В.: В данном контексте вы вводите понятия «восходящей» и «нисходящей» духовности.
К. У.: Да, и большинство людей считает Платона восходящим, или «потусторонним», философом, который рассматривал «сей мир» явлений, эту Землю и всё, что на ней, лишь бледной тенью, или копией, извечных Форм другого, реального мира.
В.: Экофилософы возводят к Платону значительную часть «ненависти» к сему миру явлений.
К. У.: Да, и подобные утверждения совершенно неверны. Как показывает Артур Лавджой, Платон в действительности описывает два движения — одно мы называем восхождением, а другое нисхождением, и оба равным образом важны для самого Платона.
Первое движение — восходящее — является движением от Многого к Единому, движением, благодаря которому мы видим, что за этими мимолётными и тенеподобными формами явленного мира скрывается единый Источник, безосновная Основа, Абсолют, и мы возносимся к пониманию этого абсолютного Блага.
В.: В этом смысле мы «восходим».
К. У.: Да. Но в философии Платона равное значение имеет и другое движение, а именно движение, в результате которого Единое опустошает себя в творении, отдаёт себя всем формам, так что всё творение как таковое является совершенным проявлением Духа. Так что сей мир, нашу Землю Платон называл «зримым, чувствуемым Богом».
В.: Это «нисхождение» Единого во Многое.
К. У.: Совершенно верно. Итак, это соответствует действительности, что к Платону восходит бóльшая часть потусторонней философии. Но, как настойчиво демонстрирует Лавджой, Платон также дал Западу фактически все термины для воспевания посюстороннего изобилия, чествования зримого, чувствуемого Бога. Весь явленный мир можно рассматривать как проявление или воплощение Блага, Абсолюта, и его можно воспевать как таковое! Чем больше в мире многообразия, тем больше в нём проявляются духовные Слава и Благо.
И действительно, большинство посюсторонних философских систем Запада восходят к Платону. Прислушайтесь к Лавджою: «Самым примечательным — и наименее замеченным — фактом в отношении исторического влияния Платона является то, что он не просто придал европейской „потусторонности“ её характерную форму, фразеологию и диалектику, но также и то, что он, помимо этого, придал характерную форму, фразеологию и диалектику абсолютно противоположной тенденции — удивительно изобильному виду „посюсторонности“».
И Лавджой делает вывод, что оба этих течения — восходящее и нисходящее, потустороннее и посюстороннее или трансцендентное и имманентное — были объединены и интегрированы в философии Платона. Лавджой формулирует это следующим образом: «Оба направления мысли Платона находились в слиянии». Восхождение и нисхождение объединены и интегрированы — такова «итоговая позиция» Платона, если можно так выразиться.
Итак, в последующей истории произошло то, что связь между этими двумя направлениями была жестоким образом разорвана. Произошёл насильственный разрыв между сторонниками исключительно восходящего пути и сторонниками исключительно нисходящего пути. Эти два течения, которые в действительности должны быть едины и интегрированы, были катастрофически расколоты на противоборство «восходящего лагеря» против «нисходящего».
В.: Смысл же состоит в том, чтобы интегрировать и восхождение, и нисхождение, и это является частью целостного воззрения.
К. У.: Да, верно. Знаменитое высказывание Уайтхеда о том, что вся западная традиция является, по сути, множеством примечаний к Платону, возможно и верно, но примечания эти оказались очень раздробленны. Люди, как правило, выбирали свою любимую «половину» Платона — либо потустороннюю, либо посюстороннюю, — но лишь изредка они обращались к его целостному учению.
Нам же нет необходимости довольствоваться раздробленными примечаниями к Платону. Восходящий и нисходящий потоки были объединены у Платона, то же самое было и у Плотина.
В.: Но после Плотина всё начинает «разваливаться на куски».
К. У.: В каком-то смысле да. Обычно признаётся, что Плотин дополнял основные положения Платона большими подробностями. И у Плотина мы имеем Великую холархию бытия (представленную на рис. 14.1), а также два базовых направления движения в этой вложенной холархии, а именно восхождение и нисхождение, или то, что Плотин называл слиянием и излиянием. Дух постоянно изливается, или опустошает себя, в мир, так что весь мир и все, кто его населяет, являются совершенными проявлениями Духа. И сходным образом мир постоянно возвращается к Духу или сливается с ним, так что весь мир в основе своей духовен, — мир сей есть зримый и чувствуемый Бог.
