– А яд?
– Кторов наверняка объяснил актеру, что это лекарство, которое на некоторое время приводит тело в бесчувствие. Через несколько часов он проснется живым и невредимым. Эффект Ромео. Меркумов сам сделал глоток. Кторову всего лишь надо было помочь доктору перенести тело, а потом спрятать в одеяло пузырек. Могилевский ничего не заметил. Больной тихо заснул после снотворного. С Лилией Карловной еще проще: полить ядом целебную глину, которая легла ей на лицо. А Веронину стоило поднести маску для ингаляции. Яд ждал его.
– Прелестно, – только и мог сказать Лебедев. – Зачем же он Лотошкину дал спастись?
– Камердинер знал, кто на самом деле лже-Меркумов. Весь фокус пошел бы насмарку, если бы ассистент начал говорить правду. Кторов не мог убить невиновного человека и сделал что мог: ударил Францевича по затылку, приказал Лотошкину бежать. Сам же прикрыл его отход, поманив нас фонариком. Для него смерть на день раньше или на день позже уже ничего не значила.
– Почему?
– Кторов был безнадежно болен. Ему приходилось спешить.
– С чего вы взяли? Я его не вскрывал.
– Это вводы психологики. Можем заключить пари.
Пари было бы не совсем честным. Ванзаров не стал рассказывать, что сегодня утром к нему явился почтальон, которого знал много лет. Почтальон вручил заказное письмо. Письмо было написано все тем же каллиграфическим почерком. Прочитав его, Ванзаров пожалел о многом, но вернуть утраченного не мог. Или не хотел. Только рассказать о таком самому близкому другу было нельзя: Лебедев захочет сунуть нос в письмо, а это непозволительно даже ему. Есть вещи, которые должны остаться тайной.
Аполлон Григорьевич подумал и воздержался от спора. Они чокнулись.
– Как же вы его раскусили? – спросил он, сочно закусив.
– Мелкие детали, которые рушат гениальный план, – ответил Ванзаров. – Мне показалось странным, что актер бреет голову, при этом носит окладистую бороду. Такое сочетание для сцены недопустимо: как играть разных персонажей? Затем: лже-Меркумов не понял, что я произнес цитату из «Бури» [10], то есть не понял, что это реплика, хотя должен был играть премьеру «Бури» у себя в Саратове. Далее. Он заявил, что играл в постановках «Маскарада» Лермонтова и «Игроков» Гоголя. Такое мог сказать совсем не имевший отношения к театру человек или не живший в России многие годы: «Игроков» ставили только в Малом театре в Москве. А «Маскарад» хоть и шел в провинции, но монолог Арбенина прочитал он ужасно, вы бы его яблоками гнилыми закидали. Выходит, что лже-Меркумов не актер. Кто же он?
– Да, это вопрос! – согласился Лебедев.
– С другой стороны мистер Маверик: отличная речь, голос, осанка, ведет себя как персонаж 80-х годов прошлого века. Или провинциальный премьер. Все вещи в чемоданах американские, новые, неношеные. В чемодане, причем на самом верху, – старенькое издание «Бури» с пометками. Так делает актер, когда учит роль. Зачем американскому богачу какая-то пьеса с пометками? Главное: у лже-Маверика кончики пальцев гладкие и без натертостей. А на пальцах лже-Меркумова я нащупал мозольки…
– Какие бывают у карточных шулеров! – закончил Аполлон Григорьевич. – Это факт.
– Оставалось самое сложное: поменять их местами. Ну, и догадаться, как можно отравить старого врага, не прикасаясь к нему.
– Неужели ни Веронин, ни старушка не узнали подделку?
– Прошло двадцать лет, – сказал Ванзаров. – Явился статный, богатый красавец. Кто сможет сравнить его с тем щуплым юношей? Кто будет взглядываться в провинциального актера с бритым черепом? Люди ведут себя так, как от них ожидают. Они слепы и глухи. Впрочем, как и я.
– Но ведь Игнатьев не мог не заметить подмены?
– Во-первых, нотариусу глаза застилал туман денег. Но ведь главное, Кторов его не обманул: он принес настоящее завещание, показал свой американский паспорт. Все было сделано по закону. Нотариус не смотрит на лица, он смотрит в бумаги. Бумаги были в порядке. Когда потом явился лже-Маверик в той самой шубе, но без широкополой шляпы, с красивым благородным лицом богача, отчего бы Игнатьеву сомневаться? Да и узнать настоящего Кторова в бритом провинциале было невозможно. Нотариус видел его мельком, в конце дня, когда накопилась усталость. Шляпа тщательно прикрывала большую часть лица. Никакого колдовства. Точный расчет человеческого поведения.
