Надо полагать, азарт охотника известен многим. Это когда, завидев зверя или идя по его следу, все в вас подчинено одной цели: достать этого зверя. Вы не делаете ни одного лишнего движения, что могли бы отклонить вас от намеченной цели. Вы стараетесь не забивать голову мыслями, что могли бы рассеять ваше внимание. Мозг и тело абсолютно едины в точном и понятном стремлении овладеть намеченной добычей. И все преграды, встречающиеся на пути, преодолеваются без лишних размышлений, а потому достаточно легко и быстро (ибо, стоит только подумать, что преграда может быть неодолимой, как она тотчас и становится таковой). Это и есть азарт, и я подвержен ему, как и все прочие…
— Спасибо, Ирина, — я поцеловал ее в щечку, что, как мне показалось, совсем не явилось для нее неожиданностью, и пошел к двери.
— Вы куда, Алексей? — услышал я за спиной.
Это было явным приглашением остаться. И обещанием, что я не пожалею, если сделаю это… А я… Это было из разряда тех случаев, о которых потом долго сожалеешь. Они потом всплывают в памяти печальным укором: вот-де, братец, был момент, да ты его упустил. Чудак ты, братец. Такие случаи больше не повторяются, зато происходят другие, о которых позже сожалеешь с той же печалью и тоской. Наверное, прав писатель Андрей Платонов: «Жизнь есть упускаемая и упущенная возможность». Ведь ни исправить, ни вернуть ничего уже невозможно…
— Мне… надо, надо… спасибо, — пробормотал я, быстро надел ботинки и прощально улыбнулся.
Ответной улыбки не увидел… Жаль!
* * *Второй подъезд, четвертый этаж… А квартира, какая квартира-то, я не спросил? Ничего, попробуем вот эту…
Нажал на кнопку звонка, и мне тотчас открыли. Без всяких «кто там» и «зачем». Девушка улыбалась, но улыбка мгновенно стерлась с лица, когда она меня увидела. Очевидно, она ждала кого-то другого.
— Вам кого? — удивленно спросила она.
— Вы — Катя? — спросил я наугад.
— Катя, — подтвердила девушка.
— Я только что от Ирины, вашей подруги. Она просила вас показать мне, где живет Петр, — соврал я.
Зачем я так сказал? Разве нельзя было сказать просто: покажите мне квартиру, где живет Петр, которого мужики из соседнего двора зовут Петрухой? Так нет, нужно было обязательно врать. Водится такое за мужиками: врать женщинам. Причем на ровном месте, безо всякой на то причины! Стыдно как-то за себя! А не соврешь, так ведь и не поверят. К примеру, пошел мужчина на футбол. Поболел, пивка попил. А когда вернулся домой — ему в лоб прямой вопрос:
«Где был?»
Сказать, что был на футболе, так точно не поверят. Станут косо поглядывать, проверять мобильный телефон на наличие «левых» звонков, высматривать необычное поведение… А вот если бы соврали, да еще себе во вред, сказав, например, что были у Гаврилы, стародавнего друга и выпивохи, и дыхнуть спиртными парами, вам поверят. Пожурят, конечно: дескать, какого черта поперся к этому алкашу и зачем выпивал, но — поверят непременно…
Мужское вранье, оно ведь не направлено на получение выгоды, тем более материальной. В нем не присутствует меркантильный интерес. И оно не наполнено до краев изворотливой коварной хитростью, в отличие от вранья женского… Да еще эта их недоговоренность. Женщина никогда не расскажет все до конца, обязательно что-нибудь утаит. А что такое недоговоренность, если не маленькая ложь?
Мужчина врет по привычке.
Врет от скуки. Или для поднятия настроения: соврал, и появляется некий азарт — уличат или не уличат.
Мужчина врет, чтобы лишний раз не обидеть. И часто для того, чтобы сохранить в семье мир и покой.
Врет, защищаясь. Чтобы не выглядеть поверженным. Ну, и привирает, конечно, дабы произвести впечатление.
Я соврал, похоже, по привычке. Что ж, надо как-то поработать над собой в этом плане…
Девушка посмотрела на меня и указала на противоположную дверь:
— Вон там.
И задала встречный вопрос:
— А Ирину вы давно видели?
— Только что, — ответил я.
— Она ко мне не собиралась зайти?
— Не думаю. Она только что приняла душ и у нее мокрые волосы.
— Душ? — хмыкнула девушка, с заметным интересом поглядывая на меня.
— Ага, — сказал я. — Спасибо.
Подошел к двери Петрухи и позвонил.
— А его дома нет, — сказала мне девушка.
— Да? А где он?
— В больнице, — получил неожиданный ответ.
