Питер издает стон.
– Мы переспали в тот уик-энд.
– Но… вы же тогда уже расстались.
– Да, так. – Питер пожимает плечами. – Все равно. Что сделано, то сделано.
С облегчением я пристегиваю ремень безопасности и скидываю обувь.
– Как бы то ни было, о чем вы двое сегодня спорили?
– Не беспокойся об этом. Кстати, ты проделала хорошую работу. Она так ревнует, что это просто убивает ее.
– Ура, – произношу я. До тех пор, пока она не убьет меня.
Мы едем по ночным улицам в тишине. Потом я спрашиваю:
– Питер… как ты узнал, что полюбил Женевьеву?
– Боже, Лара Джин. Почему ты задаешь подобные вопросы?
– Потому что я любопытна от природы. – Я опускаю его зеркальце и начинаю заплетать волосы на макушке. – И, возможно, это вопрос, который ты должен задать сам себе. Почему ты так боишься отвечать на подобные вопросы?
– Я не боюсь!
– Тогда почему бы тебе не ответить?
Питер замолкает, и я почти уверена, что он не собирается отвечать, но затем, после долгой паузы, когда мой вопрос еще висит в воздухе, он произносит:
– Не знаю, любил ли я когда-нибудь Женевьеву. Откуда мне знать, на что это похоже? Ради бога, мне только семнадцать.
– Семнадцать – не так уж и мало. Сотни лет назад люди женились в нашем возрасте.
Да, это было задолго до электричества и Интернета. Сотни лет назад восемнадцатилетние парни воевали со штыками и держали человеческую жизнь в своих руках! Они уже многое испытывали и переживали к моменту достижения нашего возраста. Что знают о любви и жизни дети нашего возраста? – Я никогда прежде не слышала, чтобы он так говорил, – словно его на самом деле что-то волнует. Полагаю, он все еще не отошел от ссоры с Женевьевой.
Я закручиваю волосы в пучок и фиксирую их с помощью заколки.
– А знаешь, на кого ты похож? Ты говоришь как мой дедушка, – заявляю я. – Ты увиливаешь, потому что не хочешь отвечать на вопрос.
– Я ответил на него, тебе просто не понравился мой ответ.
Мы подъезжаем к моему дому. Питер глушит мотор, что он обычно делает, когда хочет еще немного поговорить. Так что я не сразу выпрыгиваю из машины, а кладу сумку на колени и ищу ключи, хотя наверху все еще горит свет. Боже. Я сижу на пассажирском месте в черной «ауди» Питера Кавински. Разве не об этом мечтает каждая девушка из всей истории взаимоотношений парней и девушек? Не конкретно о Питере Кавински, или да, может быть, конкретно о Питере Кавински.
Питер откидывает голову на кресло и закрывает глаза.
Я говорю:
– Ты знал, что, когда люди ругаются друг с другом, это означает, они все еще не безразличны друг другу? – Когда Питер не отвечает, я продолжаю: – Должно быть у Женевьевы действительно есть власть над тобой.
Я ожидаю, что он начнет спорить, но Питер не делает этого. Вместо этого он говорит:
– У нее есть, но мне бы хотелось, чтобы не было. Я не хочу, чтобы мной кто-нибудь владел. Не хочу кому-нибудь принадлежать.
Марго бы сказала, что она принадлежит только себе. Китти бы ответила, что никому. Полагаю, я бы сказала, что принадлежу сестрам и папе, но это не всегда будет так. Я не знала, каково это – принадлежать кому-то. Но теперь, когда я задумалась, это кажется мне самым желанным: действительно быть чьей-то и чтобы они были моими.
– Так вот зачем ты делаешь это, – говорю я ему, частично спрашивая, но в основном утверждая, – чтобы доказать, что не являешься ее собственностью. Или принадлежишь ей. – Я замолкаю. – Как ты считаешь, а есть разница? Я имею в виду, между «являться собственностью» и «принадлежать кому-то»?
