Неяркий свет старинного ночника, отлитого из бронзы в виде маяка на холме, осветил роскошную комнату и запыхавшегося Пьеро, стоящего у окна и стеснительно переминающегося с ноги на ногу. Грустный мим растерянно глядел в лицо Арлекину.
- Все-таки это очень странно… Мне казалось, ты захочешь выбрать Мальвину.
- Ха! Мальвину? – Арлекин раздраженно повел широкими плечами, отчего пестрый лоскутный костюм на нем опасно натянулся, грозя лопнуть по швам. – Она куда-то спряталась. И потом она слишком вредная и самовлюбленная. Я вообще не понимаю, что эта девчонка о себе воображает. Подумаешь – голубые волосы!
Арлекин оперся рукой об оконную раму и с изяществом, которое было сложно ожидать от его мускулистой фигуры, примостился на подоконнике.
- Она думает, - вкрадчиво продолжил он, - что если однажды смогла правильно посчитать яблоки, то теперь может задирать нос. Представляешь, что случится, если завтра она выучит слово «дезоксирибонуклеиновая»? А послезавтра, чего доброго, окончит университет и защитит диплом на кафедре клеточной биологии и гистологии? Ведь голубые волосы от этого никуда не денутся, да? - Арлекин задорно подмигнул, глядя на недоумевающего Пьеро.
- А жаль! Вот было бы здорово, если от излишнего знания у нее повыпадали волосы! - довольный своей шуткой Арлекин издевательски хмыкнул. Пьеро в ответ страдальчески закатил глаза.
- Понимаешь, друг! – доверительно продолжил Арлекин, наклоняясь и заглядывая в лицо грустному миму. - Самое плохое в Мальвине не то, что она считает себя очень умной. Это полбеды. Ужас заключается в том, что она искренне воображает, будто все должны валяться у нее в ногах. Поэтому я решил: выберу-ка я лучше Пьеро! Ведь в тебе, мой сладкий Пьеро, так много покорности, возвышенности и беззащитности. А чтобы там не воображала Мальвина - это именно то, что нужно мужчинам.
За окном, в черном бархате итальянской ночи, стремительно пронеслась падающая звезда. Порыв ветра покачал кроны деревьев, и в лунном свете они отбросили на стены старинной виллы замысловатые волшебные тени. В небе с оглушительным ревом пролетел самолет.
Как будто очнувшись, Арлекин легко соскочил с подоконника и, наклонившись к Пьеро, решительным движением спустил с того штанишки.
- Ой! – пискнул Пьеро и зябко повел голой попкой.
- Что еще за «ой!»?! Надо говорить «ах!».
- Да уж, какое тут «ах!», - ворчливо отозвался мим, путаясь ногами в широких штанинах и пугаясь собственной смелости. Он даже зажмурился от предвкушения неминуемых раскатов грома и молнии - Арлекин, конечно, не Карабас-Барабас (брррр, даже подумать страшно), но тоже любит покричать. Да что там покричать! Этот и подраться может!
Впрочем, Арлекин драться не стал. Скривив озорные губы, он философски изрек:
- Куда катится мир?! Если даже Пьеро – слабый и робкий Пьеро – вместо того, чтобы подчиняться и умолять о внимании, имеет смелость дерзить и делать замечания.
Арлекин в задумчивости потер подбородок, делая вид, что размышляет о жизни. На самом деле ни о чем таком он не думал, а его насмешливые глаза исподволь следили за каждым движением мима. Пьеро заметил это и театрально вздохнул, изображая раскаяние. Тогда Арлекин улыбнулся и, положив большую теплую ладонь на слегка вздрагивающую поясницу Пьеро, привлек его к себе.
- Будешь меня слушаться? – прошептал он в розовое ушко.