Согласно Плотину, каждое более высокое измерение Великой холархии трансцендирует и превосходит более низкое, так что все вещи и события без исключения совершеннейшим образом вложены в Дух, в Единое, который, следовательно, представляет собой бесшовную интеграцию и единство восхождения и нисхождения, излияния и слияния, трансцендентности и имманентности.
В.: Вы отмечаете, что это становится очевидно в атаке Плотина на гностиков.
К. У.: Да, всё верно. Большинство гностиков были сторонниками исключительного восхождения. Любая форма нисхождения на самом деле приравнивалась к злу. Так что весь мир явлений — сей мир — считался иллюзорным, тенеподобным, развращённым, греховным. Они считали, что лишь в восхождении к Единому и презрении ко Многому может быть обретено спасение.
Если бы Плотин (перенявший платоновскую эстафету) и вправду был потусторонним, то можно было бы ожидать, что он присоединится к гностикам и их воспеванию исключительно восходящего движения и подвергнет нападкам посюсторонние направления. Вместо этого Плотин написал совершенно разрушительную критику гностиков, этих сторонников исключительно восхождения, именно по той причине, что у них не получалось уравновесить восходящий поток с равно важным нисходящим потоком.
Другими словами, гностики обнаружили причинное Единое, но они не прошли дальше к недвойственному постижению того, что Единый и Многое суть «не-два», что Пустота и Форма недвойственны, что посюстороннее и потустороннее суть Один вкус, что восходящее и нисходящее течения должны быть интегрированы в недвойственном Сердце.
И поэтому Плотин вгрызается в гностиков, подвергая их экстраординарной в своей тотальной убедительности атаке, которая представляет собой образец одного из самых удивительных текстов духовной прозы, когда-либо написанных человеком. Он напоминает гностикам, что весь зримый мир является проявлением Духа и его надлежит любить как Дух. И если бы они, гностики, действительно любили Дух, как они заявляют, то они бы любили и детей Духа, тогда как они их только презирают. На самом деле Плотин обвиняет гностиков в духовном насилии над детьми.
В.: Вы цитируете эту атаку в «Сексе, экологии, духовности». Интересно, можете ли вы её и сейчас прочитать для нас?
К. У.: Плотин говорит следующее:
«Не предполагайте, что человек приобретает добродетель через презрение к миру и всем красотам, в нём сокрытым. Они (гностики) не имеют ни малейшего права утверждать о своём поклонении богам высшего мира. Когда мы любим кого-то, то любим всё ему принадлежащее, — мы расширяем испытываемые к родителю чувства на его детей. Итак, каждая Душа есть дочь [Божества]. Как можно отделить сей мир от духовного мира? Те, кто презирает то, что столь близко духовному миру, доказывают, что они не знают ничего о духовном мире, кроме его названия...
Позвольте ей, [каждой индивидуальной душе], заслужить созерцание Великой Души через очищение, путём безмолвного вспоминания, от лукавства и всего, что пленяет вульгарные души. Позвольте ей быть в безмолвии, позвольте всему, что её окружает, находиться в покое. Позвольте земле пребывать в покое, и морю, и воздуху, и самим небесам быть в ожидании. Позвольте ей наблюдать за тем, как Душа проистекает со всех сторон в покоящийся мир, изливается в него, пронизывает его и озаряет. Даже когда яркие солнечные лучи освещают тёмное облако, обрамляя его золотой каймой, — и тогда Душа, проникая в тело небесное, даёт ему жизнь и вневременную красоту и пробуждает ото сна. Так мир, погружённый во вневременное движение Душою, которая насыщает его разумом, становится живым и благословенным бытием...
Он (Дух/Душа) отдаёт себя каждой точке этого обширного тела и открывает своё бытие каждой его части, великой и малой, невзирая на то что эти части разделены пространством и расположением, и, хотя некоторые противопоставлены другим, они зависят друг от друга. Но Душа не разделена, не разделяется она и для того, чтобы придать жизнь всему индивидуальному. Все явления живут Душою во всей её полноте, [т. е. в предельном смысле нет ни степеней, ни уровней, а есть лишь чистое Присутствие]: она всецело присутствует во всём. Небеса, столь обширные и многообразные, едины благодаря силе души, и именно благодаря ей вся наша вселенная Божественна. Солнце тоже Божественно, как и звёзды. Да и сами мы, если хоть чего-то да стоим, таковыми являемся благодаря Душе. Убедитесь, что через неё вы можете обрести Бога. И знайте, что вам не придётся брести слишком далеко...» Мудрость и сострадание
В.: Итак, это довольно ясно показывает недвойственную направленность самого Плотина. Вы относите эту интеграцию восхождения и нисхождения к единству мудрости и сострадания.