– Конечно. Один подразумевает выбор, другой же – нет.
– Должно быть, ты действительно ее очень сильно любишь, раз идешь на все эти трудности.
Питер издает пренебрежительный звук.
– Ты такая мечтательница.
– Спасибо, – отвечаю, хотя и знаю, под этим он имел в виду вовсе не комплимент. Я сказала это просто, чтобы досадить ему.
И осознаю, что преуспела, когда он произносит с кислой миной:
– А что ты вообще знаешь о любви, Лара Джин? У тебя даже никогда не было парня.
Меня так и подмывает придумать кого-то: мальчика из лагеря, из другого города, из любой точки мира. «Его имя Клин» – вертится на кончике моего языка. Но это было бы слишком унизительно, потому что он поймет, что я вру. Я уже рассказала ему, что прежде ни с кем не встречалась. И даже если бы не рассказала, куда более жалко выдумать бойфренда, чем просто признать правду.
– Да, у меня никогда не было парня. Но я знаю множество людей, у которых есть бойфренды, но они ни разу не были влюблены. Я же была.
Вот почему я делаю все это.
Питер фыркает.
– В кого? В Джоша Сандерсона? Того придурка?
– Он не придурок, – хмурясь, говорю я. – Ты даже его не знаешь, чтобы так говорить.
– Любой с одним глазом и половинкой мозгов мог бы сказать, что этот парень – придурок.
– Ты заявляешь, что моя сестра слепая и безмозглая? – требую я. Если он скажет хотя бы одно плохое слово о моей сестре, все. Вся эта комедия закончится. Я не нуждаюсь в нем настолько сильно.
Питер смеется.
– Нет. Я говорю о тебе!
– Знаешь что? Я передумала. Очевидно, что ты никогда не любил никого, кроме себя. – Я пытаюсь открыть пассажирскую дверь, но она заперта.
– Лара Джин, я просто шучу. Ну же.
– Увидимся в понедельник.
– Постой, постой. Сначала ответь мне на один вопрос, – Питер откидывается на спинку сиденья. – Как получилось, что ты никогда ни с кем не встречалась?
Я пожимаю плечами.
– Не знаю… Потому что никто никогда не просил?
– Что за чушь собачья. Я точно знаю, что Мартинез приглашал тебя на выпускной бал, а ты ответила «нет».
Я удивлена, что он знает об этом.
– Что с вами, парнями, такое? Почему вы называете друг друга по фамилиям? – спрашиваю я его. – Это так… – Я пытаюсь подобрать подходящее слово. – Впечатляюще? Поразительно?
– Не переводи тему.
– Полагаю, я сказала «нет», потому что испугалась. – Я гляжу в окно и провожу пальцем по стеклу, выводя М (от Мартинез).
– Томми?
Нет. Мне нравился Томми. Дело не в этом. Страшно, когда это по-настоящему. Когда не просто думаешь о человеке, но, как бы, перед тобой реально живой человек со своими ожиданиями. И желаниями. – Наконец я перевожу взгляд на Питера и удивлена, с каким вниманием он меня слушает. Его взгляд сосредоточен и зафиксирован на мне, будто ему на самом деле интересно то, о чем я говорю. – Даже когда мне очень сильно нравился мальчик, когда я любила его, я всегда предпочитала быть с моими сестрами, потому что там мое место.
– Стой. А сейчас?
– Прямо сейчас? Ну, ты мне не нравишься в том смысле, поэтому…
– Хорошо, – произносит Питер. – Не влюбись в меня еще раз, ладно? Не хватало еще одной влюбленной в меня девушки. Это так утомительно.
Я громко смеюсь.
– Ты такой самоуверенный.
– Я шучу, – протестует он, но не шутит. – В любом случае, что ты такого во мне увидела? – ухмыляется он, вновь став дерзким и уверенным в своем обаянии.
– Честно? Я затрудняюсь сказать.
Его улыбка слегка меркнет, но потом вновь появляется, уже не такая самоуверенная.
