— Я работаю вслепую, — сказал Буркхальтер. — Я знаю только, что должен делать то, что велят Немые.
— И я знаю столько же, сколько ты. У параноидов есть их Способность — этот секретный диапазон связи, которую мы не можем прослушивать, а среди нас только Немые владеют методом борьбы с этим оружием. Хотя мы не можем читать мысли Немого, не забывай, что параноиды тоже не могут. Если бы ты знал секрет Немых, твой мозг был бы подобен открытой книге, — любой телепат мог бы прочесть все.
Буркхальтер не ответил. Хит вздохнул и перевел взгляд на сосновые иголки, блестящие на солнце за окнами.
— Мне тоже не так-то легко быть заместителем, — признался он. — Ни одному нелыске не приходится быть одновременно и священником, и врачом, а мне вот приходится. Врачи в больнице убеждены в необходимости этого более твердо, чем я. Они знают, сколько психических больных было вылечено благодаря тому, что мы можем читать мысли. А между тем… — Он пожал плечами.
Буркхальтер посмотрел на север.
— Что нам нужно, так это новая земля.
— Нам нужен новый мир. Когда-нибудь он у нас будет.
Тень закрыла дверной проем, оба обернулись. Там стоял толстый, маленький человечек с кудрявыми волосами и мягкими голубыми глазами. Кинжал у него на поясе был несообразно большим, казалось, его пухлые пальцы едва могут обхватить рукоятку.
Никакой лыска не станет намеренно читать мысли нетелепата, но между лысками существует инстинктивное взаимоузнавание. Поэтому Буркхальтер и Хит в то же мгновение знали, что незнакомец — телепат, а затем вслед за этой мыслью пришло внезапное, поражающее осознание — там, где должны быть мысли, была пустота. Это было похоже на ощущение, как если бы, ступив на чистый лед, обнаружить, что это вода. Очень немногие телепаты могли таким образом полностью ограждать свой разум, это и были Немые.
— Привет, — произнес незнакомец, заходя и присаживаясь на край стола. — Я вижу, вы знаете, кто я. Мы будем пользоваться речью, если не возражаете. Я могу читать ваши мысли, но вы мои читать не можете. — Он ухмыльнулся. — Нет смысла думать, почему, Буркхальтер. Если бы вы знали, параноиды узнали бы тоже. Итак. Меня зовут Бен Хобсон. — Он помолчал. — Неприятности, да? Ладно, мы займемся этим позднее. Сперва позвольте высказаться мне.
Буркхальтер быстро взглянул на Хита.
— В городе есть параноиды. Не говорите мне слишком много, если не…
— Не беспокойся, — усмехнулся Хобсон, — не скажу. Что тебе известно о Бродячих Псах?
— Потомки кочевых племен, которые не присоединились к городам после Взрыва. Цыгане. Лесные жители. Достаточно дружески настроены.
— Правильно, — сказал Хобсон. — А то, что я теперь скажу, известно даже параноидам. Вы тоже должны это знать. Среди Бродячих Псов живут несколько лысок. Мы выявили это случайно, сорок лет назад, когда лыска по имени Линк Коуди был усыновлен Бродячими Псами и воспитывался, не зная о своих способностях. Позднее он узнал о них. Он по-прежнему живет с Бродячими Псами, и его сыновья тоже.
— Коуди? — медленно произнес Буркхальтер. — Я слышал истории о Коуди…
— Психологическая пропаганда. Бродячие Псы — варвары. По мы хотим быть с ними в дружбе и хотим подготовить путь для соединения с ними, если в этом когда-нибудь возникнет необходимость. Двадцать лет назад мы начали готовить в лесах номинального главу, живой символ, который внешне был бы для них шаманом, а на деле — нашим представителем. Мы использовали Мумбо-Юмбо — идола. Линк Коуди оделся в соответствующий костюм, мы снабдили его всеми необходимыми приспособлениями, и в конце концов Бродячие Псы создали легенду о Коуди — он для них что-то вроде доброго лесного духа, выступающего в качестве некоего сверхъестественного существа. Они любят, слушаются и боятся его. Особенный эффект на них производит то, что он может появляться в четырех местах одновременно.
— Что? — переспросил Буркхальтер.
— У Коуди три сына. — Хобсон улыбнулся. — Сегодня вы увидите как раз одного из них. Ваш друг Селфридж организовал маленький заговор. Когда здесь появится делегация вождей Бродячих Псов, один из них должен тебя убить. Я не могу вмешаться лично, но Коуди вмешается. Тебе придется сыграть роль Ничем не показывай, что ожидаешь неприятностей. Когда на сцену выйдет Коуди, это произведет на вождей весьма сильное впечатление.