— Он что, заболел? — обернулся я в ее сторону.
— Нет, — ответила девушка. — Его вчера зарезали…
— Вот так штука!
* * *Дверь, где живет Петруха, мне открыла заплаканная женщина.
— Здравствуйте. Я — журналист. Моя фамилия Русаков. Пришел поговорить о вашем Петре и о том, что с ним вчера случилось. — Я посмотрел на девушку Катю из соседней квартиры, которая все не уходила. А ее любопытство мне было совсем ни к чему… — Вы разрешите войти?
Женщина молча посторонилась, пропуская меня в квартиру. И закрыла дверь.
— Меня зовут Аристарх, — представился я, не соврав и не назвав себя Алексеем (мысленно похвалив себя за это). — Вот мое журналистское удостоверение…
Раскрыл корочки и показал женщине. Но ей, похоже, это было совсем без надобности. Она уныло кивнула и повела меня на кухню. Там мы уселись друг против друга.
И я начал…
— Расскажите, пожалуйста, что случилось с вашим сыном.
— Его зарезали, — всхлипнула женщина. — Прямо в нашем подъезде.
— Но ведь не насмерть?
— Нет.
— А кто это был, вы не знаете? — вопрос этот был дежурным, и прямого ответа я на него не ждал.
— Нет, — снова коротко ответила женщина.
— Его увезли на «Скорой»? — задал я промежуточный вопрос.
— Да, — коротко ответила женщина.
— А кто вызвал «Скорую помощь»? — этот вопрос был уже иным и более важным.
— Я и вызвала, — ответила женщина.
— Так он что, зарезанный домой пришел? — удивленно спросил я.
— Нет… — непонятно ответила мать Петра.
— А… как тогда?
— Я увидела его в окно, — вздохнула женщина. — Когда его жду, так всегда смотрю в окно. Высматриваю — не идет ли?
— Он у вас выпивает? — я пытливо посмотрел на женщину, зная, что она сейчас ответит «нет».
— Нет, — сказала она. — Он не пьет уже пять лет.
— То есть он был трезвый, когда вы его увидели? — спросил я.
— Да, — ответила женщина. — Когда закодирован, нельзя пить…
Она прикусила язык, но было уже поздно…
— Что, Петр закодирован?
— Да, — тихо ответила женщина и опустила голову.
— Срок кодировки закончился, и он сорвался, так? — задал я новый вопрос.
— Так, — еще тише ответила она. — Связался с какими-то алкашами из соседнего двора…
— Понял, — я не стал говорить, что знаю этих алкашей. — Зачем? — Значит, он снова стал крепко выпивать и?…
— И я упросила его снова пойти закодироваться, — закончила за меня женщина.
— Вы пошли вместе с ним? — спросил я.
— Да, — ответила женщина. — За руку, можно сказать, его привела.
— А он что, сам не хотел идти?
— Хотел, — посмотрела на меня женщина. — Я ходила с ним так, для пущей верности.
— Его закодировали? — задал я новый вопрос.
— Не сразу, — ответила женщина. — Там сначала ведут с ними подготовительные занятия. Готовят их. А потом кодируют. Но при повторной кодировке эти занятия сокращенные.
— Значит, с ним провели пару занятий и снова закодировали? — спросил я.
— Да, — ответила женщина.
— На какой срок? — сочувственно посмотрел я на женщину.
— Снова на пять лет… — тихо сказала она.
— А почему не на всю жизнь? — поинтересовался я.
— Это стоит дороже, — сказала женщина. — А у меня таких денег нет.
— Понял, — промолвил я. — А зачем вы тогда его высматривали?
— По привычке, — ответила женщина и замолчала.
— Вы увидели — он идет. И что дальше?
— Он вошел в подъезд… — Женщина всхлипнула и закрыла лицо руками. С минуту она молчала, пытаясь совладать с собой, чтобы не разрыдаться. А потом продолжила: — За ним парень какой-то вошел. Бегом бежал, чтобы дверь подъездная не успела защелкнуться.
— Что за парень? — напрягся я.
— Обыкновенный парень, — посмотрела на меня женщина.
— Ну, знакомый он вам? Из вашего дома? Вы его узнали? — закидал я бедную женщину вопросами.
— А кто его знает, — немного подумав, ответила женщина. — Может, и из нашего. Я хорошо только жильцов с нашей площадки знаю, да кое-кого снизу. А кто выше нас живет, так и не знаю вовсе никого.
— Ну, а как он был одет? — спросил я, уже предполагая, что следующие мои вопросы ни к чему не приведут.
— Как, как… — наморщила лоб женщина, напрягая память. — Куртка на нем была. Серая, такая, с башлыком. Башлык у него на голову был надет. Да чего там разглядишь, сверху-то…
— Хорошо, что вы делали потом?
