Саша вышла на Малую Бронную и огляделась. Магазин, в который она собиралась зайти, был маленький и, наверное, очень дорогой. Это и не гастроном был, а что-то вроде винного бутика; она только теперь разглядела. Витрина светилась призывно и разноцветно, и Саша побежала на этот свет – ей показалось вдруг, что, как только она окажется внутри магазина, погрузится в переливчатые световые сполохи, ужас исчезнет сам собою.
Она не успела выйти на дорогу, только подошла к обочине. И вдруг ее ослепил другой свет – неестественный, бело-голубой, яркий и яростный, он ударил прямо в глаза. Саша подняла руку, чтобы защититься от него, и тут же ощутила удар. Он пришелся сбоку, по ноге, и был так силен, что она отлетела в сторону и ударилась спиной о стену дома. Раздался визг тормозов, потом грохот…
Машины, которая, сбив ее, грохнулась о фонарный столб, а потом закрутилась посреди дороги, Саша уже не видела. И водителя, вывалившегося из этой машины, не видела тоже. И людей, которые, откуда ни возьмись, бросились к этому водителю.
Боль ослепила ее, охватила все тело, не только ногу, по которой пришелся удар, боль была так сильна, что Саша надеялась потерять сознание…
Но напрасно. Сознание, наоборот, прояснилось до кристальной отчетливости, ничего, смягчающего боль, в нем не осталось.
И ужаса, который минуту назад казался таким огромным, таким всеохватным, в сознании ее не осталось тоже.
Люди сбежались не только к разбитой машине, но и к Саше. Наверное, они появились откуда-нибудь из кафе, ведь, когда Саша вышла из дому, улица была пустынна. Люди бестолково суетились вокруг нее, а она лежала на тротуаре и сдерживала крик – ей почему-то казалось, что кричать не надо, что это стыдно.
– Да не виновата она! – восклицал над нею женский голос. – Не выходила она на дорогу, я же видела! Она на тротуаре стояла!
– А хоть бы и выходила! – Это уже мужской голос. – Что, дорогу перейти нельзя? Урод этот пьяный же в зюзю! Со скоростью двести летел. И ты глянь только, ни царапины ведь у гада!
– Хоть машина в хлам. Хоть что-то ему…
– Эх, хорошая машинка «Ламборджини»! Надежная.
– Держите меня за руку, – сквозь одолевающие волны боли услышала Саша. – Как вас зовут?
– Саша…
Она все-таки всхлипнула, называя свое имя. В голосе мужчины, присевшего рядом с нею на корточки, было что-то такое, что заставляло вспомнить, как пришла она в первый раз в детский сад и услышала: «Такая маленькая, а уже такая красивая! Милая, как же тебя, такую, зовут?»
– Держите меня за руку, Саша, держите, – повторил он. От боли она видела только его силуэт. – Вам легче будет.
Она схватилась за его руку, сжала. Пальцы были теплые, словно не на морозе. И становились все теплее, как будто внутри у него работал нагревательный прибор.
«Может, он экстрасенс?» – подумала Саша.
Ей в самом деле стало легче. Она уже могла связно думать. И когда ее укладывали на носилки, вносили в «Скорую», то она даже озиралась, пытаясь понять, кто из стоящих рядом людей только что держал ее за руку. Но понять этого не успела. Дверцы «Скорой» захлопнулись, и машина понеслась по улице, увозя Сашу с разрывающей ее болью и с ясным, ничем не замутненным сознанием.
Все это вспомнилось сейчас так ярко, что Саша вздрогнула и потерла ладонями виски. Ну их, эти воспоминания! Все это уже пережито и осмыслено. Тот удар вышиб ее из омута, в который она безнадежно погружалась, и, наверное, из этого омута можно было ее вышибить только сильным ударом.
Она подошла к фортепиано, подняла крышку. Притаилось где-то в глубине струн бабушкино роковое колечко. Прикоснешься к клавишам, и оно сразу зазвенит золотыми прекрасными нотами. Все роковое прекрасно, вот что.
«Как только я начинаю формулировать свои мысли, выходит одна только пошлость! – сердито подумала Саша. – Лучше уж без слов. Звуками».