К. У.: Да, мы встречаем это как на Востоке, так и на Западе. Путь восхождения от Многого к Единому является путём мудрости. Мудрость видит, что за всеми многообразными формами и феноменами лежит Единое, Благо, неописуемая Пустота, в соотнесении с которой все формы видятся как нечто иллюзорное, мимолётное, непостоянное. Мудрость есть возвращение Многого к Единому. На Востоке праджня, или мудрость, видит, что Форма есть Пустота.
Путь нисхождения, с другой стороны, — это путь сострадания. Он видит, что Единое в действительности возникает в виде Многого, и посему ко всем формам необходимо относиться с равными добротой, состраданием, милосердием. Сострадание, или доброта, на самом деле является механизмом миропроявления как такового. Единое проявляется как Многое через бесконечное действие сострадания и благожелательности. Мы объемлем Многое с такими же состраданием и заботой. Сострадание соприкасается со всем явленным миром с заботой и мягким удивлением. На Востоке каруна, или сострадание, видит, что Пустота есть Форма.
Итак, получаем: мудрость видит, что Многое есть Единое, а сострадание видит, что Единое есть Многое. Или, в терминах Востока, праджня видит, что Форма есть Пустота, а Каруна видит, что Пустота есть Форма.
В.: Мудрость и сострадание — это ещё Эрос и Агапэ.
К. У.: Верно, восходящий Эрос и нисходящая Агапэ, трансцендентность и имманентность, любовь, которая тянется вверх, и любовь, которая тянется вниз...
Центральный исторический момент всего этого заключается в том, что благодаря великим недвойственным системам — от предложенной Плотином на Западе до предложенной Нагарджуной на Востоке — мы видим акцент на уравновешивании и интеграции этих двух направлений движения. Восходящий, или трансцендентальный, поток мудрости, Эроса или праджни, необходимо уравновешивать с нисходящим, или имманентным, потоком сострадания, Агапэ или каруны. Единство обоих потоков, единство Единого и Многого, Пустоты и Формы, Мудрости и Сострадания — их единство в недвойственном Сердце Одного вкуса служит источником, целью и основой подлинной духовности. Бог и Богиня
В.: Это ещё Бог и Богиня — проявляющиеся как Эрос и Агапэ, мудрость и сострадание, восхождение и нисхождение...
К. У.: Да, в широком смысле. Если на мгновение проигнорировать более провинциальные и специфические для определённой стадии идеи Великой матери как защитницы огородного хозяйства в садоводческой культуре, а также аграрные образы Бога Отца как «большого папочки на небесах» (данные мифические образы не особо-то полезны для понимания всей картины) и поискать вместо этого широкое понимание Бога и Богини, тогда возникает нечто вроде следующей сбалансированной картины.
Если мы хотим мыслить в таких терминах, тогда мужественный Лик Духа — или Бог — это прежде всего Эрос, восходящий и трансцендентальный поток Космоса, неизменно стремящийся обрести бóльшую целостность и образовать более широкий союз, преодолеть ограничения и дотянуться до неба, возвыситься до бесконечных откровений бóльших Блага и Славы, всегда отвергая более поверхностное в поиске более глубокого, отвергая низшее в поисках высшего.
А женственный Лик Духа — или Богиня — это преимущественно Агапэ, или сострадание, нисходящий, и имманентный, и проявляющийся поток Космоса, принцип воплощения, инкарнации в теле, отношений, взаимосвязей, проявленного охвата, прикасающегося ко всем и каждому существу совершенной и равностной благодатью, ничто не отвергающей, всё принимающей. Там, где Эрос стремится к Благу Единого, достигаемому в трансцендентальной мудрости, Агапэ объемлет Многое с добротой и имманентной заботой.
В.: Вы это связываете с тантрой.