— Как, как… — наморщила лоб женщина, напрягая память. — Куртка на нем была. Серая, такая, с башлыком. Башлык у него на голову был надет. Да чего там разглядишь, сверху-то…
— Хорошо, что вы делали потом?
— А потом я прошла в коридор и открыла Петеньке дверь, — снова сморщилась бедная мать, собираясь заплакать. — А он не идет. Все не идет и не идет…
Она все же заплакала. Уже в голос. Я не стал пока ее терзать вопросами, — пусть успокоится, — и, встав из-за стола, выглянул в окно. И правда, как разглядеть сверху внешность человека, да еще с капюшоном на голове? Да никак!
— Вы успокойтесь, — сказал я, вернувшись от окна за стол. — Все же Петр жив, и это главное… Уверен, что он обязательно поправится!
— Не дождавшись, я стала спускаться вниз, — продолжила говорить женщина, пересиливая рыдания. — И нашла его на площадке между первым и вторым этажами. Он лежал в луже крови, держась руками за живот и подогнув к животу колени…
— А того парня, в башлыке, вы не видели больше? — спросил я.
— Нет, не видела, — ответила женщина и вытерла передником слезы.
Ну, конечно, сделав свое дело, он вышел из подъезда, и его уже не могла видеть мать Петра.
— Непутевый он у меня, — горестно произнесла женщина. — Невезучий какой-то. И с работой ему не везло, и жена от него ушла… Вот он и стал пить.
«Вот и этот тоже, — подумалось. — Я невезучий. Путятин невезучий. И еще сотня моих знакомых и малознакомых — люди невезучие. Кому ж в нашей стране везет? Есть ли вообще такие? Вот разве что олигархи какие-нибудь?»
— А из полиции к вам приходили? — спросил я.
— Приходили, — ответила женщина. — И из полиции, и следователь из… этой… как ее… следственной управы…
— Следственного комитета? — переспросил я.
— Из него, — подтвердила женщина.
Ага. Значит, они нашли Петруху раньше меня. А может, они и того мужика в кепке тоже нашли?
Решив, что пора переговорить с Володькой Коробовым насчет обоих мужиков в кепках, я задал матери Петра последний вопрос:
— Скажите, а в какой больнице он лежит?
— А вы навестить его собрались? — благодарно и немного удивленно посмотрела на меня женщина.
— Да, — ответил я. — Ну и, по возможности, поговорить.
Женщина назвала мне больницу, куда Петруху отвезла «Скорая помощь», и добавила:
— Только вас к нему не пустят, если вы чего узнать у него хотите. В реанимации он…
— Спасибо вам, — стал прощаться я. — И не теряйте надежду. Все будет хорошо…
— Дай-то Бог, дай-то Бог, — произнесла женщина и проводила меня до двери. — Если вам удастся поговорить с ним раньше моего, передайте ему, что я его жду… И что очень…
Она не договорила. Подумала, наверное, что зря расчувствовалась перед посторонним человеком. И все же ей стало немного легче. И чуть спокойнее.
Глава 7. Что сказал Петруха перед ножевым ранением, или шерше ля фам?
— Я хочу вас поздравить, — сказал я в трубку, когда она отозвалась Володькиным голосом.
— С чем это? — настороженно спросили из трубки.
— Ну, как же, — укоризненно произнес я. — Вы нашли Петруху. Ну, второго мужика в кепке, так? Он у вас что, главным подозреваемым стал?
— Ну, как утверждают твои хорошие знакомые Василий и Григорий, все ушли тогда, а он остался, — прозвучало в трубке. — А потом замечательного актера Игоря Санина не стало…
— Да, актер он был замечательный, — сказал я. — А вот как человек — похоже, не очень.
— Откуда ты знаешь? — настороженно спросил Володя.
— Знаю, — ответил я. — Один источник мне поведал… Близкий, так сказать, к актерским кругам.
— Поделишься? — осторожно спросил Коробов.
— Чем?
— Источником…
— Нет, — ответил я. — Источники — это святое…
— А информацией? — спросил Володя.
— Информацией поделюсь, — пообещал. — Так, значит, вы с Гришей и Васей уже успели потолковать?
— Да, мы ребята шустрые, — даже в трубку было слышно, как Коробов улыбается.
— А вы успели с ним поговорить? — спросил я, имея в виду Петруху.
— С Самохиным? — переспросил Володя.
— Его фамилия Самохин? — задал я вопрос, ответ на который, собственно, и сам давно должен был бы знать.
— Самохин, — сказал Коробов. — И до его ранения мы с ним переговорить успели.
— Поделишься? — в моем голосе была явная просьба.