Она села к инструменту, положила руки на клавиатуру. Пальцы сами пробежали по клавишам, и таким неожиданным образом, что Саша улыбнулась. Надо же, до сих пор помнятся этюды Черни! И недовольство, с которым она играла их в детстве, сразу же вспомнилось, и легко она представила, что чувствовал, играя эти нудные этюды, мальчишка, который без раздумий выбирается в окно второго этажа и сбивает замок с двери…
– Она здесь на пианино играет! – услышала Саша. – Нас за людей не считает, а сама преспокойно играет на пианино!
Она вздрогнула от неожиданности, крутнулась на круглой табуретке – и увидела родителей, стоящих на пороге комнаты. Играя Черни, она не услышала, как открылась входная дверь.
– Ой! – воскликнула Саша. – А как вы…
– Мы прилетели самолетом, если ты это хочешь спросить, – сказал папа. – И если у тебя вместе с совестью не отшибло мозги и ты еще способна понимать, какими способами люди перемещаются в пространстве.
Они были в своем репертуаре, ее любимые физики. Саша перевела взгляд с одного возмущенного лица на другое и рассмеялась.
Глава 11
– Пап, а ты не обиделся, когда мне дедушкину фамилию дали? – спросила Саша. – Я давно хотела тебя спросить, да все забывала.
– Не обиделся. Я понимал, почему твой дед этого хотел.
– А почему он этого хотел? – с интересом спросила она.
– Сама, что ли, не понимаешь? – Папа пожал плечами. – У моих родителей, кроме меня, еще три сына. Ватагины – фамилия старая, крестьянская, никогда не прерывалась и теперь не прервалась. Ну и для Александра Станиславовича было важно, чтобы его фамилия с белого света не исчезла. Хотя бы назло тем, кто Иваровских так старательно выкорчевывал.
О том, как уничтожалась дедова семья, Саше было известно. Его родители стали советскими гражданами перед войной, когда Сталин и Гитлер поделили между собой Польшу. Иваровских тогда немедленно выселили в Поволожье как опасный элемент, хотя непонятно было, какую опасность представлял для Советского Союза новый гражданин, по профессии сапожник, его тихая жена и маленький сын.
Вскоре, впрочем, власти решили, что обошлись с этим семейством слишком мягко. Сапожник Иваровский был арестован и отправлен в лагеря, где и сгинул. Жена его умерла, все говорили, от горя. А подросший сын, будущий Сашин дед, каким-то чудом избежал державного внимания – был оставлен на свободе и вырос с помощью добрых людей, в числе которых была его учительница музыки, незабвенная Наталья Денисовна Фарятьева.
Так что вопрос Саша задала, конечно, глупый. Могла бы и сама догадаться.
– Пап, – снова спросила она, – а помнишь, когда я замуж выходила – ну, за Франца, помнишь?
– Помню, – усмехнулся папа. – Хотя помнить все твои дурацкие выходки, это очень крепкая память нужна. Так что теперь Франц?
– Да не Франц, – отмахнулась Саша. – Не знаю я, что теперь Франц. А вот когда я за него выходила, ты сказал: непонятно, что он с тобой будет делать. Помнишь?
– Таких подробностей, конечно, уже не помню. Ну, предположим, сказал. И что тебя теперь интересует?
– Ты тогда сразу увидел, что Франц слишком слабый и для меня поэтому не годится. Это я теперь понимаю, – сказала Саша. – Значит, мне нужен сильный?
– С чего ты взяла, что я посчитал Франца слишком для тебя слабым? – пожал плечами папа. – Я об этом вообще не думал. Увидел, что ты его не любишь, вот и все. Про это и сказал: что он будет делать с женой, которая его не любит?
– А я думала… Нет, тогда я про это не думала, – вздохнула Саша. – Мне казалось, что я его люблю, ну и вышла за него. А потом оказалось, что не люблю. И еще раз мне потом казалось, что люблю, и потом еще сто раз… У меня, пап, знаешь, всякие мужчины были. И сильные, и слабые, и талантливые, и бездарные, и богатые, и небогатые. И каждый раз мне казалось, что я люблю. Отчего, ты думаешь, я с ними сходилась? Влюблялась. А потом каждый раз оказывалось, что это не любовь была, а иллюзия, пшик и игра гормонов. И вот как прикажешь это различать?