- Да, мой господин! Я покорно вынесу все, что вы пожелаете…
Одной рукой Арлекин сцепил тонкие запястья Пьеро за спиной и крепко прижал – пальцы у него были стальные, сильные. Другой он обхватил узкие плечи и, поцеловав шею, слегка прихватил зубами кожу. В ответ Пьеро тихо застонал и закрыл глаза. Арлекин еще крепче обнял его, пробежал губами по сомкнутым векам, и испытывающе заглянул в лицо своей жертвы, не позволяя ей шевелиться. Пьеро слегка задрожал и, извиваясь, дернулся – от неловкого движения его белый конусный колпачок отлетел в сторону. Вместе с ним с головы упал черный парик, выпуская на свободу копну длинных светлых волос.
- Ну, вот… – разочарованно протянул Арлекин, отпуская свою жертву.
Женщина-Пьеро пожала плечами, виновато и одновременно кокетливо развела руками и снова прижалась к мужчине-Арлекину.
Ночник в виде маяка ярко осветил влюбленную пару и тут же услужливо отвел луч света. Прогоревшие дрова в камине смущенно зашептались, опадая под собственной тяжестью. Стрелки часов бесстыдно раскорячились, показывая без двенадцати минут два…
*****
- Ну и сволочь этот твой Арлекин! – лежащая на кровати обнаженная женщина, пнула ногой вальяжно расположившегося рядом мужчину.
На полу валялись скинутые впопыхах костюмы, а рядом бесформенной грудой красовались сброшенные с кровати подушки. Супружеское ложе напоминало место побоища.
- Просто я старался правильно играть роль, – мужчина демонстративно потер ушибленное место. - А вот тебе не всегда удавался образ Пьеро. Нет, правда! Почему он у тебя взялся возражать и спорить? Мы ведь договорились о характере каждого персонажа, так? И ты обещала играть по-честному, кого бы я ни выбрал! - он с легким осуждением посмотрел на женщину.
Подвергшаяся критике исполнительница роли Пьеро смутилась и тут же перевела разговор в другое русло:
- Как ты думаешь, а зачем хозяйка решила ночевать в комнате напротив гардеробной?
- Как зачем?! Воров сторожила, зачем же еще? – хмыкнул бывший Арлекин.
- Думаешь, она обнаружила пропажу ключика?
- Не знаю… - он сладко потянулся. - Но думаю, что костюмы надо вернуть на место как можно быстрее.
Легко соскочив с кровати, мужчина натянул джинсы на голое тело. Затем сгреб в охапку карнавальные костюмы и, прошествовав через комнату, распахнул дверь.
За порогом, нахмурившись и чопорно поджав губы, стояла сеньора Аньелли.
Возникла вполне театральная пауза…
Еще не отойдя от первого шока, женщина прытко нырнула под одеяло, укрывшись с головой. Мужчина тяжело вздохнул.
- Бонджорно, - обреченно сказал он и переступил порог. Из-под толстого слоя одеяла до женщины стал доноситься малопонятный англо-итальяно-русский разговор. Женщине стало стыдно: идея игры принадлежала ей, а вот расхлебывать заварившуюся кашу приходилось ему.
«И так всегда, - подумала она, - в этом он весь».
Может довести до слез, язвительно комментируя ее особенности вождения автомобиля. Но когда на следующий день она протаранит сразу три машины, любимый муж примчится и будет яростным коршуном защищать и оправдывать свою жену перед всем миром. А как он хорош, когда в деловом английском костюме располагается на обочине дороги и, с головы до ног покрывшись пылью, меняет колесо на запаску. А все потому, что она запуталась в дорожных указателях и, выехав на грунтовку, пробила колесо. И совсем неважно, что он при этом говорит!
Да, он такой – ее любимый Арлекин. Может презрительно наморщить нос и высмеять, когда она не устоит перед соблазном и поест на обед любимый луковый салат. Сейчас, спустя три года супружеской жизни, она знает - обижаться не стоит. Он совсем не такой брезгливый, как кажется окружающим. Когда однажды тяжелейшее желудочное отравление скрутило ее, он деловито подставлял тазик, вытирал ей пот и, не моргнув глазом, менял испачканные простыни.