— Чем? — спросил Коробов, как незадолго до этого его спрашивал я.
— Ну, не Петрухой же. Информацией, ра-зумеется.
— Но учти, — предупредил Коробов. — Информация мутная и полного доверия не заслуживает.
— Значит, на него все же думаете… — я на мгновение задумался. — А кто его самого тогда ножиком пырнул?
— Ну, а как поступают со случайными киллерами? Вернее, с нанятыми на один раз? — голос в трубке был уверен в своей правоте. — Сделал дело, стал не нужен, как человек, знающий либо нанимателя, либо посредника, вот и пырнули… Но видишь, неудачно, слава Богу, он живой. Мы к нему охрану прикрепили, чтобы в палате не добили.
— Значит, все же убийство Санина заказное, а не рядовая бытовуха?
В трубке на это мое замечание промолчали.
— А Путятина, что же, совсем со счетов списали? — так и не дождался я ответа от Коробова. — Что, не подозреваете его больше? Так у него хоть мотив был… Даже два.
— Нет, Путятина не списали, — ответил Володя. — Будем продолжать разрабатывать и его.
— Значит, двое подозреваемых, — констатировал я.
— Да, — коротко ответили в трубке.
— А что все же вам сказал Петруха?
— Это не по телефону, — немного помолчав, ответил Володя.
— Хорошо, — согласился и предложил: — Тогда что, опять в «Мечте»? Кухня там хорошая.
— В ней, — услышал я ответ.
— Во сколько?
— Давай в шесть вечера…
— В шесть, — повторил я и нажал на кнопку «отбой»…
* * *А хорошо сидеть в «Мечте» вечерами! Особенно хмурыми, колючими и с моросящим пронизывающим дождиком.
Здесь уютно и благостно. Народу немного; приглушенно и как бы вдалеке играет музыка; тепло, мягко. Даже слышно иногда, как потрескивают дрова в камине. Так бы и остался здесь после ужина ночевать, улегшись на мягком диванчике и прикрывшись пледом. А под голову положил бы две своих ладошки, как в детстве, когда был совсем маленьким.
Так нельзя же, попросят!
Однажды увидел в каком-то старом фильме, как потерявшийся мальчик улегся на скамейке в парке и так же подложил под голову свои ладошки. И я тоже хочу подложить обе свои ладошки под голову, как тот мальчик из черно-белого фильма… А утром пусть меня разбудит запах только что сваренного кофе с кусочком мягкого белого хлеба с хрустящей корочкой, на котором тонкий слой сливочного маслица, а на нем — черная икорка, слоем, скажем, с большой палец. И я откусываю от такого славного бутерброда кусочек за кусочком, смакуя вкус и запивая все это горячим кофе…
— А здесь очень уютно, — в унисон моим мыслям звучит голос Коробова. — Так бы здесь и остался до самого утра.
Я улыбнулся. Стопроцентное попадание! В мои мысли и желания. Он такой же, как и я, этот Володька Коробов…
— Ну, ты что, дремлешь? — снова донесся до меня голос Коробова.
— Блаженствую, — расплылся я в улыбке.
— У меня мало времени, давай по делу, — сказал Володя.
— Ты же хотел остаться здесь до утра? — удивленно посмотрел я на него.
— Хотел бы, но не останусь, — мой университетский товарищ посмотрел с укоризной. — Давай, что ты там накопал по Санину…
— Игорь Валентинович был не такой уж и приятной для окружающих личностью, — начал я. — Один человек, который рядом с ним работал, говорит, что Санин запросто мог нахамить на площадке персоналу только потому, что у него плохое настроение, послать даже на три буквы, не считаясь ни с полом, ни с возрастом. Считал, что ничего никому не должен, что он царь и бог, и мог сорвать съемку по пьянке или капризу. Некоторые продюсеры просто отказывались с ним работать.
— А их фамилии тебе известны? — спросил Володька.
— Да, — ответил я.
Он достал записную книжку и ручку, вопросительно посмотрел на меня:
— Давай мне их…
— Записывай: Владимир Лисянский и Борис Казаков, — я назвал имена, которые поведала мне Наталья. — Да, еще некто Марк Жулин, тоже терпеть не мог с ним работать.
— Значит, кроме Путятина у него еще могли быть недоброжелатели… — в задумчивости произнес Коробов, записав имена.
— И не один, как видишь, — заметил я.
— Выходит, нельзя исключать и месть за обиду, как мотив, — сокрушенно произнес Володя.
— Выходит, — согласился я.
— И зачем ты мне это сказал? — посмотрел на меня Коробов. — Прибавил столько работы. Сейчас надо будет прощупывать всех, кого он крепко обидел. А если таких — сотня?