Как-то сам собою около Миролюбова образовался кружок поэтов и беллетристов, которых он, сам ничего не писавший, „учил“ писать. Незаметно около „Журнала для всех“ рос литературный молодняк, параллельно горьковской группе „знаньевцев“, уже распустившейся пышным цветом.
В миролюбовском журнале впервые начали печататься дотоле никому не известные молодые авторы, в числе которых оказались Муйжель, Арцыбашев, Башкин, Лазаревский, Сургучев…
„Журнал для всех“ выписывали действительно „все“: трудовая интеллигенция, сельские учителя и учительницы, земские люди, мелкие чиновники, школьные библиотечки, рабочие и крестьяне.
Миролюбов сделался близким другом всех лучших писателей, как это было с ним и прежде, в годы молодости: часто бывал по делам журнала у Льва Толстого в Ясной Поляне, у Горького в Нижнем, у Андреева в Москве и на собраниях „Среды“. Охотнее всего собирал у себя в редакции и дома своих собственных „выучеников“.
Характерным для Миролюбова был один необыкновенный поступок, на который не всякий редактор решился бы: когда во время разгона I Думы Лев Толстой прислал в „Журнал для всех“ большую статью, написанную в духе „непротивления злу насилием“, Миролюбов признал ее непригодной для напечатания и возвратил великому автору, а вместо нее напечатал выборгское воззвание депутатов Думы, за что, конечно, „Журнал для всех“ был закрыт тотчас же, а редактор его эмигрировал за границу, где и оставался многие годы» (Скиталец. Река забвенья).
МИРОПОЛЬСКИЙ Александр Александрович
наст. фам. Ланг, псевд. А. Березин;1872–1917Переводчик, прозаик, поэт. Публикации во 2-м сборнике «Русские символисты» (М., 1894), в альманахах «Северные цветы», «Гриф», в журнале «Ребус». Поэтические книги «Одинокий труд» (М., 1899), «Ведьма. Лествица» (М., 1905).
«Был чернобородый Александр Александрович Ланг, сын книготорговца, один из могикан от „декадентства» (псевдоним „Миропольский“), спирит с шевелюрой: длинный и бледный, как глист, со впалой грудью, узкими плечами и лукаво-невинными голубыми глазами, он производил впечатление добряка, словам которого нельзя верить: невинно солжет и даже не заметит. Он сиял благоволением от… спиритизма…» (Андрей Белый. Начало века).
«Уютный, добродушный Ланг-Миропольский, соучастник тайных спиритических действ В. Брюсова, поблескивая очками и размахивая граблеобразными руками, любил рассказывать всевозможные потусторонние небылицы. Как поэт он просто не существовал, но был одарен довольно тонким пониманием искусства и очень приятен в общении» (Н. Петровская. Воспоминания).
«Он был добрым, мягким, очень интересным человеком, увлекавшимся спиритизмом, живописью, фотографией и разведением кактусов» (В. Никитина. Дом окнами на закат. Воспоминания).
МИРТОВ О
наст. имя и фам. Ольга Эммануиловна Негрескул, в первом замужестве Котылева, во втором Розенфельд;19(31).1.1874 – 5.1.1939Прозаик, драматург. Публикации в журналах «Образование», «Вестник Европы», «Русская мысль», в сборнике «В борьбе» (вып. 2, СПб., 1906), альманахе «Шиповник», газетах «День», «Биржевые ведомости», «Одесские новости» и др. Романы «Мертвая зыбь» (СПб., 1910), «Яблони цветут» (СПб., 1913), «Помещички» (М., 1926). Пьесы «Маленькая женщина» (Пг., 1915, 1916; пост. в Москве и Петербурге в сезон 1915–1916), «Хищница» (Пг., 1916, 1917; пост. в 1916 театре Незлобина в Москве и Петербурге), «Блаженная» (пост. в сезон 1917–1918). Внучка П. Лаврова.
«В ее внешности ничего не было „писательского“, всегда нарядная „модница“, она была похожа скорей на офицерскую жену, с хохолком и бархоткой, таких встречал Достоевский, а говорливость непрерывная и ни на какой гонорар не поддающаяся» (А. Ремизов. Огонь вещей).
МИРЭ
наст. имя и фам. Александра Михайловна Моисеева;1874 – 1(14).9.1913Прозаик, переводчица. Публикации в журналах «Вопросы жизни», «Наша жизнь», «Прометей», «Перевал», «Иллюстрированный еженедельник», «Солнце России» и др. Сборники рассказов «Жизнь» (Н. Новгород, 1904), «Черная пантера» (М., 1907). Переводы – Ж. Роденбах «Мертвый Брюгге», «Звонарь» (М., 1909), Ж. А. Барбье д’Оревильи «Дьявольские маски» (М., 1909), Э. Золя «Жерминаль» («Углекопы», СПб., 1912), новеллы Г. Мопассана (Пг., 1916).