– Психологика ваша уважаемая… – только и мог сказать Лебедев. – Просто и ужасно. Да, но как же его дочь?
– А что дочь? – спросил Ванзаров. Этой темы ему касаться было трудно.
– Разве она сердцем не узнала настоящего отца?
– И это говорит великий ученый, отвергающий даже тень психологики?
Аполлон Григорьевич понял, что немного свернул не туда.
– Я говорю о внешнем сходстве…
– Кторов выбрал провинциального Меркумова не только потому, что его никто не знает в столице, – ответил Ванзаров. – Такие мелочи его не волновали. Иначе бы он не пригласил Стрепетовых и Лотошкина. Он выбирал актера, похожего на себя. Скажите честно: кого бы вы скорее признали ее отцом, не изучая строение лица?
– Да уж, вопрос…
– Вот вы на него и ответили.
– Неужели ему не хотелось обнять дочь, признаться ей, сказать, как любит ее, как готов на все ради ее счастья?
– Проявления человеческих чувств в такой игре не учитываются.
– Не нахожу слов… А Лотошкин?
– Лотошкин играл хорошо. Это была его роль по праву. Вот только его полное равнодушие к судьбе хозяина было странно: как будто он знал, что должно произойти.
Лебедев глубоко вдохнул и налил в рюмки. Водка в «Европейской» была отличная.
– Откройте тайну, – сказал он, закусив расстегайчиком.
– Какую желаете?
– Как сейф открыли…
– На заглавной странице «Бури» над буквами были затертости. Чтобы не забыть шифр, Кторов взял его с названия пьесы. Тем более что количество колесиков было впору. Цифра – порядковая буква алфавита. Примитивно.
– Да уж… – только и мог сказать Лебедев. – Такая голова, и такой преступный ум. Смерть себе выбрал во льдах. Зачем?
– Рассчитал, что снегом занесет, а весной уйдет под лед, – ответил Ванзаров. – Умный способ исчезнуть навсегда. Если бы мы не бежали за ним следом, ни за что бы не нашли. Думаю, полицейская собака на снегу ничего не нашла.
– Сильный характер. Одного не пойму: почему он подпись не ставил?
Ванзаров поблагодарил за вопрос.
– Знаете, в английском театре времен Шекспира был особый костюм невидимки?
– Что-то вроде черного плаща с капюшоном? – жуя, спросил Аполлон Григорьевич.
– Историкам это доподлинно неизвестно. Знают, что костюм невидимки был. Им пользовались, когда хотели показать, что находящимся на сцене персонажам тот, что в этом костюме, невидим. Только зрителям. Как он выглядел – сказать не могу. Так и здесь. Отсутствие подписи – лучшая подпись: я такой один. Меня знают все и не знает никто. Я волшебник. Я – Просперо…
– Родион Георгиевич, вы уверены, что все это происходило на самом деле?
– Трудно сказать, Аполлон Григорьевич, – ответил Ванзаров. – Ведь если подумать, то, что мы считаем установленным фактом, на самом деле лишь кажется таковым. Да и то сказать: то, что кажется тебе, не значит, что кажется именно тебе. Быть может, это кажется кому-то другому. Как, собственно, и ты сам… Все могло случиться совсем по-иному. Нам никогда не узнать истинного смысла потому, что смысла нет. А тот, что нам дан – никто не поручится, что он истинный. В этом нашем, одном из возможных миров нам что-то кажется правдой. А в другом, быть может, правдой кажется нечто другое. Например, в другом мире будет победа маленького бельгийца над преступником. В третьем – ротмистр Францевич блестяще распутал клубок. Где-то они пересекаются, а где-то летят в мироздании сами по себе. Нам не дано знать, в каком мире мы сейчас с вами, друг мой, куда занесла нас волшебная буря, где истина, и есть ли она вообще, или ее нет, или она слишком на виду, чтобы ее заметить. В общем, все сложно…
– Вы так полагаете?
– Простите, это была глупость… Забудьте… Водка здесь крепкая.
– Как же психологика?
– Она на что-то сгодится. В одном из возможных миров.
– Надеюсь, в нашем…
– Как знать… Как знать…
– Кстати, что подарили бельгийцу и Францевичу?
– Полную ерунду. Как я полагаю.
Лебедев не удержался и поднял рюмку за психологику. Ванзаров всем сердцем ответил «за криминалистику». Обед продолжался весело и не спеша.
До глубокой ночи.