Ей неожиданно захотелось признаться, что когда негромким голосом, точно подбирая слова, он отчитывает подчиненных по телефону, она его немного боится. Да, это правда. Но правда и то, что длится это совсем недолго, а затем он надевает фартук и начинает печь блинчики. «Только никому не проговорись!» - с наигранной строгостью говорит ей муж, подбрасывая очередной блин на сковороде. В ответ она мотает головой – никогда, ни за что. Даже под пыткой. Ведь аромат испеченных им блинчиков давно стал для нее самым эротичным запахом на земле.
И раз уж у них случится такой откровенный разговор, она наберется смелости и запретит ему приходить к ней на работу. Категорически! Раз и навсегда – потому что это невозможно. Ведь, когда стоя лицом к окну, он ждет окончания очередного опыта, она со всей очевидностью понимает – не видать ей Нобелевской премии! Никогда. И вообще никакой научной премии не видать! И даже обычную диссертацию не защитить, потому что одного взгляда на его широкую спину достаточно, чтобы все гипоталамусы и нековалентные комплексы мигом вылетели из головы. В такие мгновения ей хочется прижаться к нему и сказать, что ради мальчика с его озорными глазами и девочки с очаровательной улыбкой она согласна - да, согласна! - на несколько лет забыть о слове «дезоксирибонуклеиновая»…
Ухнула тяжелая дверь, и, спустя пару мгновений, мужские руки решительно стянули с нее одеяло. Все еще поглощенная своими мыслями, она нелепо похлопала ресницами и взглянула в насмешливые глаза своего Арлекина.
- В общем, так… - сказал он. - Сеньора Аньелли оставила нам ключ и позволила пользоваться карнавальными костюмами из гардеробной.
Уф! Какое облегчение. Она уже готова была кинуться ему на шею и начать долгий разговор о любви. Но…
Золотой ключик мелькнул между его пальцами, отбрасывая озорной блик, и вместо этого она подперла рукой щеку и капризно произнесла:
- Нуууу… Это же совсем неинтересно! Теперь не будет риска и приключений, – казалось, незримый красный лоскуток взмыл над кроватью и закружился в воздухе.
- Тебе мало приключений?! Ну, извини! А мне вот вполне хватило. Но, поскольку игры в переодевания пришлись мне по вкусу, - он снова вошел в образ Арлекина и подмигнул, - завтра же примерим на тебя костюмчик Артемона.
В это мгновение невидимый человеческому глазу синий лоскуток взлетел в воздух и присоединился к красному, паря под балдахином.
- Кого?! Артемона?! Ты что - зоофил?!!!
- Вовсе нет. Просто мне понравились его черные обтягивающие панталончики.
- Вот сам их и надевай!
- Чего вдруг?! По-моему, это тебя вчера обуревало желание кусаться и рычать.
…Зеленый! Желтый! Сиреневый!..
- Между прочим, у итальянцев есть пудель Медоро и нет никакого Артемона. Впрочем, Мальвины с Карабасом-Барабасом у них тоже нет.
- Серьезно?! Ну, это их итальянские проблемы. Как по мне - панталончики Медоро вполне сойдут за панталончики Артемона.
- В смысле?!
- В том смысле, дорогая, что я твердо решил о тебе позаботиться: переодену Артемоном и дам возможность воплотить в жизнь глубинные эротические фантазии.
…Фиолетовый! Бирюзовый!..
Пестрые словесные лоскутки парили в воздухе, постепенно соединяясь, связываясь, сплетаясь в волшебную ткань костюма Арлекина. Игра продолжалась – в словах, улыбках и взглядах.
- Если хочешь, Артемона я могу изобразить прямо сейчас! – женщина игриво зарычала и, опрокинув мужчину на спину, устроилась сверху.