– Ты говорила, что я заставляю людей чувствовать себя особенными. Ты… ты сказала, что я был хорошим танцором и научным партнером Джеффри Саттлмана!
– Вау, ты действительно запомнил каждое слово из того письма, да? – поддразниваю я. И возможность видеть, как полностью исчезает улыбка с лица Питера, вызывает у меня прилив небольшого, злобного удовлетворения. Этот всплеск сразу же сменяется раскаянием, потому что теперь я задела его чувства без причины. Что это со мной, почему мне хочется обидеть Питера Кавински? Чтобы как-то исправить положение, я быстро добавляю, – Нет, правда – тогда в тебе действительно было что-то такое.
Полагаю, я сделала только хуже, потому что он вздрагивает.
Не знаю, что еще сказать, поэтому открываю дверцу автомобиля и выхожу.
– Спасибо, что подвез, Питер.
Когда захожу в дом, то первым делом направляюсь в кухню, чтобы проверить кексики. Они упакованы в «Тапперуэр[29]» и мой контейнер для кексов. Покрыты глазурью немного сумбурно, да и обсыпаны бессистемно, но в целом выглядят неплохо. Какое облегчение. По крайней мере, Китти не будет стыдно на школьной распродаже из-за меня!
От: Марго Кави [email protected]
Кому: Лара Джин Кави [email protected]
Как дела в школе? Вступила в какой-нибудь новый клуб? Думаю, тебе следует рассмотреть Литературный Журнал или Модель ООН. Не забудь также, что на этой неделе корейский День благодарения и тебе нужно позвонить бабушке, а иначе она рассердится! Скучаю по вам, ребята.
P.S. Пожалуйста, пришлите Орео! Мне не хватает наших соревнований по маканию печенья.
С любовью, М.
От: Лара Джин Кави [email protected]
Кому: Марго Кави [email protected]
В школе – нормально. Никаких новых клубов, но посмотрим. Я уже записала в свой планер позвонить бабушке. Ни о чем не беспокойся, здесь все под контролем!
В школе – нормально. Никаких новых клубов, но посмотрим. Я уже записала в свой планер позвонить бабушке. Ни о чем не беспокойся, здесь все под контролем!
Целую.
Глава 39
МАМА ПИТЕРА ВЛАДЕЕТ АНТИКВАРНОЙ ЛАВКОЙ под названием «Линден&Уайт» в центре города, выложенной булыжниками. В основном она продает мебель, но у нее также есть и ювелирные изделия, разложенные в хронологическом порядке. Мое любимое – нулевое, то есть 1900-х годов. Есть один золотой медальон в форме сердца с крошечным бриллиантом в центре, смотрится как звездочка. Стоит четыреста долларов. Лавка находится рядом с книжным магазином «МакКоллс», поэтому я иногда захожу туда и навещаю его. Я всегда ожидаю, что его купят, но этого не происходит.
Однажды на День матери мы купили маме золотую брошку в форме клевера 1940-х годов. Мы с Марго каждую субботу в течение целого месяца продавали лимонад и смогли отложить на нее шестнадцать долларов. Помню, с какой гордостью мы вручили папе деньги, которые красиво и аккуратно уложили в пластиковый пакет на застежке. В то время я считала, что мы внесли львиную долю, а папа всего лишь немного помог нам. Теперь я понимаю, брошка стоила гораздо больше, чем шестнадцать долларов. Мне следовало поинтересоваться у папы, сколько на самом деле она стоила. Но, возможно, мне не захочется этого знать. Может быть, куда приятнее не знать. Мы похоронили маму вместе с ней, потому что эта брошь была ее любимым украшением.
Я стою, склонившись над витриной, прикасаясь пальцами к стеклу, когда Питер появляется со спины.
– Привет, – говорит он удивленно.
– Привет, – отвечаю я. – Что ты здесь делаешь?
Питер бросает на меня такой взгляд, словно я дурочка.
– Это место принадлежит моей маме, помнишь?
