«А от Филиппа родила бы», – вдруг подумала Саша.
Эта мысль пришла так неожиданно и так непреложно, что она растерялась.
– Глупо говорить, когда Маруська уже родилась. Если б раньше, то у меня и не Маруська была бы, а совсем другой ребенок. Но все-таки надо все делать вовремя, – сказала Кира. – В сорок лет я не мать, а унылая мумия, правильно Сашка говорит.
– Ничего я такого не говорю! – возмутилась Саша. – Ты отлично выглядишь.
Это было не совсем так: хоть отеки у Киры на лице спали, но вместо них появились синие круги под глазами. И то, что после родов она похудела, делало ее не моложе, а совсем наоборот. Но, может, это только кажется из-за того, что разговаривают они через Атлантику и через экран?
– Приехали бы вы ко мне, – словно услышав Сашины мысли, сказала Кира. – Может, я бы воспрянула. А то мы еще неизвестно когда обратно в Москву соберемся. Маруську здесь наблюдают после моих родов идиотских. Боятся, как она развиваться будет…
– Отлично она будет развиваться, – перебила Люба. – И вообще, Кирка, прекращай ныть. Скажи мне лучше, что легче представить, конечность Вселенной или ее бесконечность?
– Ты за этим звонишь? – Кира расхохоталась. – Нет, Люб, правда, приезжай! Общение с тобой вселяет оптимизм.
– В моего мужа тоже, – хмыкнула Люба. – Это его избаловало. Желает, чтобы я всегда была при нем.
– А что в этом плохого? – удивилась Кира.
– То, что это уже зависимость, – объяснила Люба. – А от зависимостей люди, бывает, избавляются радикально, и это меня пугает. У мужиков на старости лет бес в ребре заводится с завидным постоянством.
– Ну, не у твоего же! – махнула рукой Кира. – Он тебя любит.
– Любит, не любит – не имеет значения. Бес не от любви заводится, а от гормонов.
Опять эти гармоны! Саша поморщилась.
– Не понимаю твоей логики, – пожала плечами Кира. – То оставить его не можешь, то зависимости боишься.
– Я и сама не понимаю, – сказала Люба. – Мне никогда не было сорок лет. Я не знаю, что делать в этом возрасте. Я нервничаю и теряюсь.
– Может, ты приедешь? – Кира перевела взгляд на Сашу. – Любка мужнины гормоны караулит, а ты что? Приезжай, Саш! У нас хорошо, цветет уже все. Федор дерево посадил. Думал, черешня, оказалось – дуб.
Для жизни в Америке, то краткой, то продолжительной, Царь купил дом в Нью-Джерси. Саша бывала в этом нью-йоркском пригороде у друзей, когда пела в «Метрополитен Опера». Она вспомнила тихие улочки, и живые изгороди, и веселые домики с цветниками – окна их, казалось, подмигивали прохожим. Патриархальная, пронизанная покоем Америка начиналась прямо у подножия небоскребов.
«Может, мне такое сейчас и надо? – подумала Саша. – Вместо всех этих… Марий Таллас».
– Знаешь, а я, наверное, приеду, – сказала она. – Я тебе завтра вечером позвоню и точно скажу, Кир, ладно?
Прежде чем что-либо решать, ей нужно было увидеть Филиппа. Еще сегодня утром она просто хотела его увидеть, а теперь ей это было вот именно нужно, необходимо.
То, как уверенно она подумала, что могла бы иметь от него ребенка, смутило ее и встревожило. Что это значит, почему вдруг возникло в ее сознании? Надо увидеть его и понять…
– Ой, Саш! – радостно воскликнула Кира. – Правда приедешь? Ты не думай, просто садись в самолет и прилетай. Ну пожалуйста! Воспрянь мой дух!
– Так что там насчет конечности и бесконечности Вселенной? – напомнила Люба.
– А что это тебе вдруг в голову пришло? – спросила Кира.
– У нас же Васька в школе для гениев учится. Сочинение задали. Крошка сын к отцу пришел, и они уже часа три спорят. Я и решила у тебя уточнить.