- Ах! – сквозь зубы выдохнул он.
Старинная кровать всхлипнула массивными пружинами и ритмично заскрипела. Гирлянды на рождественской елке подмигнули под меняющимся светом литого маяка, который пробежался по стене и затем высветил лежащий на тумбочке золотой ключик от старой гардеробной.
Мир готовился справлять Рождество.
Самолеты летели в порты назначения. Звезды падали с неба.
Мужчина и женщина играли во взрослые игры.
Турецкие игрушки
Загадочная история с трупами, мафией и блондинкой – далеко не дурочкой.
Лиза прижала руку к груди и испуганно икнула. Закрыв на минутку глаза, она осторожно открыла их и посмотрела перед собой, тайно надеясь, что ничего не увидит, кроме привычного багажа. Не может быть, что это правда! Просто не может быть!!! Это игра воображения, мираж, те самые чертики, что кажутся с перепою алкоголикам. Но, увы, ничего не получилось. Перед глазами стояла все та же абсурдная картина.
Мужчина лежал в позе эмбриона, упираясь подбородком в колени. Подоткнутые со всех сторон тряпки были пропитаны темной жидкостью, совсем не похожей на яркие кровавые потоки, которые любят показывать в американских триллерах, хотя в целом вся картина и напоминала кадр голливудского боевика. Эффектный крупный план: открытая гигантская клетчатая сумка, веером раскрытый полиэтилен, поблескивая в лучах ярких таможенных прожекторов, напоминает подарочную упаковку, а внутри нее этаким рождественским гусем, приготовленным к жарке, компактно лежит мужское тело. Только вместо яблок обложен скомканными тряпками, пропитавшимися черной запекшейся кровью. Нарочно не придумаешь!
- Грамотно упаковали, - прошептал кто-то сзади.
- Ну, и чей же это груз, господа? – таможенник обвел тяжелым взглядом столпившихся вокруг пассажиров туристского автобуса.
Безумный Лизин взгляд сфокусировался на клетчатом боку сумки, и идиотская мысль первой проявилась в ватной от страха голове: «Знала ведь, что с такими сумками в Италию соваться нельзя! И зачем взяла с собой?» Сумками началась эта история и, похоже, ими же и закончится. Теперь уже надолго. Черт их побери!
- 1-
Лиза выволокла из стенного шкафа привычные орудия труда и погрустнела. С этими сумками в приличную страну могут и не пустить. Огромные клетчатые сумки нагло раздували потертые бока, говоря сами за себя. Нет, не говоря, а крича во всю глотку: мешочница, челнок! В Турции их по этим сумкам узнавали за версту и ухмылялись, зазывая в дешевые лавочки. Вначале у Лизы и в таких глаза на лоб лезли от пестроты и изобилия и хотелось купить все подряд, но постепенно приходили навыки, глаз стал наметанным, и она безошибочно выхватывала из массы вещей именно ту, что стоила недорого, но у нас пойдет за вполне приличную цену. За четыре года Лиза стала крупным специалистом и могла дать очко вперед любому товароведу. Но теперь-то, Боже ж ты мой, с чем ехать? Лиза нервно пнула ногой клетчатый бок и тяжело вздохнула. Нужно снова звонить Ольге Александровне и просить очередной совет. Та, должно быть, и не рада уже, что по доброте душевной пригласила съездить вдвоем в Италию. Нет, не стоит надоедать драгоценной Ольге Александровне, и так по гроб жизни не забыть ее доброту. Эта поездка станет первым шагом к светлой перспективе сменить статус. Все-таки в Европу ездить – это тебе не в Турцию! А один раз повезет, значит должно везти во всем.
- Прорвемся! – не очень уверенно пробормотала Лиза, захлопывая дверцы шкафа, чтобы пропустить соседку, несущую на вытянутой руке кипящий чайник, и цедя ей вслед сквозь зубы: «Добрый день». И вдруг Лизу осенило: - Елизавета Петровна, у вас нет лишнего чемодана?
