– Он – первородный.
– Мне все равно.
– Тогда зачем ты пришел с ним ко мне?! Оставался бы на Андере с Джо.
– У меня не было тогда выбора.
– А сейчас он у тебя есть? – начал злиться Флавин.
– Если не заткнетесь и разбудите ребенка, отгрызу вам яйца, – зарычал на них шакал.
– И ты говоришь, что это первородный?! – всплеснул руками Синглар. Флавин не ответил, занял свободное место, закрыл глаза. Синглар подсел к Габу, долго собирался с мыслями, желая начать разговор, затем заметил, что она спит, тихо выругался себе под нос, ушел в переднюю часть трамвая, где должен был сидеть водитель.
– Хочешь сойти? – спросил его голос в голове.
– Сойти? – Синглар выглянул за окно. – Да здесь ничего нет, кроме тумана!
– Здесь есть болота и те зеленые твари, отцом которых ты чуть не стал. Помнишь?
– Очень смешно! – скривился Синглар. Номмо рассмеялся у него в голове. Нервно, почти истерично. Туман за окном расступился. Трамвай выполз из низменности на новую пустошь, затем снова нырнул вниз. Где-то здесь были брошенные хижины последних флориан. Они ушли отсюда, когда здесь появилась железная дорога. Ушли дальше, в пустоту, неизвестность. Ушли за границу изведанных земель подпространства, за край этого мира. Или же в его центр? Трамвай добрался до последней остановки, сделал петлю и пополз назад. Пассажиры проводили его взглядом. – И что теперь? – спросил Синглар. – Куда ты, черт возьми, завес нас? – он увидел, как шакал убегает, поджав хвост и громко выругался.
– Думаю, нам лучше идти за ним, – сказала Габу, оглядываясь по сторонам. Туман снова проглотил их. Мокрый, холодный туман. Земля под ногами стала мягкой, словно они шли по живому существу, которое дышало, чувствовало их шаги. Несколько раз им на пути встречались пустые хижины, с провалившимися крышами. Хижины флориан, но хозяев нигде не было. Не было даже их тел.
– Так вот, значит, где ты родился, – сказала Джейн, крепче прижимаясь к Кафланду. Какое-то время он рассказывал ей то, что запомнил, когда был ребенком, затем стих, признавая, что они уже зашли слишком далеко, даже для флориан. Белый туман окрасился в бледно-розовые цвета, то тут, то там, стала появляться редкая растительность. Под ногами копошились крошечные твари, прячась в пористой земле.
– Такое чувство, еще немного и мы увидим какой-нибудь город, – сказал Синглар.
– Может быть, твои предки переселились и живут теперь здесь? – спросила Кафланда Джейн.
– Сильно сомневаюсь, – он недоверчиво огляделся по сторонам.
– Ты тоже это чувствуешь? – спросила его Габу.
– Чувствую что?
– Что за нами кто-то идет, – она ждала больше минуты, но так и не получила ответа. – Полин?
– Может быть, ты просто устала? Кажется, что мы идем уже целую вечность.
– Флавин? – позвала Габу. Он обернулся. В бледно-алом тумане его лицо выглядело белым и изможденным. – Что с тобой? – спросила Габу.
– Я устал.
– Черт! Плиора, сколько нам еще идти? – Габу споткнулась о старый, сгнивший корень. Ребенок на ее руках проснулся и снова начал плакать. Туман то поглощал его голос, то искажал, то усиливал. Какое-то время Габу и Полин пытались успокоить его, затем сдались, привыкли, словно он плачет уже целую вечность, словно его слезы – это что-то постоянное и неизменное, которое было с ними почти всегда. Потом ребенок стих. Никто даже не заметил этого. Снова заплакал и снова стих. – И все-таки за нами кто-то идет, – Габу остановилась в очередной раз, огляделась.
