— Гипотетически можно, — заключил Тиберий. — Есть аллерген — вода. Кому-то она нипочем, а у кого-то после контакта с ней на коже возникает сыпь из частично гидратированного оксида железа. Какие отсюда следуют выводы насчет ржавчины?
— Она — болезнь? — неуверенно предположил сталкер.
— Молодец, — кивнул ученый и отпустил в адрес собеседника ответную шпильку: — Как видишь, твой котелок тоже вполне пригоден для варки. Конечно, изысканный французский суп в нем не приготовишь, но простенький бульончик сварить — запросто. Что я и пытаюсь сделать… И потому вот тебе новая задача: раз мы признали ржавчину болезнью, можно ли теперь утверждать, что ржавый металл — это больной металл?
— Нет, нельзя… Металл все-таки… Или можно так сказать? В смысле э-э-э… как это у поэтов называется? — Глаза напарника растерянно забегали — теперь он явно был поставлен в тупик.
— В смысле — фигурально? — подсказал доктор.
Жорик согласно угукнул, хотя, не исключено, сам он имел в виду какое-то другое, не столь мудреное слово.
— Фигурально сказать, конечно, можно, — продолжал Тиберий. — Да и в действительности прямая аналогия напрашивается: ржавчина подтачивает железо так же, как болезнь ослабляет человеческую плоть. Однако зачем я вообще поставил сейчас перед тобой в один мысленный ряд органику и неорганику, осквернив их общей заразой? А за тем, чтобы настроить тебя на правильный ракурс, с которого ты должен глядеть на болезнь покойного господина Хомякова. И теперь нам остается лишь заменить в нашей гипотетической модели аллерген — воду, — на аномальную энергию из гиперпространства. А ржавчину — на порожденное этой энергией углеродное образование. И все! Отныне ты получил представление, что связывает твоего Геннадия Валерьича с гигантским биомехом «Жнец». В который, по словам Хомякова, тоже был вживлен подобный алмазный паразит, только тысячекратно большего размера. Лишь аллерген из чуждой нам реальности способен вызвать абсолютно идентичную реакцию и в металле, и в человеческом теле. Это в нашем мире органика и неорганика имеют множество принципиальных различий. И, как следствие этого, человек не может подвергнуться коррозии, а металл — заразиться гриппом и прочими болезнями. Но тот редкий тип аномального раздражителя, под воздействие коего угодили Хомяков и Жнец, создает одинаковые по структуре углеродные образования, извлекая для них строительный материал из любой материи. Я, разумеется, все очень сильно упрощаю, но если для пущей убедительности тебе нужны химические формулы и уравнения…
— Нет, спасибо! Как-нибудь в другой раз, — поспешил отказаться Черный Джордж. По выражению его лица было видно, что он и без формул едва-едва переварил пропущенный через его мозг избыточный поток информации. — Правда, я чего-то не врубаюсь, на кой хрен ты мне все это рассказывал. Нет, лекция, конечно, была классная, и пара лишних извилин после нее у меня в башке точно выросла, только что ты этим хотел добиться? Я же вроде ни о чем таком тебя не просил. Лишь хотел, чтобы ты со мной в долю вошел и на всю оставшуюся жизнь деньжат себе заработал…
— Ну, хорошо! Раз ты сам неспособен сделать из услышанного нужные выводы, я, так и быть, решу за тебя, лоботряса, домашнее задание, — ответил Свистунов с нескрываемым раздражением в голосе. — Просто ответь мне на два контрольных вопроса. Первый: ты веришь всему тому, что Хомяков рассказывал тебе о двигателе Жнеца, и во все то, что ты сейчас от меня услышал?