— Не лучше ли было бы не сообщать Буркхальтеру, чего ждать? — спросил Хит.
— Нет. По двум причинам. Он может читать мысли Бродячих Псов — предоставляю ему в этом отношении полную свободу — и должен доверять Коуди. О’кей, Буркхальтер?
— О’кей, — кивнул консул.
— Тогда я пошел. — Хобсон поднялся, по-прежнему улыбаясь. — Удачи.
— Подожди минутку, — сказал Хит. — Как насчет Селфриджа?
— Не убивайте его. Ни один из вас. Вы знаете, что лыска никогда не должен драться на дуэли с нелыской.
Буркхальтер едва слушал. Он понимал, что должен рассказать о том, что он неожиданно уловил в мыслях Барбары Пелл, и все откладывал момент, когда ему придется произнести ее ненавистное имя, открыть ворота в мозг достаточно широко, чтобы туда вновь мог проскользнуть ее образ, прекрасный образ, прекрасное стройное тело, яркий, опасный, сумасшедший разум…
— Не так давно я видел в городе одного параноида, — сказал он, — Барбару Пелл. Мерзкая, надо сказать, баба. У нее промелькнуло что-то насчет их планов. Закрылась слишком быстро, я мало что успел уловить, но, может, вам стоит подумать об этом. Я так понял, что они что-то замышляют в ближайшем будущем.
— Спасибо, — Хобсон улыбнулся ему. — Мы следим за ними. Женщину тоже будем держать под наблюдением. Что ж, ладно. Счастливо.
Он вышел. Буркхальтер и Хит посмотрели друг на друга.
Немой медленно шел по тропинке в направлении городка. Он насвистывал, сложив губы трубочкой. Колыхались его пухлые щеки. Проходя мимо высокой сосны, он резко выхватил свой кинжал и метнулся за дерево. Притаившийся там человек был захвачен врасплох; сталь безошибочно нашла цель. Параноид умер, успев испустить лишь отчаянный мысленный крик.
Хобсон обтер клинок и двинулся дальше. Под коротко подстриженным каштановым париком у него был спрятан аппарат, по форме напоминающий тюбетейку; теперь он начал работать. Ни лыска, ни параноид не могли уловить сигналов, которые посылал и принимал Хобсон.
«Им известно, что я здесь».
«Иногда они знают, — ответил беззвучный голос. — Они не могут перехватить модулированную частоту, которую используют шлемы, но они могут заметить щит. Однако покуда никто из них не знает, почему…»
«Я только что убил одного».
«Одним подонком меньше». — В ответе прозвучало холодное удовлетворение.
«Думаю, мне лучше какое-то время побыть здесь. Сюда усиленно стекаются параноиды. Так думают и Хит, и Буркхальтер. Есть какой-то предполагаемый план, о котором я пока ничего не смог узнать; параноиды думают о нем только в своем диапазоне».
«Тогда оставайся. Держи связь. Как насчет Буркхальтера?»
«Как мы подозревали. Он влюблен в параноидную женщину Барбару Пелл. Но не сознает этого».
Ответная мысль содержала возмущение, отвращение и в то же время бессознательное сочувствие; «Не могу припомнить ни одного подобного случая в прошлом. Он может читать ее мысли, ему известно, что она параноид…»
Хобсон улыбнулся.
«Он был бы ужасно расстроен и потрясен, Джерри, если бы разобрался в своих истинных чувствах. Вероятно, ты выбрал неподходящего человека для этой работы».
«По его характеристике этого не скажешь. Он всегда вел весьма уединенную жизнь, его личность безупречна. Высокий показатель эмпатии. И шесть лет он преподавал социологию в Нью-Йелле».
«Он преподавал ее, но, мне кажется, она была сама по себе, далеко от него. Он знаком с Барбарой Пелл шесть недель, и он влюблен в нее».
«Но как — даже подсознательно? Лыски инстинктивно ненавидят параноидов и не верят им».
Хобсон был уже на окраине Секвойи и шел мимо площади, где располагалась массивная изолированная электростанция.
«Выходит, это извращение, — сказал он другому Немому. — Некоторых мужчин привлекают лишь уродливые женщины. С этим ничего не поделаешь. Буркхальтер влюбился в женщину-параноида, и я молю Бога, чтобы он никогда этого не осознал. Он может совершить самоубийство. Все может случиться. Это… — Его мысль двигалась подчеркнуто медленно. — Это самая опасная ситуация из всех, с которыми лыскам приходилось сталкиваться. По всей видимости, никто не обратил особого внимания на болтовню Селфриджа, но вред она причинила. Люди слушали. А нелыски всегда нам не доверяли. Если что-нибудь произойдет, мы автоматически окажемся козлами отпущения».