– Может быть, это само место? – предположила Полин. Ей казалось, что они идут уже несколько дней. Хотелось спать, есть, пить, но в тоже время, она знала, что сможет так идти еще очень долго. Дни, недели, месяцы, может быть, даже всю свою жизнь. Она вспомнила трамвай, который вез их до последней остановки, вспомнила, как он развернулся и пошел обратно. «Может быть, это не зря? Может быть, мы не должны быть здесь?» – подумала она и уже хотела сказать об этом Габу, когда мертвый лес, по которому они шли, начал редеть, расступаться. Туман стал менее плотным, обнажив, подступившие с боков серые горы, поверхность которых дрожала, переливалась иссиня-черными цветами. Их вершины терялись в высоком небе. Возле их склонов клубился багровый туман. Черные ручьи, извиваясь, текли по сухой земле, соединяя горы друг с другом, словно кровеносная система. Идти можно было либо назад, либо вперед, где на расположенной в низменности поляне находились восемь хижин, сложенных из сухих ветвей мертвого леса. Густая, желеобразная масса капля за каплей, стекая с гор, собиралась в деревне, обволакивая пеленой хижины, клубясь над ними. Все остальное было скрыто от глаз границей, отделившей эту деревню от остального мира. Тонкой границей, хрупкой, обозначенной едва заметными колебаниями воздуха. Границей, возле которой стояло высокое, худощавое существо в монашеской рясе и двое его учеников.
Глава одиннадцатая
– Мастер По! – прошептала Плиора, растягивая свои губы в странной, непонятной улыбке. Он вздрогнул, обернулся, словно смог услышать свое имя. Имя, которое ему было дано в другой жизни. Далекой жизни. Жизни, которую забрал у него Латиял, разрубив его тело вдоль пояса одним сильным ударом. После уже была другая жизнь. Мертвая жизнь, холодная. Такая же холодная, как глаза женщины, которая вернула его из вечного сна, глаза Плиоры. Глаза слуги самого дьявола, как думал мастер По. Пытался думать, потому что все вокруг было словно сон, в котором есть лишь инстинкты и цель.
– Найди Вишвакарнака, – сказала ему Плиора. Дверь в подпространство была открыта. Дверь в туман. Дверь в самые темные глубины его сердца, о которых он при жизни надеялся никогда не узнать. Дверь в отчаяние. Дверь в голод. Особенно в голод. Разрубленный желудок не мог насытиться, поэтому мастер По ел все, что попадалось ему под руку, а когда не мог ничего найти, то ел самого себе. Свои ноги, которые тащил за собой. Свои внутренности. Свой язык.
– Удивлен, как ты вообще добрался до меня, – сказал ему Вишвакарнак. Он уложил на стол то, что осталось от мастера, долго смотрел на него, затем пилил, резал, сшивал, впаивал микрочипы и вкручивал в кости болты, чтобы микросхемы могли держаться. Он заменил мастеру даже один глаз, использовав старую, но еще рабочую камеру. – Теперь попробуй подняться, – велел он мастеру. Затрещали суставы, зажужжали электромоторы. Вишвакарнак достал с полки черную рясу монаха, накинул ее на плечи стоявшего перед ним монстра, скрывая уродство. – Вот так-то лучше, – сказал Вишвакарнак, проводил мастера По до выхода. Он не взял с него платы. Он взял с него слово. Слово, что когда настанет время, он исполнит его просьбу.
– Что за просьба? – спросил мастер По, с трудом выговаривая слова остатками съеденного языка.
– Ты не услышишь ее, пока не пройдешь свой путь, – сказал мастер ремесел. Затем они расстались. Заменившая глаз камера, указывала мастеру По дорогу. Его последнюю дорогу, последний путь, в который отправила его Плиора. И он не мог этому противиться. Приказ стал частью его физической жизни, подчинение – частью его сохранившегося сознания. Осколков сознания, в которых было так мало от прежних мыслей. Он стал машиной, слугой, монстром, который бродит в тумане в поисках места, которого нет, деревни, которой не существует. Иногда мастер По вспоминал своих учеников. Это было обычно либо в период голода, либо в период сытости. И если воспоминания приходили вместе с голодом, то он хотел лишь одного – съесть всех, кого он помнил, представлял их свежее мясо, теплую кровь, но потом, когда под руку попадались мелкие твари, населявшие туман, гнилые коренья или травы, и голод ненадолго отступал, в те момент он вспоминал учеников, чувствуя грусть и понимая, что та жизнь осталась в прошлом, тот мир остался в прошлом. Теперь был лишь мир туманов, Вишвакарнак, которому мастер дал обещание и старая камера, заменившая глаз, чтобы помочь мастеру не заблудиться здесь, не сойти с пути.