— Геннадию Валерьичу верю больше, чем себе, — без малейших раздумий выпалил Жорик, разве что в грудь себя при этом не стукнул. И, немного помешкав, продолжил: — Тебе… Даже не знаю. Говоришь ты вроде бы складно, но слишком уж запутанно. Хотя, если вспомнить, что Геннадия Валерьича твоя болтовня впечатлила, а ведь он — не такой доверчивый человек, как я… Что ж, допустим, я тебе тоже поверил. На первое время.
— Ладно, сойдет и «на первое время», — не стал придираться к испытуемому экзаменатор. — А теперь, внимание, второй вопрос: что стало с алмазной начинкой Жнеца, когда вы его уничтожили?
— Ну, это совсем плевый вопросец! — оживился Дюймовый. — Геннадий Валерьич говорил, что когда Ипат взорвал Жнецу двигатель, все алмазы и волокна исчезли вместе с ним. А ты, помнится, трепался, что сколько «Светоч» потом ни искал, так и не нашел там ни одной, даже самой махонькой алмазной пылинки… Хотя такие, как ты, и соврут — недорого возьмут.
— А какой мне был резон злить Геннадия, сообщая ему о полном отсутствии на Жнеце каких-либо алмазных улик? — хмыкнул Тиберий. — Наоборот, желай я вам зла, мне было бы гораздо выгоднее соврать, вселив в вас надежду, что мы нашли там массу полезных образцов и стоим в полушаге от разгадки хомяковского феномена… Впрочем, сейчас не об этом речь. К тому же ты сам сказал, что веришь мне.
— Да-да, помню: сказал! — неохотно признался Жорик. — Дальше-то что? Ответил я на твои контрольные вопросы или как?
— Ответил, — подтвердил Свистунов. — А теперь давай, хорошенько напрягай извилины. Те самые, которые, как ты говоришь, у тебя три минуты назад выросли! Ты веришь Геннадию Валерьичу и ты веришь в мою теорию о том, что алмазная болезнь у органики и металла протекает совершенно одинаково. Мы с Хомяковым утверждаем, что после гибели Жнеца в нем не осталось и следа углеродно-энергетической аномалии… Ну-у-у! Доходит, что к чему?
Черный Джордж помрачнел и вновь наморщил лоб. Но на сей раз раздумье напарника продлилось недолго. Хитрый же Тиберий нарочно сформулировал ему эту истину в виде силлогизма, чтобы создать для простофили иллюзию, будто тот сам до всего додумался. Неплохая дипломатическая уловка. Скажи «светоч» Дюймовому то, что хотел, напрямик, «подопытный № 66» вряд ли ему поверил бы. Уперся бы, как бык, а то еще оскорбился бы и в драку полез. А так из-за чего драться? Разве что самого себя по лбу бить за то, что подобные умозаключения сами проклевываются у тебя в голове, как сорняки.
— Значит, по-твоему, никаких алмазов в теле Геннадия Валерьича уже нет? — догадался наконец сталкер. — Они что, тоже… испарились?
— Могу тебе это гарантировать, — заявил ученый с непоколебимой решимостью в голосе. — Готов даже заключить с тобой пари, не сходя с этого места. Если мы сейчас пойдем и откопаем труп Хомякова, а алмазы окажутся при нем, я клянусь, что отведу тебя туда, куда ты попросишь, и не возьму за это никакого вознаграждения. Но если алмазов, как я сказал, там не будет, ты даешь мне пистолет и отпускаешь на все четыре стороны. Авось мне еще повезет добежать до тамбура и слинять куда-нибудь, где меня не ждут и не ищут. Договорились?..
Отправлять Черного Джорджа и Зеленого Шприца разыскивать несуществующее тело я, естественно, не собирался. Все, что мне нужно было выяснить, я в принципе выяснил. И остался этим вполне доволен.