«Однажды ко мне явилась маленькая худенькая женщина с большими темными и как будто хмельными глазами. Это существо неопределенного возраста, с увядшим ртом и с морщинками вокруг глаз, казалось несчастным и жалким, как птенец, выпавший из гнезда. Она объявила мне, что рассказы, подписанные псевдонимом „Мирэ“, принадлежат ей…
И она доверчиво рассказала историю своей жизни. Она училась в гимназии в Борисоглебске. Не окончив ее, она уехала с какою-то труппою актеров в поездку по Волге. Актрисы из нее не вышло. Она приехала в Москву где-то чему-то учиться… Попала в какой-то революционный кружок и занялась пропагандою. По делам партии поехала она в Одессу. Там ее арестовали. Весною 1894 года ее освободили, но оставили под надзором полиции. Так, без паспорта, она жила в Кишиневе три года, и только в 1897 году ей удалось получить разрешение на выезд за границу. Пять лет она скиталась по Европе – по Италии, Бельгии, Швейцарии и Франции… Она добывала себе пропитание, работая как натурщица. Она вращалась среди художников-французов и отчасти среди русских эмигрантов…Она курила, пила абсент, и у нее были любовники. Один из них, к которому она была привязана, привел в ее квартиру другую женщину и предложил ей жить втроем. Этого испытания она не выдержала и уехала куда-то на юг. Там было новое любовное приключение, и новый возлюбленный продал Шурочку в Марселе содержательнице публичного дома. Шурочка делила ложе с пьяными матросами всех национальностей. Наконец она бежала из этого вертепа и пешком, прося подаяния, добралась до Парижа.
Удивительно то, что, несмотря на эту страшную и смрадную жизнь, Шурочка сохранила еще какие-то душевные силы, которые позволяли ей чем-то интересоваться, что-то читать и даже самой писать рассказы и повести. Захватив пачку маленьких рассказов, Шурочка решила попытать счастья на родине…
Ее обласкала и с нею дружила Л. Д. Зиновьева-Аннибал. Но Александра Михайловна была, должно быть, отравлена каким-то ядом, и ее больная душа тщетно искала себе утешения. Неглупая, тонкая и даровитая, эта странная искательница все новых и новых впечатлений с наивною откровенностью признавалась всем, что она, пожилая и некрасивая, изнемогает от избытка страстных желаний, вовсе не утоленных. Несчастная, по-видимому, была обречена на тяжелую душевную болезнь, с которою тщетно боролась. В этих муках она прожила еще лет восемь.
…В Москве Александра Михайловна сблизилась с весьма сомнительными оккультистами, и эти маги окончательно свели с ума бедняжку. Друзья, заботившиеся об ее судьбе, потеряли с нею связь. Осенью 1913 года полиция подобрала на улице какую-то упавшую без сознания женщину и отправила ее в Старо-Екатерининскую больницу. Это была Мирэ. Там, в больнице, она умерла. Об этом ее друзья случайно узнали лишь спустя три месяца. Александра Михайловна Моисеева одиноко ушла из этого мира, замученная своим бредом. Она была одною из жертв нашего тогдашнего декаданса» (Г. Чулков. Годы странствий).
МИТРОХИН Дмитрий Исидорович
15(27).5.1883 – 7.11.1973Живописец, книжный график, гравер. Член объединения «Мир искусства».
«Дмитрий Митрохин был крайне вежлив, предупредителен, тихий голос его как бы был создан для доверительной беседы. Да и говорил он всегда не возвышая голоса. Он охотно всегда соглашался с собеседником. Сверхпетербургская выдрессированность в смысле умения не выставлять себя в первый ряд! Не верилось даже, что он – казачьего происхождения, так все у него было не „по-казачьему“! Неужели его предки рубили головы туркам?!
Высокий узкокостный блондин с головой какого-то „не грозного“, а скорее ласкового зверька, с острыми зрачками неопределенного цвета серых глаз! Прибавить сюда еще пенсне – и тип аккуратного, исполнительного чиновника из М-ского департамента будет нарисован!
Это – внешность. Но во внутреннем его „я“ было много парадоксов! Он любил бурное, „аховое“ искусство на пределе дерзаний! Будучи сам в искусстве „сладко-салонным“, он любил все, что идет наперекор всему „салонному“ или общепринятому!
Он был другом в Москве Гончаровой и Ларионова! Самые грубейшие, самые бестолковые полотна (гигантские, конечно) вызывали его восторг! Возможно, тут сыграло роль еще и личное преклонение „тихого“ темперамента перед этими „дерзателями и буянами“!» (В. Милашевский. Вчера, позавчера…).