- Все барахло в сумки не влезает? – насмешливо изогнула бровь соседка и Лиза тут же пожалела, что спросила.
Елизавета Петровна не любила Лизу. Да и Лиза старалась побыстрее пройти мимо. Уж очень они были разными, и дело не только в том, что Лиза на тридцать лет моложе. Вон внучка, что приходит навестить старушку Ермакову, - та, например, Елизавете Петровне очень нравится. Еще бы, студентка, комсомолка, красавица! А закончит свой исторический факультет – и пойдет преподавать в школу за тридцать баксов в месяц. За что боролись, спрашивается?! Лиза на Светочку смотрела снисходительно. Сама она постепенно становилась на ноги и если бы не откладывала каждый доллар на покупку квартиры, жила бы как королева. Ну, не королева, но все же... Но Елизавета Петровна Лизу осуждала: уж больно пробивная, да разбитная, да некультурная. Любимый писатель – Чейз, любимый композитор – Газманов. Хорошо, хоть шлюхой перестала считать, поняла, что Лизавета в этом отношении не хуже нее самой: до двадцати семи лет дожила, а все верит в принцев в золотой карете. Елизавета Петровна сама первый раз вышла замуж в тридцать два года, и теперь уж, поди, двадцать лет живет одна. Ну, про Лизу-то она многого не знает, да и сама про себя не любит на кухне трепаться. Так они и жили много лет в одной коммунальной квартире. Открыто не ругались, - для этого Лиза слишком простодушна и незлобива, а Елизавета Петровна слишком хорошо воспитана, - а просто тихо презирали друг друга. Каждая про себя снисходительно считала другую дурочкой и неудачницей. И ведь что смешно: были они полными тезками, обеих звали Елизаветой Петровной Ивановой, только Лизу с рождения, а Елизавету Петровну – по мужу.
Лиза все же сообразила, что в данных обстоятельствах обижаться на соседкин язычок не следует, и сокрушенно вздохнула:
- Да вот, хочу поехать в турпоездку в Италию, да не с этими же кошелками позориться. Нормального чемодана нет.
Елизавета Петровна удивленно посмотрела на Лизу.
- В Италию? – Лиза так и услышала то, о чем умолчала соседка: «Что тебе там делать?» Но, восхитившись возникшей хоть у кого-то перспективой побывать не в ближайшем надоевшем Новгороде, а в Венеции и Риме, тут же воодушевилась, словно это ей предложили съездить на недельку в Италию, - У меня есть чемодан для Италии! Как раз то, что нужно. Пошли, покажу, - позабыв про чайник, Елизавета Петровна ринулась в свою комнату, Лиза за ней.
Комната ее была типичной комнатой интеллигентной одинокой женщины. Богатство ее составляли книги на стеллажах во всю стену, да те немудреные вещички, что они покупали когда-то после свадьбы с ныне покойным мужем: немецкий торшер с полированным столиком и кружевным кремовым абажуром, вазочки чешского стекла, эстонские тканые коврики и эстампы с видами Ленинграда над тахтой, покрытой вытертым косовским бело-красно-зеленым ковром. Все чистенько и аккуратно. Лизе этот стиль казался унылым и убогим. То ли дело ее девичья комнатка с уютными креслами, покрытыми стегаными покрывалами в розовый цветочек, и розовым китайским ковром на весь пол. На стенке хрустальные бра (не зря тащила – надрывалась из Турции), а между ними чудненькие картинки на шелке в ажурных бронзовых рамках. Не какие-то там грошовые эстампы, а настоящие старинные картины, что висят в Эрмитаже и Лувре: пейзажи с деревьями и мельницами, дамы в кринолинах и кавалеры в пудреных париках. Красота! И книги, между прочим, тоже есть, целая полка заставлена романами Чейза в твердых переплетах. Дешевых карманных изданий в мягкой обложке Лиза не признает.