Будь Свистунову нужны алмазы как таковые, он уже с горящими глазами тянул бы Жорика за рукав к месту моей мнимой гибели. Для Тиберия это был единственный и вдобавок легкий шанс завладеть сокровищами. Достать их из-под снега с помощью простодушного идиота, чтобы потом прибрать камешки к рукам, обведя компаньона вокруг пальца или попросту убив его исподтишка, — какие охотники за моим наследством устояли бы перед таким соблазном? Для них это было бы все равно, что выведать тайну пиратского клада, приплыть на остров, где он зарыт, найти по крестику на карте месторасположение тайника, а затем вдруг взять и передумать его выкапывать.
Полнейший абсурд, короче говоря.
По логике этих алчных людей, так мог поступить лишь безумец. Нормальный же человек ни в жизнь не откажется по своей воле от баснословного куша, лежащего от него на расстоянии вытянутой руки.
Являлся ли биохимик Свистунов сумасшедшим? Решение данного силлогизма, который Тиберий задал уже не Жорику, а мне, напрашивалось само собой: да, у доктора определенно наличествовали проблемы с головой. Но если применительно к обычному человеку это был уже фатальный приговор, то в случае с нашим спутником диагноз этот являлся, напротив, очень даже оптимистическим. Причем не столько для него самого, сколько для меня. Ибо на кого еще надеяться больному, от которого отвернулись все нормальные врачи, кроме как на сумасшедших докторов? Тех, которые, будучи одержимыми своими маниакальными, амбициозными идеями, отмахиваются даже от гипотезы о лежащих у них под носом сокровищах.
Похоже, я все-таки не ошибся в Свистунове. Он действительно упал духом после известия о моей гибели. Продолжать этот спектакль больше не имело смысла. Для полноты картины осталось лишь выяснить, не раскусил ли Зеленый Шприц мой блеф с самого начала. И не играл ли он поэтому с нами на нашем поле, но по своим правилам?
Сделать это можно было простым, но безотказным способом. Как вы уже догадались, в момент разговора Жорика и Тиберия я, пребывая в ипостаси невидимки, стоял неподалеку от них. Пока мы с напарником выбирались из заваленных снегом, темных глубин лабораторного корпуса, солнце над Новосибирском успело взойти. И взойти достаточно высоко для того, чтобы не только порадовать нас своим сиянием, изрядно позабытым мной в непогожем Крыму, но и вновь одарить меня моим спасительным камуфляжем.
Отражаясь в моем алмазном глазу, прямые солнечные лучи будто по световодам проникали по алмазным нановолокнам в каждую клетку моего тела. После чего и порождали, так сказать, феномен вокруг феномена: окружали мое тело аномальным полем, делающим невидимым и меня, и все имеющиеся при мне вещи. В определенных пределах, разумеется. Так что если я, будучи невидимкой, выставлю, например, перед собой двухметровое копье, примерно половина его останется на виду. К счастью, копьями в Пятизонье никто не воевал, и все здешнее оружие можно было запросто скрыть под моим идеальным камуфляжем.
Открытая всем ветрам крыша лабораторного корпуса НГУ была засыпана снегом не полностью, а лишь местами. Не заметенные им участки позволили мне подкрасться к беседующим спутникам беззвучно и не оставляя предательских следов. Даже Жорик понятия не имел, откуда именно я слежу за их с Тиберием беседой. И потому мое саморазоблачение стало для них обоих настоящим сюрпризом.
На эффект неожиданности я и рассчитывал. Если Свистунов знает о том, что его водят за нос, он готов к моему внезапному появлению. И это в любом случае скажется на его реакции. Если же доктор ни о чем не подозревает, его реакция будет совсем иной. Надо лишь внимательно проследить за поведением Тиберия в момент, когда его охватит страх, и сразу после этого. А уж я-то за минувшие годы немало повидал испуганных людей — включая тех, на кого сам нагнал страху, — и легко определю, действительно человек боится или всего лишь притворяется.
— Великий грех — тревожить кости мертвых! — провозгласил я, подкравшись тихой сапой к ученому и сталкеру настолько, что мог бы незаметно отвесить тому и другому по подзатыльнику. — Как вам не стыдно! Культурные люди, а такое говорите!