«Так худо, Бен?»
«Погром может начаться в Секвойе».
После того как шахматная партия началась, остановить ее было уже невозможно. Параноиды, нездоровая параллельная ветвь телепатической мутации, не были сумасшедшими: они страдали лишь психоневротической патологией, они все были одержимы одной маниакальной идеей, будто бы являются высшей расой. На этом фундаменте они строили здание всепланетного саботажа.
Нелыски превосходили их численно, вдобавок параноиды не могли выстоять против их техники, переживавшей расцвет в дни децентрализации. Но если бы культура нелысок была ослаблена, разрушена…
Убийства, ловко выдаваемые за дуэли или несчастные случаи; тайное вредительство в десятках отраслей, от инженерного дела до издательской деятельности; пропаганда, семена которой осторожно разбрасывались в нужных местах, — и цивилизация пришла бы к своему развалу, если бы не один сдерживающий фактор.
Лыски, истинная, непараноидная мутация, сражались на стороне старой расы. Они не могли иначе. Они понимали, в отличие от ослепленных манией параноидов, что рано или поздно нелыски узнают о шахматной партии, и тогда ничто не сможет остановить всемирный погром.
В течение какого-то времени параноиды имели одно преимущество — специализированный диапазон, в котором они могли телепатически общаться, длину волны, которую невозможно было перехватить. Затем ученый из лысок сконструировал шлемы-шифраторы с высокочастотной модуляцией, также неперехватываемой. Пока у лыски под париком был такой шлем, его мысли мог читать только другой Немой.
Именно так их стали называть — маленькую, сплоченную группу лысок, поклявшихся полностью истребить параноидов; по существу, они были вроде полицейских, действующих втайне и никогда не снимающих шлемы, отсутствие которых лишало их возможности полного двустороннего контакта, играющего столь важную роль в духовной жизни лысок.
Они добровольно отказались от существенной части своего наследия. Любопытный парадокс заключался в том, что, только жестко ограничив свои телепатические возможности, могли эти немногие лыски пользоваться своим оружием против параноидов. А боролись они за наступление времени окончательного объединения, когда доминантная мутация станет настолько могучей численно, что во всем мире не будет нужды в ментальных барьерах и психических запретах.
Пока же, оставаясь самыми могущественными среди расы лысок, они не могли испытывать, кроме как в очень ограниченных масштабах, всепоглощающего удовлетворения от мысленных круговых бесед, когда сотня или даже тысяча разумов встречались и, слившись, погружались в глубокий, бесконечный покой, доступный только телепатам.
Они тоже были нищими в бархате
III— Что с тобой, Дьюк? — вдруг спросил Буркхальтер.
— Ничего. — Хит остался неподвижным.
— Не надо сказок. У тебя мысли плывут.
— Может, и так, — сказал Хит. — Дело в том, что мне нужно отдохнуть. Я люблю свою работу, но иногда она меня очень расстраивает.
— Что ж, возьми отпуск.
— Не могу. Слишком много дел. У нас такая высокая репутация, что пациенты идут отовсюду. Наш психологический санаторий — один из первых, где лыски начали проводить всесторонний психоанализ. Конечно, это продолжается много лет, но более или менее sub rosa[21]. Людям не нравится, что лыски копаются в их мыслях или в мыслях их родственников. Однако поскольку эффективность нашего обследования бесспорна… — У Хита загорелись глаза. — Мы можем оказать большую помощь даже при психосоматических заболеваниях, а все незначительные расстройства — это наш хлеб. Понимаешь, главный для пациента вопрос — почему? Почему ему добавляют яд в пищу, как он считает, почему за ним следят, и так далее. Если найти полный ответ на этот вопрос, то, как правило, необходимые путеводные нити — в наших руках. А средний пациент чаще всего закрывается в своей раковине, когда его начинает расспрашивать психиатр. Но… — Возбуждение Хита росло. — Но это величайшее достижение в истории медицины. Лыски существуют со времени Взрыва, и только сейчас врачи открывают нам двери. Критическое сопереживание. Психотический больной скрывает мысли, поэтому его трудно лечить. А у нас есть ключи..
— Чего ты боишься? — тихо спросил Буркхальтер.
Хит остановился на полуслове. Он молчал, разглядывая свои ногти.
— Это не страх, — сказал он наконец. — Это профессиональное беспокойство. Да ну, к черту ничего не значащие слова. На самом деле звучит все гораздо проще: нельзя вываляться в грязи и не запачкаться.
— Понимаю.
— Правда, Гарри? Суть вот в чем. Моя работа заключается в прощупывании мыслей ненормальных. Не так, как это делает обычный психиатр. Я проникаю в сознание, и вижу, и чувствую их мировосприятие, знаю их страхи. Невидимый страх, который поджидает их в темноте, — это для меня не просто слово. Я нормальный, и я смотрю глазами сотен ненормальных людей. Оставь мой мозг на минутку, Гарри. — Он отвернулся.