– Так что за просьба? – снова и снова спрашивал мастер По, вспоминая Вишвакарнака, вспоминая своего нового создателя, спасителя и палача. Он убивал остатки его плоти и что-то говорил, говорил, говорил… Говорил вещи, с которыми прежний мастер По мог бы поспорить, мог попытаться отстоять свою точку зрения, свою веру, но здесь, сейчас… все было иначе. Новый мир оживлял новые инстинкты. Новое тело приносило новые чувства. Новые мысли. Сомнения. Особенно когда позади остались алый туман и мертвый лес, сквозь которые шел мастер По. Шел, как казалось ему целую вечность. Но вечность закончилась. Дорога под его ногами оборвалась, устремилась вниз, к поляне, на которой находились восемь старых хижин. Деревня мертвых. Впервые мастер По увидел жилище тех, кто приходил к нему каждую ночь, говорил с ним, задавал вопросы и давал ответы. Духи Йебан, стремящиеся вернуться в мир, где им уже не было места. Он был последним, кто давал им наставления перед тем, как они отправлялись сюда. О, зачем Вишвакарнак подарил ему электронный глаз способный видеть так много нового и оставил человеческий глаз, который способен плакать?! Сейчас, глядя на деревню мертвых, мастер По рыдал. Рыдал, потому что впервые осознал, какой чудовищной ложью были все те слова, которые он говорил этим несчастным. Он принимал от них подарки, которые они передавали своим семьям, и обещал им прекрасный сон за гранью жизни. Он делал это, потому что так делали те, кто были в институте Рашилайи до него, и те, кто были до них. Ложь! Это место не дарило прекрасных снов. Не дарило забвения и покоя. Здесь, среди мрака и хаоса, жили восемь первенцев. Восемь незыблемых творений бессмертных близнецов номмо. Лишь эти восемь душ можно было различить в густой желеобразной массе, окутавшей деревню. Все остальные, которых отправил сюда мастер По и его предшественники, составляли ту самую желеобразную массу, которая окутывала восемь перворожденных душ. И только эти восемь первенцев вознесшейся расы имели право на свою индивидуальность. Все остальные были не более чем копией. Уродливым творением времени и природы. Ошибкой, которой не должно было быть в идеальном уравнении бытия – восемь первенцев, которые обречены рождаться снова и снова и их жалкие клоны. Вишвакарнак говорил, что здесь, в Деревне Мертвых, время теряет свои права. Оно властно лишь над теми, кто жив, а тем, кто уже мертв – оно не указ. Но время было везде и всегда. Оно так же вечно, как первое слово, как то бесконечно малое с чего начинается этот мир. Амма – бог всех богов, единая личность миллионов вознесшихся личностей, первородных, их сущность. Время – бесконечно малое всей сущности. Его начало и его конец. Но здесь, в деревне мертвых, время то замедляло, то ускоряло свой бег. Ничто не подчинялось ему, но и ничто не могло подчинить его. Все было во власти времени, и время было во власти всего. Чудовищные метаморфозы сменяли друг друга. Минута превращалась в столетие, а столетие в минуту. Один неверный шаг и ты – пленник времени, для которого следующий шаг наступит лишь спустя годы. Еще один шаг, и ты в мгновение ока, станешь на десяток лет старше. Вечная история и история вечности. Жизнь без окончания и смерть без начала. Мастер По видел, как дети номмо – эти прекрасные перворожденные существа, покидают эту деревню, чтобы родиться на одной из четырех планет, которые связывало между собой подпространство. И видел, как они возвращаются к своему вечному истоку, к своему новому началу, которое обрели их родители после вознесения, к своему единому бытию, к своему Амма. И вечная жизнь существует лишь для них. Для всех остальных – хаос и мрак. Они нужны лишь для того, чтобы питать энергией своих создателей, чтобы заставлять вращаться этот механизм жизни, понять который возможно лишь утратив плоть и перейдя на новый виток бытия. И нет никакого чудесного воскрешения, о котором учил Рашилайи. Есть лишь