Последние мои слова никто из них уже не разобрал. Оба они шарахнулись в стороны, словно я не обратился к ним из пустоты, а уронил им под ноги гранату.
Жорик, правда, быстро сообразил, в чем дело: сначала отшатнулся, но тут же заулыбался во весь рот, довольный и моей шуткой, и тем, как на нее отреагировал Зеленый Шприц. А тот, несчастный, с криком отпрыгнул назад и, споткнувшись о лежащий ранец, растянулся навзничь. Однако, в отличие от Дюймового, вовсе не нашел мое воскрешение из мертвых забавным. Продолжающий испуганно кричать Свистунов начал неуклюже отползать от меня, предпринимая судорожные попытки встать на ноги, но раз за разом поскальзываясь и снова плюхаясь на задницу.
Все это и впрямь выглядело бы забавно, если бы обуянный паникой и движущийся спиной вперед доктор не приближался к краю крыши, чего он явно не замечал. Я же в этот момент пытался определить, насколько искренен его испуг. Больше всего меня интересовало лицо Тиберия, его взгляд и мимика. Только они могли стать для меня той лакмусовой бумажкой, которая подтвердит или, наоборот, опровергнет мои опасения.
Нет, похоже, «светоч» не симулировал. Страх Свистунова был более чем естественен. И продлился он ровно столько, сколько должен продлиться страх при выбросе в кровь разовой порции адреналина. При симуляции паники Тиберию пришлось бы доигрывать сцену без этого допинга, что, поверьте мне на слово, по силам лишь гениальным артистам. Каковым Зеленый Шприц вряд ли являлся, несмотря на его недюжинный ученый ум.
Страх честно «колбасил» доктора несколько секунд, а потом отпустил. И когда Жорик подбежал к паникеру, дабы не дать ему сорваться с крыши, тот уже мало-мальски оклемался. Руки и подбородок его все еще подрагивали, но кричать и метаться он прекратил. А гримаса страха у него на лице сменилась столь же естественным выражением осознания случившегося. Свистунов, видимо, все-таки припомнил, какие выкрутасы я могу вытворять на ярком солнце. И то, что он не вспомнил об этом раньше, вовсе не удивительно, ведь прежде он занимался изучением иных свойств моего феномена.
— Ну вы!.. Вот ведь!.. Как так?.. Зачем же?.. Прямо не знаю, что сказать! — обрел наконец худо-бедно связную речь Тиберий, поднимаясь на ноги при помощи Дюймового. — Глупые у вас шуточки, господин Хомяков, замечу я вам! А если бы меня инфаркт хватил? Что тогда?
— Что-что? Невелика потеря! Зарыли бы тебя в снегу и вся канитель, — хохотнул Жорик, которого только что случившийся инцидент, напротив, изрядно позабавил.
— Извини нас, доктор, за эту комедию. И впрямь, дурацкая была идея, — согласился я, перейдя с чистого участка крыши на пятачок снега, дабы Свистунов мог определить по моим следам, где я нахожусь. — Просто очень уж не терпелось узнать, что в действительности у тебя на уме. А как иначе это было сделать?
— Понимаю: проверка на вшивость! — обиженно проворчала жертва розыгрыша, отряхиваясь от снега и поправляя сбившуюся повязку с «Докой». — В Центре меня чуть ли не еженедельно всякими проверками третировали, теперь здесь придется на каждом привале провокации терпеть! Ладно, всё в порядке! Продолжайте в том же духе, я не обидчивый. Переживу как-нибудь! Охота только вам драгоценное время на всякую ерунду тратить? Можно ведь просто, по-человечески задать мне интересующие вас вопросы и получить на них честные ответы. Но раз вы нарочно не ищете прямых путей и предпочитаете колоть орехи не камнем, а лбом — что ж, ваше право! Колите, пока не поумнеете или пока лбы себе не расшибете!