– Все равно это будет только мое субъективное мнение…
Пока Кира рассуждала про бесконечность Вселенной, Саша вспоминала, как Филипп сказал ей утром по телефону, что соскучился страшно, и часы считает, и жалеет даже, что именно сейчас затеял открывать представительство своей фирмы в Новосибе – слишком часто приходится расставаться. Она вспоминала его интонации, его дыхание… Счастье охватывало ее. Это было самое настоящее счастье, его невозможно было перепутать ни с чем, как родовые схватки!
– Как же ты сядешь и полетишь? – спросила Люба, когда они простились с Киркой и выключили экран. – А виза?
– У меня вид на жительство, – ответила Саша. – Грин кард фор талент. Ее артистам дают, ученым. Спортсменам еще.
– Ну понятно, талантам, – кивнула Люба.
– Так что мне и неплохо бы уже в Америке показаться, раз вид на жительство дали. Хоть по этой карте они не требуют по полгода там жить, но все же. Правда, поеду.
– Давай, – кивнула Люба. – На Кирку смотреть жалко, а ты ее реанимируешь. Все-таки если в детстве с кем дружил, то он потом – как удар в сердце.
– Почему удар? – удивилась Саша.
– Ну, вот я когда тебя, или Кирку, или Царя вижу, у меня сердце по-другому стучать начинает. От одного вашего вида, честное слово. Почему – не объяснишь.
– А надо объяснять? – улыбнулась Саша.
– Не надо.
Люба улыбнулась тоже. И удар в сердце – не удар, а ободряющий вздох – почувствовала Саша от ее улыбки.
Глава 15
– Знаешь, в чем главная прелесть здешней жизни?
Кира обвела взглядом газон с яркой весенней травой, сливу в кружевном облаке прозрачных белых цветов, беседку под дубом, персиковое дерево у веранды.
– Знаю. В отсутствии смятения, – сказала Саша.
– Ну, может, и в этом, – кивнула Кира. – Но больше всего – в значительности внутренней жизни. Внешняя жизнь здесь размеренная, однообразная, ничего в ней заметного не происходит, и все внутреннее поэтому приобретает гигантские размеры. Даже чрезмерные, – добавила она. – Шекспировские трагедии смело можно перемещать в провинциальную Америку.
Кирка всегда излагала свои мысли внятно и развернуто. В этом смысле роды ее ничуть не изменили.
– Соседские тинейджеры закололись кинжалом из-за вражды родителей? – улыбнулась Саша. – Мистер Лир из дома напротив оставил недвижимость дочерям, а те не пустили его переночевать?
– Между прочим, зря иронизируешь. Только когда перемещаешься в такой вот сад, то и начинаешь понимать, что важно, а что неважно. Муж с любовью посмотрел – важно. Дочка первый раз улыбнулась – важно. Книга такая попалась, что до утра заснуть не можешь, – важно. А хочется, чтобы все твоей статьей восхищались, – неважно. Да уже ничего такого и не хочется. Такие штуки Америка с человеком выделывает, вот что я поняла.
– Америка все, что угодно, с человеком выделывает, – пожала плечами Саша. – Поселись возле Таймс-сквер, еще что-нибудь про Америку поймешь. Прямо противоположное. И вообще, дело не в Америке, а в провинциальности. Кому-то провинциальная жизнь нравится, кому-то нет. Но нравится или не нравится, а в Кофельцы переедь под сосны – поймешь ровно то же самое, что здесь под персиками.
– Да, поглупела я, – вздохнула Кира. – Начинаю думать банальностями. Скоро буду всем сообщать, что Волга впадает в Каспийское море.
– Брось, Кирка, – улыбнулась Саша. – Нисколько ты не поглупела. Маруська подрастет – опять тебе захочется удивлять своими статьями человечество. А я, знаешь… – Саша поколебалась, но все же договорила: – Знаешь, я, наверное, все-таки решусь.
– На что? – не поняла Кира.
– На Маруську. Или на Андрюшку, уж кто получится. Родить, родить мне захотелось, – пояснила она, видя, что Кира по-прежнему смотрит недоуменно.
– Ой, Сашка! – воскликнула она. – Правда, что ли?
И окинула Сашу таким любопытным взглядом, что та засмеялась:
– Да не беременная еще, зря разглядываешь.
– А ты поторопись, – авторитетным тоном велела Кира. – Чем позже, тем труднее рожать.
– Волга впадает в Каспийское море, – напомнила Саша.