«Д. И. Митрохин по времени своего появления, по характеру своего творчества, по художественным симпатиям и культуре принадлежит ко второму поколению художников „Мира искусства“.
…Грубо намечая, можно провести такой порядок для мастерства Митрохина: графическая орнаментика, растительная орнаментика, человеческие фигуры, иллюстрация, свободный пейзаж. Каждое определение знаменует органический и неизбежный этап в его развитии. Теперь мыуже в первоначальных орнаментациях Митрохина видим ту эмоциональность и лирику, которой проникнуты его позднейшие работы, но для последовательного наблюдения орнамент с безукоризненным знанием книги и художественным вкусом сменяется человеческими (не орнаментальными уже) фигурами, последние входят в фабулистическое или эмоциональное соотношение между собою (иллюстрации), и, наконец, появляется чистый и русский лиризм его пейзажей. Я подчеркиваю характер лиризма именно русского, так как Митрохин не прибегает ни к стилистическим, ни к этнографическим приемам для этого. Совсем особую область творчества Митрохина представляют книги для детей, где целомудренная нежность и изобретательность художника проявляются с особенной прелестью.
Вообще мир детской фантастики, чувств светлых, простых, жалостных или умиленных скорее свойствен его таланту, чем раздирательные страсти и демонизм.
По свойству своего искусства, а может быть, и по особенности своего характера Митрохин определил себя как мастер небольших (по размеру) вещей. Но в этой ограниченной добровольно области, кажется, нет такого уголка, такой плоскости, в которой бы он не пробовал своих сил, применяя и разнообразные технические приемы.
Как мастер книги и всего соприкасающегося с книгой Митрохин едва ли имеет себе равного в русском искусстве, но, кроме того, во всем его мастерстве виден еще и прелестный художник с живой и простой душой, с европейской культурой и русским чувством, непрестанно работающий над своей техникой и обогащающий свою психику все более расширенными и обостренными эмоциями» (М. Кузмин. Д. И. Митрохин).
МИТУРИЧ Петр Васильевич
2(14).10.1887 – 27.10.1956Художник-график, живописец, дизайнер. Участник выставок «Бубновый валет», «Мир искусства», «Ослиный хвост» и др. Друг В. Хлебникова.
«Митурич держал себя в те поры довольно скромно, но он сразу и не „вырос“. Я только в конце зимы познакомился с его искусством, и он сразу „захватил мое внимание“ и вызвал мой восторг! Настоящая же его зрелость пришла в зиму [19]15 – [19]16 года.
В его даровании была какая-то напряженность и даже „сумасшедшинка“. Точно человек, бывший долго вне обычного сознания, в некоем „небытии“, пришел вдруг в наш мир и увидел привычные для нас вещи с какой-то невиданной яркостью и значительностью. Ну, палисадник с частоколом, ну, труба на крыше, ведь можно и частокол сделать только намеком, и трубу в виде кирпично-красного пятна, все ведь поймут! Нет, частокол ранит вас своей назойливостью, труба ужасна со своими злыми кирпичами, а эти ветки деревьев, о! их можно пересчитать! Сколько их? Шестьдесят две, – ошибся, – ну, так восемьдесят четыре! Это ведь не ветки обычного дерева, которые представляют некий математический ряд, весьма не конкретный и приближающийся к бесконечно большим величинам, или они просто исчезают в некую туманность благодаря их множественности.
…Да! Искусство Митурича лишено музыки, оно остановлено, неподвижно, как-то окостенело!
Вот, – найдено слово: это анти-Коро! И оно зло, его искусство. Кажется, эти ветки – собрание прутьев для того, чтобы кого-то высечь. Вот сейчас поднимут юбку и начнут сечь мягкие теплые округлости. Сечь с надсадом, со свистом, со „свидригайловщиной“! Может быть, в этом и секрет его воздействия. Меня Митурич всегда поражал и изумлял именно вот этой своей злой напряженностью!
…Как выглядел Митурич в те годы, то есть между тринадцатым и шестнадцатым?
Одет он был скромно и без всяких претензий на что-то оперно-великолепное. Возможно, и жил он на скромные средства. Но какая-то подтянутость, полная противоположность художественной неряшливости, всегда в нем чувствовалась. Видно, „закваска“ кадетского корпуса давала себя знать весьма властно.
Лицо блондина было по своей форме, по чертам весьма изящно, если приглядываться к нему. Однако отсутствие каких-то цветовых ударов делало его в массе других лиц как-то не обращающим на себя внимания. Лицо человека неразговорчивого, себя не очень демонстрирующего, чуть-чуть спрятавшегося в себя. Иногда улыбка ироническая или лукавая кривила губы. Взгляд был цепок и внимателен, чувствовалась иногда некая „лисичка“ в выражении лица.