неизбежность бытия, энергия жизни и смерти, неизъяснимость пути, который для одних уже почти закончен, а для других только начинается. И никто не знает, повторит молодая раса судьбу древней или же напишет свою новую судьбу, пройдет свой собственный путь. И никто не знает, какие машины суждено построить новой расе, и суждено ли построить вообще. Может быть, все это и нужно лишь для того, чтобы питать энергией более мудрых и более древних? Мастер По снова вспомнил лица своих учеников. Своих лучших учеников. Нет. Его путь не закончится здесь и сейчас, в этой юдоли жизни и смерти. Да, его тело мертво, да, его разум подчинен инстинктам и он уже не тот мастер, что прежде, но его глаза видели уже так много, что даже съеденная половина языка не заставит его молчать. Он найдет своих учеников, он расскажет им о том, что узнал здесь, исправит ошибки своей заблудшей веры, своих учений. И только потом он вернется сюда, чтобы закончить свой путь. Свой новый путь. Путь сквозь Деревню Мертвых. Путь, сквозь свои ошибки и заблуждения. Но не сейчас. Мастер По развернулся и пошел прочь. Его ждала планета Рох, его ждали его лучшие ученики. И старая камера, заменившая ему глаз, послушно прокладывала для него новый маршрут, новую карту, по этим туманным землям и дальше, за границей подпространства, в молодых мирах, куда все еще можно было добраться на старом, ржавом трамвае, сойти на нужной остановке и отыскать тех, кто дорог. Именно таким был новый путь мастера По – прочь из тумана, на планету Рох, на планету науки и великих открытий, планету света и веры в древние истины, учения. Планету, чье солнце было почти таким же древним, как солнце планеты Номмо. Солнце, которое встретило мастера По, как только ржавый трамвай ушел назад в подпространство, а туман вокруг рассеялся. Мастер вышел из подворотни, огляделся. Трудолюбивые гномы расы клор, которая много веков назад зашла в тупик, но все еще каким-то непостижимым образом продолжала свое существование, убирали улицы. Они веселились и отпускали в адрес друг друга непристойности.
– Куда прешься, бестолочь?! – заорал их предводитель на высокого незнакомца в черной рясе монаха, затем увидел камеру, заменившую глаз. Увидел рубиновый свет в ее центре. – Чего пугаешь! – заворчал гном. – Видали мы таких красноглазых! – он шмыгнул носом, попятился. Достав пригоршню монет, мастер По бросил их к ногам гнома. Тут же поднялся гам. Десяток гномов кинулись собирать мелочь. Теперь незнакомец стал их другом. Лучшим другом.
– Ромул, – сказал мастер По. Гномы загалдели, указывая дорогу.
– Люблю мелочишку! – подмигнул гном-предводитель. Под рыжей бородой мелькнула улыбка, но мастер уже не видел этого. Он шел по улице к дому своего ученика. Возможно, своего лучшего ученика, который видел так много, когда он – мастер, в той, прошлой жизни, был слеп. Так сильно слеп!
– Здравствуй, Ромул, – сказал он, когда ученик открыл ему дверь. Капюшон мастера скрыл от настороженного взгляда большую часть его лица.
– Мастер По? – недоверчиво спросил Ромул, вспоминая то, что видел в институте Рашилайи. – Вы живы?
– В какой-то степени жив.
– Понятно, – Ромул подумал, что судьба, как бы старательно он ни бежал от нее, все равно будет вечно догонять его. Так было с его родителями. Так будет с ним. – Как вы нашли меня? – спросил он бывшего учителя.
– Твоя душа всегда была в этом городе, – что-то из прошлого вздрогнуло в угасающем сознании мастера. – Даже когда изгнали твоих богохульных родителей, ты выбрал учение и предпочел остаться.
– Мои родители не были богохульны!
– Я знаю. Теперь знаю.
– Но не сказали и слова в их защиту! – Ромул поморщился, вспомнив, как встретил их уже после смерти. Встретил, пользуясь наукой, которую теперь ненавидел. – Они сказали, что вы могли их спасти!
– Тогда все было совсем иначе.
– Тогда их это убило, учитель, – последнее слово Ромул выплюнул, словно это было ругательство.