– Ну, в смысле, – смутилась Кира, – откладывать незачем. А от кого ты собираешься родить? – с интересом спросила она.
– От мужчины необыкновенной красоты, огромного ума и могучего таланта.
Саше было смешно, она еле удерживалась от того, чтобы не фыркнуть, разбрызгивая морковный сок, который они с Кирой пили, сидя за прекрасной праздной болтовней на веранде у персикового дерева.
– Кто бы сомневался, – с серьезным видом кивнула Кира.
Саша не выдержала и расхохоталась. Маруська завозилась в коляске, хныкнула.
– Ой, извини, – шепотом проговорила Саша.
– Ничего. – Кира покачала коляску, и Маруська затихла. – В качестве компенсации за тяжелые роды ребенок получился идеальный.
– Я тоже идеальная была, – усмехнулась Саша. – До трех месяцев, мама рассказывала. Потом характер проявился – никому мало не показалось.
– Да у Маруськи если и проявится, в кого ей капризной-то быть? Мы с Царем оба рациональны, как компьютеры, без необходимости не зарыдаем.
– Он ее любит? – спросила Саша.
– Кто кого? – не поняла Кира.
– Федор Маруську.
– Конечно. – В Кирином голосе послышалось удивление. – А что, мог бы не любить?
– Не знаю… Я ничего про все это не знаю. И мне немножко… Ну страшно мне, да.
– Глупости, – с обычной своей уверенностью заявила Кира. – Мужчина не может не полюбить своего ребенка. Один сразу, другой попозже, но полюбит обязательно. Тебя же он любит, – добавила она. – Значит…
– Ничего не значит, – пожала плечами Саша. – Одно из другого не вытекает, и рацио здесь не работает, и никакой логики в любви нет.
Она говорила отстраненным тоном и старалась, чтобы отстраненность царила и в ее мыслях.
Саша не зря чувствовала, что должна встретиться с Филиппом. Та встреча убедила ее в том, что она действительно готова от него родить. И вот теперь она хотела этого так, как мало чего хотела в жизни, хотя сила желаний была одной из главных ее черт, и именно эта сила позволяла ей многого в жизни добиваться.
Они встретились страстно. Именно это слово лучше всего описывало то, как бросились они друг другу в объятия, когда Филипп вошел в квартиру.
Когда он вошел, Саша делала вид, что спит, хотя всю ночь не сомкнула глаз. Бессонница словно нарочно решила ни на минуту не дать ей отвлечься от мыслей о нем.
Он виделся ей в ночных промельках света по стенам, а когда Саша задернула шторы, то виделся в темных очертаниях предметов, и в прихотливом рисунке пятен под сомкнутыми веками, и в сплошной темноте, и в ярком свете – она и свет пробовала включать, почему-то решив, что это поможет ей заснуть, забыться, поскорее миновать расстояние, отделяющее от встречи с ним…
И вот он вошел – тихо открыл входную дверь, так же тихо прикрыл ее, чтобы не разбудить Сашу, – и она не пыталась больше притворяться, а вскочила и в ночной рубашке, босиком побежала ему навстречу, и они обнялись на пороге, и пальто его полетело на пол, и Сашина ночная рубашка – туда же… Страсть пронзала их одним мечом, поражала одним и тем же финским ножом, но она не казалась им самоубийственной, их общая страсть, наоборот, она вливала в них силу, вливала жизнь – сама была жизнью!
– Ну, расскажи, как ты без меня жила? – спросил Филипп, когда они наконец успокоились и улеглись на постель, которая сначала была просто теплой от Сашиного тела, а потом стала горячей от их двойного, от единого их тела. – Что ты делала?
– Ты в самом деле хочешь это знать?
Саша не могла удержаться от того, чтобы его не поддразнить. Как ни безумно она в него влюблена, а все-таки пусть помучается, поревнует, может быть!
Филипп легко попался на эту нехитрую удочку.
– А что, мне лучше этого не знать? – настороженно спросил он.
– Лучше не знать, – подтвердила Саша.
– Почему?
– Потому что… – Ладно, хватит интриговать! – Потому что я общалась с отвратительными типами.
И она рассказала ему про маму Марии Таллас, и про саму Марию Таллас, и заодно сообщила наконец, что стала давать частные уроки.