К. У.: Тантра, в общем смысле, представляет предельную недвойственную реальность в виде сексуальных объятий Бога и Богини, Шивы и Шакти, Пустоты и Формы. Ни восхождение, ни нисхождение не считаются финальными, предельными или предпочтительными. Напротив, подобно инь и ян они друг друга порождают, зависят друг от друга, не могут существовать друг без друга и обретают своё подлинное бытие через умирание друг в друге. Лишь затем, чтобы вместе блаженно пробудиться, как весь Космос, обнаружив, что вечность безумно влюблена в творения времени, а недвойственное Сердце лучезарно сияет, как весь сотворённый мир, благословляя все творения и извечно воспевая эти объятия — объятия, которые всех нас просят возобновлять в своём сознавании из мгновения в мгновения, бесконечным и чудесным образом, как непосредственное присутствие Одного вкуса. Таково недвойственное видение, союз слияния и излияния, Бога и Богини, Пустоты и Формы, мудрости и сострадания, Эроса и Агапэ, восхождения и нисхождения — совершенное и блаженное единство в Одном вкусе, радикальный звук хлопка одной ладони. Два разных Бога
В.: Это аналогично недвойственному интегративному видению, развитому Плотином.
К. У.: Да. Но это единство восхождения и нисхождения в последующей западной истории нередко будет разрываться; потусторонние приверженцы восхождения и посюсторонние приверженцы нисхождения находятся в постоянном и порою насильственном конфликте. Последовавшая война была одним из центральных и определяющих конфликтов для западного разума.
В.: Война между сторонниками восхождения и нисхождения?
К. У.: Да. Это довольно удивительно. Начиная со времён св. Августина и заканчивая буквально сегодняшним днём, сторонники восхождения и нисхождения находились в непрестанном и зачастую жестоком конфликте, и это оставило Запад с двумя совершенно несовместимыми Богами, если можно так выразиться.
Бог сторонников восхождения был потусторонним до самых своих основ: царствие моё не от мира сего. Это пуританский, обычно монастырский и аскетический Бог, видящий тело, плоть и особенно секс как архетипические воплощения греха. Он всегда стремился избежать Многого и обрести Единое. Он был чисто трансцендентальным, всегда сохраняя пессимистичный настрой относительно перспективы обрести счастье в этом мире. Он презирал время, предпочитая ему вечность, и скрывал своё лицо, стыдясь теней этого мира.
Бог сторонников нисхождения рекомендовал прямо противоположное. Он бежал от Единого в объятия Многого. Он был влюблён в зримого, чувствуемого Бога, а иногда и в Богиню. Это был Бог чистого воплощения, чистой имманентности. Он пребывал под чарами многообразия и нашёл благодать в воспевании этого многообразия. Не большее единство, а большее разнообразие — такова была цель этого Бога. Он воспевал чувственное тело, сексуальность и землю. Наслаждался сконцентрированной на сотворённом мире духовности, воспринимавшей каждый восход солнца, каждый восход луны как зримое благословение Божественного.
В.: В книге «Секс, экология, духовность» вы прослеживаете историю этой войны между двумя Богами.
К. У.: Да, верно. На Западе в течение тысячелетия между св. Августином и Коперником мы наблюдали практически исключительно идеал восхождения. И вправду, поскольку это была аграрная структура, механизмы отбора работали в пользу ориентированной на мужчин духовности, которая, как следствие, концентрировалась больше на Эросе, нежели на Агапэ, на восхождении, нежели на нисхождении, на Едином — ценой исключения Многого и даже ненависти к нему. И посему считалось, что подлинное спасение, подлинное освобождение невозможно обрести в этом теле, на этой земле, в течение этой жизни. Оно было потусторонним до самых корней. Плоть — грех, секс — грех, земля — грех, тело — грех, невзирая на слабенькую похвалу, которая отпускалась по адресу самого акта божественного творения. И, таким образом, конечно же, корень греха, в общем, лежал в Еве — в женщине, теле, плоти, природе, телесности: всё это становится в глубочайшем смысле табу. Для сторонников исключительно восхождения нисхождение всегда является дьяволом.
В.: Как на Востоке, так и на Западе?
К. У.: Безусловно. В аграрных обществах, где бы они ни возникали, имеется постоянная тенденция позволять восходящему потоку объявлять сей мир злом и иллюзией и порицать землю, тело, чувственное, сексуальность (и женщину). Были, конечно же, исключения, но это устойчивая и постоянная тенденция во всех аграрных структурах: они потусторонни до самых своих основ, царство их не от мира сего, и им свойственно сильнейшее желание обрести нирвану вдали от мира сансары. И это можно встретить повсюду — от раннего иудаизма и практически всех форм гностицизма до раннего буддизма и большинства форм христианства и мусульманства.