Саша и сама не знала, почему вдруг стала расспрашивать об этом папу. За сорок лет своей жизни она не могла припомнить ни единого разговора с ним на подобную тему.
Саша и сама не знала, почему вдруг стала расспрашивать об этом папу. За сорок лет своей жизни она не могла припомнить ни единого разговора с ним на подобную тему.
Саша с детства знала, что папе «все такое» неинтересно. Откуда она это знала, непонятно, но знала точно. Одного только взгляда на папу, на его широкое, с твердыми и простыми чертами лицо, было достаточно, чтобы это понять. А когда он думал о всяких электронах, бозонах, коллайдерах и прочих подобных вещах, то лицо у него становилось вдобавок отрешенным, и тем более ясно было, что к нему не следует приставать с глупыми вопросами.
Но ведь может же родная дочь хоть раз в жизни задать отцу, любимому и любящему, какой угодно вопрос! Тем более когда жизнь этой непутевой дочери пошла наперекосяк, и непонятно, что это – вина ее, беда или то и другое вместе.
– Как это различать? – повторила Саша. – Как ты понял, что именно вот любишь маму, а не просто… Ну, что это не просто игра гормонов.
Папа усмехнулся и покрутил головой.
– Сашка, – сказал он, – я представить не мог, что такая ехидная, вредная и языкатая дочь, как ты, станет задавать мне такие наивные вопросы. Да не думал я об этом вообще! Я себе без этого не представлял жизни. Я не могу жить без девушки Алиции, моей однокурсницы. Это непреложный факт. Как крестьянский сын и физик-теоретик, я привык доверять непреложным фактам.
– Что вы там про девушку Алицию?
Мама появилась на пороге кабинета, где сидели Саша с папой. В руках у нее была миска с мытыми салатными листьями и помидорами.
– Наша дочь интересуется, почему мы с тобой поженились, – ответил папа.
Вот и разговаривай с ним о тонких материях! Но все равно приятно задавать детские вопросы и приятно, когда тебя считают ребенком. И даже когда родители ругают тебя, как малого ребенка, – в сорок лет и это уже приятно.
А уж ругали ее родители, едва переступив порог, так, что стены дрожали. Как она могла скрыть от них такое, да кем же она их считает, да где ее голова, где сердце… Саша тщетно пыталась объяснить, что всего-навсего не хотела их тревожить, что в больнице у нее было все необходимое, и теперь есть все необходимое, что она не умирала же без помощи на необитаемом острове… Никакого успеха ее объяснения не имели. Родители должны были выговориться. И только после того как они выговорились, выкричались – стали хлопотать вокруг нее и усиленно ее кормить. Они занимались этим всего только неполные сутки, а Саше уже казалось, что это длится самое малое месяц.
– Мы поженились, потому что это был естественный для нас поступок, – сказала мама. – А что является естественным для нее, наша прекрасная дочь и сама до сих пор не знает.
«Это правда, – подумала Саша. – И зря мне дали дедову фамилию. Да и вообще не в фамилии дело. Ничего я не сумела продолжить, вот что».
Мысль была не из веселых, но из очень цепких. Она впилась в сознание, как клещ, и сразу же та темная сила жизни, о которой Саша не думала, пока разговаривала с папой, навалилась на нее снова.
– Ты что, Сашка? – встревоженно спросила мама. – Нога заболела? Нет, ну это все-таки безобразие, что Нора сразу нам не позвонила! Как можно было идти у тебя на поводу?
Саша хотела было сказать, что нога у нее не болит, и нога – это вообще не главное, что доставляет боль, и, может, еще что-нибудь такое патетическое додумалась бы она сказать, – но тут в дверь позвонили.
– Легка на помине, – сказала мама. – Я ей сейчас все выскажу.
Мама пошла открывать.
– Нора всегда шла у Сашки на поводу, – сказал ей вслед папа. – И ты ей сто раз уже это высказывала.
В прихожей послышался мамин удивленный голос. Потом еще один голос.
– Сергей пришел, – сказала Саша.
Что значило для нее его появление? Она не знала.
– Сергей – это кто? – поинтересовался папа.
– Мы с ним на митинге познакомились.
– Ты на митинги ходила? – оживился тот. – А со мной про какую-то ерунду беседуешь!
– Он с тобой лучше побеседует, – улыбнулась Саша. – Узнаешь все, что тебя интересует.