Саша думала, что Филипп возмутится, разозлится, рассердится, может быть, отчитает ее за то, что она затеяла все это, не посоветовавшись с ним. Самовластность была ему присуща, это Саша успела заметить.
Но ничего этого, к ее удивлению, не произошло. После ее рассказа он только пожал плечами и сказал:
– Не обращай внимания.
И притянул Сашу к себе, повернулся к ней, перевернулся, чтобы она оказалась у него на животе, – и все повторилось снова, с той восхитительной изобретательностью, которой отмечены были их отношения.
Он определил место в их жизни этого события – конфликта из-за Марии Таллас – совершенно по-мужски: не обратил внимания.
«Если родится сын, я хотела бы, чтобы он тоже это умел».
Саша почувствовала, что краснеет. Поразительно! Никогда в жизни цвет ее лица не зависел от чувств, тем более от такого наивного чувства, как смущение.
Филипп ее заалевших щек не заметил. Или решил, что они стали такими от занятий любовью. Саше странно было называть этими словами то, что происходило между ними. Хотя все называли это так, и она совсем еще недавно – тоже.
Все переменилось в ее жизни с его появлением. И ей хотелось перемен еще более значительных, глубоких. Она никогда не боялась перемен, она шла им навстречу с радостью, и теперь особенно.
Нет, все-таки, получается, боялась. Иначе не стала бы откладывать разговор с Филиппом, не сбежала бы на неделю в Америку. Кирку, конечно, хотелось повидать и подбодрить, но это желание просто совпало с собственным счастливым смятением.
Маруська все же проснулась. Но не заплакала, а только закряхтела, открыла светлые, как у Царя, глазки и взглянула так внимательно, как будто намеревалась оценить окружающую действительность и как будто могла оценить ее правильно. А может, так оно и есть, и совершенно правильно оценивает действительность этот безмятежный ребенок.
Да, невозможно считать случайностью то, что мысли о детях то и дело возникают у Саши в голове.
– Ты корми, Кирка, – сказала она, – а я в Нью-Йорк съезжу. Стив обещал меня сегодня развлечь.
Стив был танцовщиком «Нью-Йорк сити балле», Саша подружилась с ним еще во время своего американского контракта. Он был отличным другом, вернее, подружкой, если исходить из его предпочтений, но это было неважно. Он был веселый, открытый, доброжелательный, и даже если все эти качества были ему присущи лишь в той мере, в какой присущи они большинству американцев, то для приятного общения этого было вполне достаточно.
– Подожди, через полчаса Федька с Тишей вернутся, отвезут тебя, – предложила Кира.
Но дожидаться, пока Киркины мужчины вернутся со скалодрома, где они тренировались перед тем, как отправиться лазить по Аппалачам, Саша не стала – вызвала такси. Удивительно, что за все годы жизни в Европе и в Америке она не научилась водить машину. Хотя и неудивительно: обычно ведь она ехала на концерт, или с концерта, или на репетицию, или после репетиции, а значит, ей или требовалась полная сосредоточенность на своем внутреннем состоянии, или, наоборот, надо было совершенно расслабиться, а за рулем ни то ни другое невозможно.
– Не бойся, Саш, – сказала Кира, когда Саша снова появилась на веранде, уже одетая для вечернего выхода, в переливающемся блестками платье-коктейль. – Родишь отличного мальчишку и будешь счастлива.
– Почему именно мальчишку? – улыбнулась Саша.
– Ты похожа на маму мальчишки.
Смешные это были слова, и произнесла их Кирка с какой-то смешной наивностью. Но радость, и так уже ворочающаяся у Саши в груди, при смешных этих словах треснула, фыркнула и расцвела огромным многолепестковым цветком.
Глава 16
Саша не предполагала, что Стив поведет ее в джаз-клуб. Не замечала у него раньше такого увлечения, да и сама слушала джаз лишь от случая к случаю.
– Сегодня будут такие музыканты, что их надо слышать всем, – объяснил Стив, когда Саша вышла из такси; они встретились на Седьмой авеню. – Они живые классики, мы еще будем хвастаться на старости лет, что видели их собственными глазами. Я однажды слушал, как они импровизируют. Два часа, и ни одной заранее сочиненной ноты!