– Ну, да! Я просто никогда не видела тебя здесь раньше, – произношу я. – Ты здесь работаешь?
– Не, мне пришлось завезти кое-что для мамы. Теперь она говорит, что я должен завтра поехать в Хантсбург и забрать набор стульев, – ворчит Питер. – Это два часа туда и обратно. Раздражает.
Я сочувствующе киваю и отстраняюсь от витрины. Делаю вид, что разглядываю черно-розовый глобус. Марго бы он понравился. Он мог бы стать для нее прекрасным рождественским подарком. Я его слегка покручиваю.
– Сколько стоит этот глобус?
– Столько, сколько написано на ценнике. – Питер кладет локти на витрину и наклоняется вперед. – Ты должна поехать.
Я поднимаю на него глаза.
– Поехать куда?
– Со мной. Забрать стулья.
– Ты только что жаловался, как это раздражающе.
– Да, одному. А если ты поедешь, то, может быть, чуть менее раздражающе.
– Э-э, спасибо.
– Пожалуйста.
Я закатываю глаза. Питер на все отвечает «пожалуйста»! Это как: «Нет, Питер, то не было искренним «спасибо», так что не надо говорить «пожалуйста».
– Так ты едешь или как?
– Или как.
– Ну же, давай! Я забираю стулья с распродажи недвижимости. Хозяин был своего рода затворником. Вещи там пылятся около пятидесяти лет. Могу поспорить, там будут безделушки, которые ты бы приглядела себе. Тебе же нравятся старинные предметы?
Да, – отвечаю я, удивленная, что он знает это обо мне. – На самом деле, я всегда хотела посетить распродажу недвижимости. Как умер владелец? То есть, как давно он был мертв, пока его кто-то нашел?
– Боже, ты больная, – он содрогается. – Не знал, что в тебе есть подобная сторона.
– У меня есть множество сторон, – сообщаю ему я и наклоняюсь вперед. – Итак? Как он умер?
– Он не умер, ты, извращенка! Он просто старый. Его семья отправляет его в дом престарелых. – Питер приподнимает бровь, глядя на меня. – Итак, я заеду за тобой завтра в семь.
– В семь? Ты ничего не говорил об отъезде в семь утра в субботу!
– Извини, – произносит он с раскаянием. – Мы должны поехать туда пораньше, пока все самое хорошее не расхватали.
В тот вечер я собираю ланч для себя и Питера. Делаю бутерброды с ростбифом, сыром, помидорами и майонезом для себя и с горчицей для Питера. Питер не любит майонез. Забавно, как можно узнать что-то новое о человеке из фиктивных отношений.
Китти появляется на кухне и пытается схватить половину сэндвича. Я шлепаю ее по руке.
– Это не для тебя.
– А для кого?
– Это мой обед. Мой и Питера.
Она забирается на табурет и наблюдает, как я упаковываю бутерброды в оберточную бумагу. Сэндвичи, завернутые в бумагу, выглядят намного симпатичнее, чем сэндвичи, запечатанные в пластиковый пакет. При любом удобном случае я использую оберточную бумагу.
– Мне нравится Питер, – говорит Китти. – Он сильно отличается от Джоша, но он мне нравится.
Я поднимаю на нее глаза.
– Что ты имеешь в виду?
– Я не знаю. Он ужасно забавный, много шутит. Должно быть ты по-настоящему влюблена, если делаешь для него бутерброды. Когда Марго и Джош впервые стали парой, она приготовила макароны с тремя видами сыра, потому что он его обожает. А что Питер любит больше всего?
– Я… я не знаю. То есть, ему нравится все.
Китти косо на меня поглядывает.
– Если ты его девушка, то должна знать, какая у него любимая еда.
– Знаю, что он не любит майонез, – предлагаю я.
– Это потому что майонез жирный. Джош его тоже ненавидит.
Я ощущаю внезапный укол совести. Джош действительно ненавидит майонез.
– Китти, ты скучаешь по Джошу?