И Свистунов, подобрав ранец, направился к сейфу с оборудованием, который он так и не успел открыть. Нам с Черным Джорджем не оставалось ничего другого, как последовать за доктором. Не обидчив он был лишь на словах, а на деле его явно уязвило наше к нему недоверие.
Впрочем, я знал способ, как нам быстро помириться с Тиберием и заодно приподнять ему упавшее настроение. Ничто так не воодушевляет ученого, как разговор на любимую им научную тему.
— Та теория, которую ты рассказал Черному Джорджу… — заговорил я, догнав демонстративно отвернувшегося от нас Свистунова. — Она, конечно, многое объясняет. Но кое-что в ней для меня все еще остается неясным. Вот, к примеру, если материя нашего пространства одинаково реагирует на этот аномальный раздражитель, то почему в моих руках электронная техника ломается, а в случае со Жнецом, напротив, подобная аллергия является связующим элементом работы его узлов и механизмов?
— Отрадно, что вы перестали видеть во мне корень вселенского зла и начали мыслить конструктивно. И если после этого розыгрыша ваше мнение о моей скромной персоне изменилось — что ж, я счастлив. В таком случае я тоже готов пересмотреть свою точку зрения и признать ваш метод поиска истины научным, — съязвил Свистунов, но на мой вопрос все же ответил: — Я вовсе не утверждаю, что реакция органической и неорганической материи на ваш аномальный раздражитель приведет к одним и тем же последствиям. Более того, я склонен думать, что далеко не вся материя нашего мира способна прореагировать подобным образом при контакте с этой гиперпространственной энергией. И все потому, что появление ее источников отмечается в Пятизонье хоть редко, но периодически, а феномен сродни вашему был обнаружен всего один. И в тот сегодня верим лишь вы да я… ну и Георгий, разумеется. Так что рановато еще строить на этой основе какие-либо устойчивые закономерности…
Ученый открыл замок, к которому он, вопреки нашим опасениям, еще не лишился доступа, после чего один из люков на сейфе сдвинулся в сторону, и перед Тиберием возникла ниша с расположенным в ней пультом управления. Наверняка там имелся и голографический монитор. Но доктор не стал им пользоваться, а, произведя над сенсорной панелью какие-то манипуляции, подключился к ней через своего «Доку». Затем, чтобы не только считать из ретранслятора нужные нам данные, но и на всякий случай скачать их оттуда.
— Что же касается ваших непростых взаимоотношений с техникой, то у этой особенности также есть свое гипотетическое объяснение, — продолжал ученый, не отвлекаясь от работы. Судя по его уверенным действиям, ему уже не раз приходилось пользоваться аналогичной аппаратурой, и он не нуждался в инструкциях. — Довольно незамысловатая версия, но в этом ее и ценность. Познавать научные загадки, отталкиваясь от элементарных вещей, гораздо удобнее, нежели не иметь под ногами столь твердой стартовой площадки. Так что не удивлюсь, если в итоге и эта моя версия окажется правдивой… Материя подвергается аномальному воздействию извне и создает в структуре объекта, который из нее состоит, нечто вроде специфического громоотвода. Естественная реакция: вам попадает в нос пыльца — вы чихаете. В вас попадают энергетические сгустки из гиперпространства — атомы вашего тела перестраиваются в некий буферный механизм. И он способен не только сдерживать негативное влияние чужеродной энергии, но и, вероятно, аккумулировать ее для собственной подпитки. Принцип образования и структурное строение такого механизма в органике и неорганике схожи. Но их защитные функции могут существенно различаться. И это свойство вашего феномена меня как раз не удивляет. Все-таки, согласитесь: нанесенные с одинаковой силой одной и той же кувалдой удары по человеческому телу и по наковальне обладают разным разрушительным эффектом. И данный фактор в моей теории нельзя не учитывать.