Поэтому свои согласия или несогласия выражал он негромко и всегда с известной „лукавинкой“.
…Зима 1915–1916 года была для Митурича не ростом даже, а каким-то „взлетом“! Было „новым“ не только все направление в целом, но каждый рисунок был какой-то новостью.
Чувствовалось, что мозг его „кипел“, поэтому каждый его рисунок – драгоценность! Это не „производство“ рисунков, а жизнь в рисунке! Сама жизнь!» (В. Милашевский. Тогда, в Петербурге, в Петрограде).
«Суровый был человек Митурич, скупой и требовательный в искусстве, даже исступленный; ненавидел он уничтожающе и остро; то, что любил, – любил упрямо, коленопреклоненно, фанатически и все-таки холодно.
…Митурич был нашим обличителем, нашей совестью: его коротких и злых приговоров всегда немножко боялись и поэтому ему всегда сопротивлялись заранее. Митуричу не хватало широты, чтобы стать вождем, уступчивости и понимания, чтобы быть собирателем» (Н. Пунин. Квартира № 5).
МИХАЙЛОВСКИЙ Владимир Александрович
1862–1920Историк театра, помощник А. Бахрушина в создании Театрального музея.
«В. А. Михайловский был одним из старейших завсегдатаев наших суббот. Сын мелкого чиновника, он, по окончании курса Московского университета, поступил на должность учителя словесности в Московское балетное училище, где со временем занял должность инспектора классов. Убежденный поклонник Малого театра и, в частности, М. Н. Ермоловой, он именно на этой почве и сошелся с отцом. Беззаветно преданный интересам театрального искусства, он на свое скромное жалованье собрал прекрасную библиотеку, которая помогала ему в исследовательских литературных работах по истории театра. Постоянно печатаясь в сборниках и журналах, он приобрел некоторую известность срединемногих тогдашних театроведов. Самым любопытным в В. А. Михайловском было то, что в нем мирно уживались восторженный, увлекающийся театрал и типичный казенный чиновник. Карьеризм был ему чужд, но зато уклад его жизни был примером размеренности и аккуратности. Старый холостяк, он одиноко жил в своей маленькой казенной квартире, окруженный пыльными книгами и рукописями, никак не нарушавшими раз и навсегда заведенного им повседневного порядка. Михайловский не пропускал ни одной театральной премьеры и ни одного выступления М. Н. Ермоловой в Малом театре. Другие театры он игнорировал.
…Как истый студент, раз в год, в Татьянин день, Владимир Александрович „кутил“, то есть позволял себе выпить бутылочку-другую вина, впрочем никогда не превышая какого-то, им установленного лимита. В субботу он неизменно ходил в баню и любил попариться на верхней полке. После этой операции он появлялся у нас на вечернем собрании какой-то глянцевитый, с своим неизменным старомодным пенсне на тесемочке, неудобно примостившимся на маленьком, чрезвычайно розовом носике, гармонировавшим по цвету с тугими кудряшками волос, потерявшими свою былую огненную задорность благодаря рано закравшейся в них седине. Этот-то человек, столь схожий с отцом по своим увлечениям Малым театром и столь отличавшийся от него по своему темпераменту, и был избран для воплощения научной сущности музея» (Ю. Бахрушин. Воспоминания).
МИХАЙЛОВСКИЙ Николай Константинович
псевд. Гроньяр, Посторонний, Профан и др.;15(27).11.1842 – 28.1(10.2).1904Литературный критик, публицист, социолог. В 1870–1880 – ведущий публицист «Отечественных записок», с 1885 – «Северного вестника». Автор статей о Ф. Достоевском, Л. Толстом, А. Чехове, М. Горьком, Д. Мережковском и др.
«В салоне Давыдовой я встречал ее неизменного друга Н. К. Михайловского, уже на склоне литературной карьеры. Когда-то человек этот был красавцем. Он сам любил свою вихрастую шевелюру и потряхивал ею на ублажение курсистских сердец. Он расчесывал свою красивую бороду и заботливо надевал традиционную синюю австрийскую куртку. В безотрадном персонале русской радикальной интеллигенции это был единственный лев. И все-таки никакого старика! Лицо было промотано в кутежах „Афганистана“ и в номерах случайных гостиниц. А ведь это был выдающийся человек, строчки которого читались по ночам, при свете огарков, в дортуарах и на мансардах. Куда девалось обаяние прогрессивной мысли, когда Михайловский, переживший себя, за чайным столом у Давыдовых должен был уступать место стольким и стольким» (А. Волынский. Мой портрет).