– Все мы когда-нибудь умираем, – сказал мастер По, поднимая скрывавший лицо капюшон. Ромул вздрогнул, отшатнулся, снова вздрогнул, заставил себя смотреть в этот электронный глаз-камеру, которая фокусировалась на нем, следила за ним.
– Мои родители приходили ко мне, – сказал Ромул, убеждая себя в том, что какая судьба не постигла бы его учителя, он это заслужил.
– Я знаю, – сказал ему мастер, снова пряча свое лицо под капюшоном.
– Но не хотели слушать.
– Разве ты не рассказал мне обо всем?
– Нет, – губы Ромула дрогнули в презрении. – Они сказали мне, что вы предадите наш мир, учитель.
– Вот как? – камера-глаз под капюшоном зажужжала, фокусируясь на глазах Ромула, словно хотела заглянуть прямиком в его мозг. – И что ты знаешь о нашем мире? – спросил мастер.
– Я знаю, что нет ничего хуже предательства.
– Позволь мне показать тебе что такое предательство, – попросил мастер По, жестом предлагая Ромулу пройтись. Широкой рукав на мгновение соскользнул с его изуродованной руки. Ромул увидел съеденные до костей пальцы, обнаженные суставы. – Ты и Найдо всегда были моими лучшими учениками.
– Я не отведу вас к ней, – решительно заявил Ромул.
– Почему?
– Потому что… – Рука мастера уже скрылась под черной тканью рясы, но Ромул все еще видел ее перед своими глазами. – Что с вами случилось? Я видел, как вы умерли, а теперь вы здесь, стоите передо мной.
– Боюсь для тебя это слишком долгая история, мой нетерпеливый ученик.
– Я готов ее услышать, – Ромул сошел с крыльца, желая увести этого монстра подальше от своего дома, подальше от Найдо.
– Думаешь, меня послали, чтобы забрать тебя так же, как когда-то забрали твоих родителей? – спросил мастер, послушно следуя за учеником.
– А разве это не так? – Ромул уводил его все дальше и дальше, к центру города, где должен был проходить парад, где можно было затеряться среди бурлящих людских толп, сбежать, вернуться за Найдо, а потом… Он почувствовал, как уродливая рука учителя коснулась его локтя, напрягся. Они шли по улице, как и когда-то в садах института Рашилайи. Ученик и учитель.
– Мне очень сложно контролировать свой голод, – признался учитель своему ученику, выдержал паузу, позволяя обдумать свои слова и начал неспешно рассказывать все, что с ним случилось после того, как Латиял пришел в институт и лишил его жизни.
– Я думал, что Вишвакарнак – всего лишь легенда, – признался Ромул. – Пережиток преданий, пришедший к нам из прошлого.
– Многие так думали.
– Даже представить сложно, что он живет в подпространстве еще со времен первородных, – Ромул свернул на оживленную улицу. Толпа подхватила их, понесла вперед, в ритм парада, в жизнь парада. – А эта деревня мертвых, ты уверен, что твои глаза не подвели тебя? Разве у первородных нет своей планеты?
– Это были не первородные. Это был Амма – их коллективный разум, то, во что они превратились. И те восемь душ, восемь хижин – его дети. И все что было там вокруг – это очень сложная машина, которую создал Амма, которая служит его целям, его замыслам, которые не имеют никакого отношения, если не считать, что мы питаем эту машину своей энергией.
– Ты хочешь сказать, что легенды ожили?
– Я хочу сказать, что Вселенная хранит в себе слишком много секретов, чтобы пытаться узнать их все, но прикоснуться к некоторым нам иногда удается.
– Я думаю, что ты просто сошел с ума, – Ромул заставил себя улыбнуться. – Если хочешь убедить меня пойти с тобой, то придется сказать что-то более важное, чем эти сказки и домыслы, – Ромул снова начал думать о том, что было бы неплохо сбежать. Вот только бы знать куда. Куда сбежать сейчас в этом карнавале? Куда сбежать после на этой планете? Куда сбежать в этом мире? Сбежать так, чтобы никто не нашел. Толпа вытолкнула их с тротуара, к краю широкой, залитой ярким светом дороге, по которой маршировали слепые монахи. Десятки мужчин и женщин, добровольно лишивших себя зрения во имя веры, во имя отречения от суетности материального мира, чтобы иметь возможность быть ближе к первородным, ближе к их свету, к энергии.