…Если нам подниматься мысленным взглядом все выше, над гостиницей «Европейской», над заснеженной столицей империи, над самой дремлющей Россией, а потом еще выше, над Землей, уйти к самым звездам, в вечную пустоту космоса, чем покажется боль, желания, любовь и даже сама смерть пред безграничным величием этого мироздания? Мелкой пылью, да и то незаметой. А если время и пространство вовсе не одно, а их нескончаемый счет, и все они вертятся в механизме, который и вообразить нельзя, то все человеческие страдания и радости будут, в сущности, искрой, что проскакивает в трении колесиков механизма. И не более того. Какая там истина…
Вслух мыслей этих Ванзаров себе не позволил. Аполлон Григорьевич поднял бы на смех. Такая живая натура. И верит в торжество науки…
76
Записная книжка Г. П.Дорогая Агата!
Перехожу к самым тяжким страницам моего дневника. Могу сказать, что после моей маленькой победы случилось нечто, чего я не мог ожидать. Вернувшись в номер пансиона, я нашел на столике разыскиваемую драгоценность. Сомнений не было – это была она. Я хотел выказать барышне уважение за ее мужество, но не успел. Она уже исчезла из санатория. Что мне оставалось? Дороги открыли, меня здесь ничто не сдерживало, и я вернулся в столицу России.
Мой номер в отеле меня ждал. Я написал записку, чтобы прибыла дама. И она прибыла. Врученная мною драгоценность была встречена ею с огромной радостью. Я нарочно переспросил три раза: та ли самая вещь? Она подтвердила, что именно та. И чрезвычайно довольна результатом. Мне была вручена вторая половина моего гонорара.
Я не стал разочаровывать несчастную: это была искусная подделка. Как она могла не видеть этого, для меня загадка. Но не будем ее разгадывать. У нас хватает и других.
Представьте себе, что я прибыл на полицейский бал как полагается. На входе меня остановил дежурный офицер. Посмотрев на мое приглашение, он заявил, что оно фальшивое. Я возмутился: что он себе позволяет? На что мне был предъявлен список гостей из многих стран, но фамилии вашего покорного слуги в нем не имелось. Я спросил: что же мне делать? Мне было сказано, что я могу провести праздничный вечер как мне будет угодно. Но в число гостей меня не пустят.
Представьте, дорогая Агата, что я испытал в эту минуту!
Кто мог так зло и глупо подшутить надо мной?
77
Рапорт (без номера)Ваше превосходительство!
Довожу до вас возмутительное обстоятельство. После изобличения преступника и его побега я обнаружил в своем номере разыскиваемую коробку. Она была полна тем, что вы сами знаете. Более не задерживаясь и решив не преследовать беглеца, я вернулся в Петербург. И по имевшемуся протоколу дал знать вашему представителю. Он явился немедленно. Осмотрев коробку, вручил мне вторую часть гонорара, но отказался компенсировать понесенные мною затраты. В ответ на такую дерзость я не стал раскрывать ему глаза, что брильянты – фальшивые. Однако не это привело меня в отчаяние.
Как известно, ваше агентство открыло у нас в столице свое представительство. Как только я об этом узнал, то сразу явился, чтобы предложить свои услуги. Каково же было мое удивление, когда мне было заявлено: агентство не принимает людей, изъявивших желание на него работать. Агентство само подбирает кадры. Когда же я рассказал о моем успешном розыске, мне было заявлено, что это ошибка: агентство никогда не поручало мне никакого расследования.
Прошу вас довести до моего сведения причину столь чудовищного незнания ваших сотрудников о моих успехах.
Остаюсь всегда искренно ваш…
Францевич (в отставке)78
Нам сообщают: «Буря» в губернском театре Саратова
«Саратовский вестник» от 17 декабря 1901 года.
От нашего корреспондента на месте:
Минувшим днем в нашем городском театре давали премьеру «Бури» Вильяма Шекспира. Пьеса сия, известная каждому гимназисту, для пытливого взгляда таит множество задок и волнующих тайн.
Надо заметить, что известность ее не так обширна и громка. Она словно скромно отступает в тень перед сиянием солнц «Гамлета» или «Отелло». Однако и в этой милой вещице Шекспиру удалось найти для зрителя чрезвычайно занимательный сюжет и прочие театральные диковинки. Впрочем, судьбу этой пьесы на нашем театре нельзя назвать успешной. Последний перевод ее был сделан где-то в середине 50-х годов прошлого века, и с тех пор не нашлось более бойкого пера и метко взгляда, какой захотел бы вдохнуть новое слово в ветхий текст.
Однако и тому мы будем довольны. Премьера, как известно, всегда вызывает повышенный интерес публики, скучающей в нашем губернском отдалении. Ожидание публики подогревали афиши, в довольном количестве украсившие город. Кажется, не осталось ни одного уличного разговора, чтобы в нем не поминали ближайшую премьеру.