Она кивает.
– Хотелось бы, чтобы он по-прежнему к нам приходил. – Ее лицо становится задумчивым, и я уже собираюсь обнять ее, когда она кладет руки на бедра. – Только не используй весь ростбиф, он мне понадобится для обеда на следующей неделе.
– Если он закончится, я приготовлю тебе салат из тунца. Делов-то.
– Посмотрим, что у тебя получится, – говорит Китти и снова исчезает.
Посмотрим, что получится? Где она такого нахваталась?
В семь тридцать я сижу у окна и жду, когда подъедет Питер. Я взяла коричневый бумажный пакет с бутербродами и фотоаппарат, если увижу что-нибудь жуткое или прикольное, чтобы сфотографировать. Я представляю полуразрушенный серый старый особняк, какой можно увидеть в фильмах ужасов, с воротами и мутным прудиком или лабиринтом на заднем дворе.
Минивэн мамы Питера подъезжает в семь сорок пять, что раздражает. Я могла бы поспать еще целый час. Я подбегаю к машине и заскакиваю внутрь, и прежде, чем успеваю сказать хотя бы слово, он говорит:
– Извини, извини. Но посмотри, что я тебе принес. – Он передает мне пончик в салфетке, все еще тепленький. – Я остановился и специально купил его, как только они открылись в семь тридцать. Он из коричневого сахара.
Я отламываю кусочек и кладу его в рот.
– Вкуснотища!
Он бросает на меня косой взгляд, когда отъезжает от моего дома.
– Так что, я сделал правильно, что задержался, правда?
Я киваю, откусывая.
– Ты точно поступил правильно, – говорю я с набитым ртом. – Эй, а у тебя есть вода?
Питер вручает мне наполовину полную бутылку воды, и я выпиваю ее залпом.
– Это лучший пончик, который я когда-либо пробовала, – сообщаю я ему.
– Хорошо, – произносит он. Затем мельком смотрит на меня и смеется. – У тебя сахар по всему лицу.
Я вытираю рот другой стороной салфетки.
– На щеках тоже, – говорит он.
– Хорошо, хорошо. – А потом становится тихо, из-за чего я начинаю нервничать. – Я могу поставить какую-нибудь музыку? – я начинаю вытаскивать свой телефон.
– По правде говоря, ты не возражаешь, если мы просто какое-то время будем ехать в тишине? Не люблю, когда в лицо орет музыка до того, как на меня подействует кофеин.
Ээ… конечно. – Не уверена, означает ли это, что он хочет, чтобы я тоже молчала. Я бы не согласилась на это маленькое путешествие, если бы знала, что придется молчать. У Питера безмятежное выражение лица, словно он капитан рыболовного судна и мы спокойно плывем посреди моря. Разве что он едет не медленно, а очень быстро.
Я сижу тихо всего десять секунд, а потом говорю:
– Постой, ты хотел, чтобы я тоже молчала?
– Нет, я просто не хотел музыку. Ты можешь разговаривать столько, сколько захочешь.
– Окей, – и потом я замолкаю, потому что как-то неловко, когда кто-то говорит тебе «ты можешь разговаривать столько, сколько захочешь». – Эй, какая твоя любимая еда?
– Мне все нравится.
– Но какая твоя любимая? Как бы, твоя любимая из любимых. Макароны с сыром или, эм, жареная курица, или бифштекс, или пицца?
– Мне это все нравится. Одинаково.
Я удрученно вздыхаю. Почему Питер не понимает идею о выборе любимой еды?
Питер имитирует мой вздох и смеется.
– Хорошо. Я люблю гренки с корицей. Это моя любимая еда.
– Гренки с корицей? – повторяю я. – Тебе гренки с корицей нравятся больше, чем крабовые ножки? Больше, чем чизбургер?
– Да.
– Больше, чем барбекю?
Питер колеблется. А потом говорит:
– Да! Теперь перестань придираться к моему выбору. Я останусь при своем.