– А Саша нам не сказала, что вы придете.
Мама вошла в комнату вместе с Сергеем Февралевым. Саше стало смешно. Она подумала, что это, может быть, потому, что Сергей высокий, а мама маленькая. От такой нелепой мысли ей стало еще смешнее.
По крайней мере, темная сила отступила от нее. Уже хорошо.
– Наша дочь вообще не считает нужным информировать нас ни о чем существенном, – сказала мама. – Проходите, Сергей Александрович. Будем обедать.
Ощущение детства – мама с папой приехали и отругали безалаберную дочку – плавно перешло в ощущение юности: зашел в гости молодой человек, и мама с папой приглашают его пообедать. И то и другое ощущение было иллюзией. С приездом родителей в доме вообще воцарились иллюзии. Но это были единственные в ее жизни иллюзии, которые согревали душу.
Здоровались, знакомились, потом папа вышел в кухню, куда мама вышла еще раньше, чтобы нарезать салат…
– Что-то у вас случилось, Сергей, – сказала Саша. – Да. Что-то чрезвычайно для вас интересное.
– А вы откуда знаете? – удивился он.
– Может, вы обидитесь, но это легко понять по вашему лицу.
– Не обижусь. Действительно, случилось. То есть ничего еще не случилось, но может случиться очень интересное дело. Я такого для себя не ожидал.
– Это какое же?
Он сидел на круглой табуретке у пианино – присел туда, когда папа предложил присесть. Саша стояла перед ним. Они смотрели друг на друга удивленно и радостно. Они виделись каждый день, и непонятно было, отчего вдруг сегодня – удивление. Во всяком случае, Саше это было непонятно.
– Сядьте, Саша, – сказал он и встал. – Что же вы стоите, у вас же нога.
– Я и так целыми днями сижу. – Саша улыбнулась. Беспричинно улыбнулась, потому что фраза, которую она произнесла, не содержала в себе никакого веселого смысла. Да и вообще никакого смысла она в себе не содержала. Но Сашу развеселила. – У меня уже копчик скоро отвалится. Исчезнут последние признаки моего сходства с обезьяной. Так какого же интересного дела вы для себя не ожидали?
– Я вам потом расскажу, – поспешно проговорил Сергей.
Дверь между дедовым кабинетом и гостиной распахнулась, на пороге появилась мама.
– Мы вас ждем за столом! – торжественно объявила она.
«Можно подумать, за свадебным», – едва сдерживая уже не смех даже, а хохот, подумала Саша.
Все это было наивно, и мило, и трогательно, но через час она от всей этой благости устала.
Обедали, беседовали о политике, истории, теоретической физике и швейцарском быте. Сергей умел поддерживать беседу, но это Саше и раньше было понятно и, собственно, не имело для нее никакого значения.
К чему эта пародия на совместность, для чего ее разыгрывать? Ей бы с одной собою разобраться.
Когда уже пили чай, Саша встала из-за стола, ушла в кабинет и села за пианино.
«Ну а что? – сердито подумала она. – Пришла и мне пора продемонстрировать навыки хорошего воспитания. Залезть на табуретку и прочитать стишок уже вроде поздновато. А сыграть на пианино пьеску, видимо, в самый раз».
Она сыграла «Сонатину» Клементи. Потом этюд Черни. Потом еще один этюд. Она не знала, сердиться или смеяться.
На третьем этюде Саша обнаружила, что Сергей стоит у нее за спиной и смотрит, как бегают по клавишам ее пальцы.
– Играйте, играйте, – сказал он. – Я хочу посмотреть, как вы занимаетесь.
Дверь в гостиную была прикрыта. Голоса родителей еле доносились из кухни. Потом хлопнула входная дверь – они ушли.
– С ума от них сойдешь! – в сердцах воскликнула Саша. – Мило, конечно, когда с тобой обходятся как с четырнадцатилетней, но всему же есть предел!
– Когда в четырнадцать лет к вам приходил мальчик, родители убегали из дому? – усмехнулся Сергей.
Саша удивленно посмотрела на него и рассмеялась.
– Вот уж нет, – сказала она. – Наоборот, прислушивались к каждому звуку в моей комнате. Видимо, чтобы в случае чего воспрепятствовать разврату.