– Вот оно – лицо твоего бога, – сказал мастер, указывая на эти стройные ряды. – Солдаты в рясах, судьба которых предрешена еще в утробе матери.
– Они созданы, чтобы нести свет, – возразил Ромул.
– Они созданы, чтобы нести смерть, когда настанет время, – сказал ему учитель. – Вспомни своих родителей. Вспомни, кто пришел за ними, когда пробило время.
– За ними пришли монахи.
– И кому они служат? Разве они лишили себя глаз не во имя Аммы, не во имя того, кем стали номмо?
– Амма любит нас.
– Амма любит свои догмы, а твоя вера, это еще одна догма. Ему дороги лишь свои машины и механизмы. Свои дети. Не мы. Понимаешь?
– Ты говоришь, как богохульник, учитель.
– Я говорю как человек, которому не по душе роль агнца, – мастер По запрокинул голову, вглядываясь в небо. – Твоя роль агнца, Ромул, – капюшон упал с его головы, обнажая уродство, но он не обратил на это внимания. Высоко вверху летели большие белые птицы, на которых фокусировался электронный глаз мастера.
– Смотрите, это пилигримы! – оживилась толпа.
– Они знают, что есть другие миры и другие боги, – сказал мастер своему ученику.
– Я тоже знаю, – сказал Ромул.
– Тогда нам пора лететь.
– А если я откажусь?
– Ты не можешь, ты… – толпа охнула, увидев, как один из пилигримов камнем упал с небес на землю. Монахи остановились. Один из них, один из этих людей без глаз, наклонился к пилигриму. Птица вздрогнула.
– Небо, – сказал ей монах. – Вспомни о небе, – он коснулся ее окровавленной головы. Пилигрим забился в агонии. Но эти судороги не несли смерть. Взмахивая крыльями, пилигрим пытался взлететь. – Помни о небе! Помни о небе! – зашептал маннах. И птица взлетела. Сначала слабо. Казалось, что вот-вот она упадет. Потом более энергично размахивая своими огромными крыльями, пилигрим устремился вслед за сородичами. – Амма любит нас, – сказал монах собравшимся толпам.
– Амма любит нас, – повторил Ромул, глядя на своего учителя.
– Догмы, – сказал ему учитель. – Если птица забыла о небе, это уже не птица.
– Ты не хочешь видеть очевидного.
– Я не хочу видеть того, что Амма хочет, чтобы я видел, – мастер надел спавший с головы капюшон, спрятав свое уродство. Толпа снова загудела, понесла их дальше, вперед, на площадь, в центре которой была установлена сцена. На сцене две девушки разыгрывали какое-то действо. Одну из них Ромул знал. Ее звали Тратна. Когда-то давно он учился вместе с ней. Учился до тех пор, пока его родителей не назвали предателями. Тратна была хорошим студентом. Очень талантливым. Почти таким же, как и Найдо, до того, как она последовала следом за изгнанным из Роха Ромулом на невежественную и еще слишком молодую Андеру. Сложись обстоятельства чуть по-другому, и на месте Тратны могла быть Найдо. На этой сцене, в центре этого праздника. Ромул почувствовал укол совести. Сколько всего он отнял у Найдо? Скольких счастливых моментов лишил, позволив ей любить себя? Девушки на сцене громко рассмеялись. Ромул прислушался, пытаясь понять смысл представления. Тратна увлеченно рассказывала сплетни Андеры, высмеивая ее жителей и нравы, а вторая девушка делилась с ней секретами древних знаний. «Женщины всегда остаются женщинами», – подумал Ромул, считая, что это только начало представления и отнюдь не главный смысл. Стая пилигримов спикировала с неба и уселась на краю сцены, не обращая внимания на загудевшую толпу. Для этих птиц не существовало запретов и дверей. Даже подпространство не могло сдержать их, позволяя путешествовать сквозь себя по всем известным планетам. Амма лишил их амбиций, превратив в вечных странников. Четыре священных города, избранных богом, четыре великих планеты и каждая была для них домом, и в каждой они были чужаками.