Интерес публики был восторженным. Более прочего, к чему мы отнесли исторический и культурный интерес, а также любознательность к давно не играемой на театре вещице шотландского трагика, публику вдохновляли имена, щедро украсившие афишу.
Чего стоит только любимица нашей публики m-le Ксенофотова в роли дочери волшебника или г-н Тряпочкин в роли миланского герцога. Впрочем, нельзя не отметить восторженно принимаемого нашими барышнями г-на Лавандова в роли прекрасного принца Фердинанда.
Но более прочих публика предвкушала удовольствие от игры всеми любимого Леонтия Ивановича Меркумова, завоевавшего давно и прочно все наши сердца. Нашему премьеру выпала заслуженная честь словно бы в свой бенефис выбрать роль и пьесу, что он с блеском и сделал, остановив свой выбор на «Буре». По законному праву яркого таланта г-н Меркумов замахнулся на самого Просперо. Только увидев в афише напротив волшебника Просперо фамилию самого Меркумова, можно было быть уверенным, что вечер премьеры будет поистине незабываемым, останется навсегда в наших воспоминаниях, а наслаждение от игры, которое даст г-н Меркумов, будет феноменальным.
Настал вечер премьеры, публика пребывала в гнетущем ожидании счастья, пока занавес не взвился ввысь. Началось театральное действие со шторма и катастрофы корабля. Декорации выглядели натурально и пахли свежей краской, костюмы сидели на актерах словно пошитыми по мерке. Впрочем, не будем пересказывать здесь известное каждому школьнику сочинение. И вот все ждут, когда же на сцену выйдет Просперо. И он выходит.
Вздох разочарования пронесся по залу. Оказалось, что в главной роли был спешно заменен г-н Меркумов на актера Нарокова, до сей поры ничем себя не заявившего. Уныние публики нельзя было описать. Раздались даже шиканье и недовольные возгласы, впрочем, быстро смолкшие в присутствии нашего уважаемого полицеймейстера и самого губернатора. Публика дала актеру показать себя. И Нароков старался как мог. Что сказать: игра его была в целом недурна, но, конечно же, в ней не нашлось столько чувства и глубин, столько трагизма и прикосновения к самым потаенным струнам души, как это, бесспорно, удалось бы г-ну Меркумову. Но, впрочем, что страдать о прошедшем.
Премьера состоялась. И будем уверять себя, что она стала успешной, хотя бы ради старания всей труппы. Публика наградила актеров аплодисментами, и даже был один вызов на бис.
Впечатление для тонких и проницательных ценителей, разумеется, было грубо смазанным. Загадочное отсутствие премьера, на которого мы возлагали столько надежд, усмирило восторги. Никто не мог ответить, почему г-н Меркумов поступил столь нехарактерным для актера образом и куда он исчез.
По слухам, антрепренер получил письмо о том, что он не может играть премьеру, просит его простить и не держать зла. Питаем надежду, что в ближайших премьерах мы увидим блеск таланта г-на Меркумова во всей красе и испытаем еще не одну минуту счастья, какие дарят театральные подмостки нам, простым смертным и мирным губернским обывателям…
А. Ч-ъДорогой читатель!Если ты (прости, что на «ты») еще недостаточно утомлен, и священное любопытство не дает тебе покоя, и ты хочешь узнать, что было в последнем письме, которое получил Ванзаров, путь твой лежит сюда:
Особая папкаМатериал для вдумчивого чтения господ любознательных читателей.
Письмо известного вам лица к Ванзарову, о котором вы хотели узнать все. Так что торопитесь не спешить разгадывать тайну: быть может, у нее нет дна. И ты только вошел в лабиринт, из которого выбраться нельзя. Но это решать тебе…
Для прочтения письма воспользуйтесь методом Леонардо.
Удачи тебе в поиске истины, которой, быть может, и нет. Ведь ты, дорогой читатель, никогда не узнаешь, в каком же мире, какой реальности на самом деле оказался. Кто из сыщиков на самом деле оказался прав. Или, быть может, правы они все. Так что торопись не спешить разгадывать тайну: быть может, у нее нет дна. И ты только вошел в лабиринт, из которого нельзя выбраться. Но это решать тебе…
Бесценный Ванзаров!
Я рад, что вы один оказались достойным противником. Играть против вас было истинным удовольствием. Если бы я не играл краплеными картами, вы бы, несомненно, победили. Но это не входит в мои планы.
Дни мои сочтены, это не шутка и не блеф. Мне остается пожелать только одного. Наверняка из моего первого письма вы поняли, что моя жизнь – это моя дочь. Ее надо спасти и защитить.
Кроме Марго, у меня никого нет. Все, что у меня есть, достанется ей. Вас я прошу быть с ней всегда.