Буркхальтер не знал, как быть.
— Хорошо, — сказал Хит, — оглядываясь вокруг. — Я все-таки рад, что ты заговорил об этом. Очень часто я замечаю, что испытываю слишком большое сострадание. В таких случаях я либо поднимаюсь в вертолете, либо присоединяюсь к круговой беседе. Попробую организовать такую сегодня вечером. Примешь участие?
— Непременно, — ответил Буркхальтер.
Хит небрежно кивнул и вышел. Донеслась его мысль:
Лучше, если меня здесь не будет, когда появятся Бродячие Псы. Если только ты…
Нет, — подумал Буркхальтер, — со мной все будет в порядке.
О’кей. Тут к тебе доставка.
Буркхальтер открыл дверь как раз вовремя, чтобы впустить мальчика-рассыльного от бакалейщика, приехавшего на электрокаре с прицепом. Он помог убрать продукты, проследил, чтобы пиво было достаточно охлажденным, затем нажал несколько кнопок, чтобы обеспечить запас угощений, приготовленных в скороварке. Бродячие Псы были не дураки поесть.
После этого он, оставив дверь открытой, откинулся в ожидании за своим столом. В офисе было жарко; он расстегнул воротник и сделал прозрачными стены. Кондиционеры начали охлаждать комнату, но вид широкой долины внизу был не менее освежающим. Ветви высоких сосен колыхались на ветру.
Это было не похоже на Нью-Йелл, один из самых больших городов, который почти целиком специализировался на образовании. Секвойя, с ее огромной больницей и ее целлюлозной промышленностью, была близка к полной самостоятельности. Связанная с остальным миром только воздушным транспортом и телевидением, она лежала чистая и привлекательная, раскинувшись белым, зеленым и пастельным пластиком вокруг быстрых вод бегущей к морю реки.
Буркхальтер сцепил руки сзади на шее и зевнул. Он чувствовал необъяснимую усталость — это бывало с ним время от времени вот уже несколько недель. Не то чтобы работа была тяжелой — наоборот. Но переориентация на новую должность оказалась не такой простой, как он думал. Первоначально он даже не подозревал о наличии всех этих сложных взаимосвязей.
Барбара Пелл, например. Она явно представляла опасность. Возможно, больше, чем кто-либо, она была духовным вождем секвойских параноидов. Нет, не в отношении планируемых действий. Но она зажигала, как огонь. Она — прирожденный лидер. А сейчас здесь собралось слишком много параноидов. Они прибывали сюда якобы по вполне объяснимым причинам: кто по делам, кто по поручению, кто на отдых; но город уже был забит ими, грубо говоря. Нетелепаты по-прежнему численно превосходили как лысок, так и параноидов; примерно такая же картина имела место и во всем мире.
Он вспомнил своего деда, Эда Буркхальтера. Если кто из лысок ненавидел параноидов, так это он. И, надо полагать, были на то причины, поскольку один из первых заговоров параноидов — в то время это была попытка одного маньяка — непосредственно коснулся разума сына Эда, то есть его отца, Гарри Буркхальтера. Как ни странно, Буркхальтер помнил худое, суровое лицо своего деда отчетливее, чем более мягкое лицо отца.
Он снова зевнул, стараясь погрузиться в покой открывающегося за окнами вида. Другой мир? Возможно, лишь в глубоком космосе лыска мог когда-нибудь совершенно освободиться от этих раздражающих мысленных фрагментов, которые он ощущал даже сейчас. А без этих постоянных отвлечений, когда разум не имеет никаких преград… Он блаженно потянулся, пытаясь представить свое тело в невесомости и провести параллель к мозгу. Но это было невозможно.
Безусловно, лыски родились раньше времени, это искусственно ускоренная мутация, вызванная воздействием радиоактивности на человеческие гены и хромосомы. Поэтому и было неподходящим их теперешнее окружение. От нечего делать Буркхальтер поразмышлял над перспективой жизни их расы в глубоком космосе, где бы каждый отдельный разум был столь тонко настроен, что даже ближайшая из любых чужеродных личностей не нарушала бы гладко текущие процессы совершенного мышления. Приятно, но непрактично. Это был бы тупик. Телепаты не были сверхлюдьми, как это утверждали параноиды. В лучшем случае, они обладали одним фатально чудесным чувством — фатальным, поскольку оно было смешано с самой обычной глиной. У настоящего сверхчеловека телепатия была бы всего лишь одним чувством среди десятка других, которые трудно даже вообразить.