Неподалеку от нас у пулемета суетились немецкие солдаты. Несколько человек рыскали по углам, высматривая боеприпасы. Не так давно мы видели их бродившими по городу. Получается, что у них тоже не хватает боеприпасов!
Здесь, по нашим складам, проходила немецкая линия обороны.
Над головами засвистели вражеские пули, немцы немедленно открыли ответный огонь. Мы поспешили убраться с простреливаемого пространства мало ли что.
Огонь и не думал отступать. Когда в него попадали разбросанные на снегу патроны, раздавались веселые хлопки.
Было сложно заставить людей работать.
Минуты на морозе текли медленно, тягуче.
Я видел вялость и апатию наших солдат, бесстрастную невозмутимость немцев, наблюдавших за нашей работой, и в мою душу начало закрадываться сомнение. Зачем все это? Быть может, мое понимание действительности, руководившее каждым моим решением и поступком, - лишь призрачный замок, который при малейшем дуновении ветра без следа растает в воздухе?
А правда ли, что где-то существует далекая и теплая страна - Италия?
Нет, об этом лучше не думать, так недолго и свихнуться.
Тем не менее где-то в самом потаенном уголке души я не переставал надеяться, что когда-нибудь увижу родную Италию.
А что чувствовали остальные?
Несмотря на испытываемое мною душевное смятение, внешне я оставался уверенным и энергичным и работал наравне со всеми.
Мы справились с огнем и вернулись в свой дом. Там было очень холодно.
Глава 25.
6-9 января
6 января. Крещение.
Наши семьи в Италии очень тревожатся о нас.
Несколькими днями раньше Копти посчастливилось раздобыть спальный мешок. Он полностью разделся и нырнул внутрь, предвкушая наслаждение от спокойного сна без постоянной компании вшей. Заснул он быстро, но через некоторое время разрыдался во сне. Он снова и снова стонал, повторяя: "Нет, мамочка, нет..." Я лежал ближе всех к нему, на соседней скамейке, поэтому сразу же начал будить его. Но даже окончательно проснувшись, Копти еще долго дрожал и всхлипывал.
Воспоминания о близких и любимых теперь уже не помогали, не поддерживали в трудную минуту. Они преследовали и мучили нас.
Марио Беллини тоже тихо стонал во сне. Мне говорили, что я часто во сне вскрикиваю, иногда издаю жалобные стоны.
Антонини спал тихо, но непрерывно беспокойно ворочался. Он никогда не снимал на ночь даже ботинки, считая, что так он сумеет быстрее вскочить, если русские войдут в город. Он часто говорил, что молит Бога только об одном: чтобы не попасть живым в плен. Все остальное, по его словам, не имеет значения.
Солдаты находились в таком же положении, как и мы.
Один из них неожиданно заболел. Мы делали для него все, что было в наших силах, но, к сожалению, почти ничем не могли помочь. Ему пришлось справляться с болезнью самостоятельно.
* * *
У нас было всего несколько ложек, которыми мы пользовались по очереди. Сначала их не было вообще, затем кто-то раздобыл пару штук, еще несколько мы вырезали из дерева. Все равно на всех не хватало. Покончившие с трапезой тут же передавали освободившиеся ложки следующим. По этому поводу всегда было много шуток.
Вечером, когда всем полагалось праздновать Крещение, Валорци получил комплекты белой немецкой формы для себя и своих людей. Одевшись, он вместе с солдатами отбыл на передовую. Конти, вооруженный русским автоматом (его личный военный трофей; он им очень гордился и всегда носил на плече), тоже ушел со своим взводом. По-моему, вместе с ними отбыл и Балестра.
* * *
Вечером я навестил в госпитале Лугареци и Канделу. По дороге обратно меня встретил солдат, которого послал за мной капитан Понториеро. Я немедленно явился. Он сказал, что имеет приказ отправить взвод на передовую и хочет, чтобы я его возглавил. Именно я, а не Беллини, Карлетти или Антонини, поскольку я нахожусь в лучшей форме, чем они. Понториеро предполагал послать со взводом Занотти, но не сумел его разыскать.
Пока Понториеро инструктировал меня (больше всего меня страшила перспектива снова проводить на улице ночи), появился Занотти. Эгоистичная часть моего "я" возликовала.
А тем временем в доме капитана Понториеро солдаты готовились выполнять приказ. Они надевали шинели, коричневые вязаные шлемы, вообще старались максимально утеплиться. Как мне было все это знакомо! Это напоминало дни, когда мы еще не лишились гордости.
Занотти тоже начал собираться. Он явно нервничал, его обычная жизнерадостность, столь свойственная миланцам, исчезла. Почему-то казалось, что его одолевают дурные предчувствия. Таким я его раньше не видел. Я опустился столь низко, что даже упрекнул его за излишнюю нервозность.
Я не знал, что в его душе молодость и жизнерадостность активно протестуют против перспективы близкой смерти. Это я понял несколько позже и почувствовал духовную близость с ним. У нас было много общего. Так же как и он, я был студентом Миланского университета.
Некоторое время я пытался собрать в кулак все свое мужество и заставить себя занять его место. Но не смог. Очевидно, благородные поступки стали для меня недоступными.
Занотти ушел - молодой, высокий и очень привлекательный, несмотря на изношенную и грязную одежду. Взвод последовал за ним. Ночные тени постепенно удлинялись, прочерчивая полосы на мрачной дороге.
Я понуро вернулся в дом, мысленно уговаривая самого себя: "Я сейчас не могу... но чуть позже, когда станет не так страшно... Я обязательно снова стану храбрым и благородным, таким, как был когда-то... Но не сейчас... Позже..." А потом на меня снова навалилась апатия.
* * *
Крещенский вечер мы провели в узком кругу: Антонини, Гвидичи, Беллини и я. Мы сидели в пустом доме. Полито, ординарец Валорци, которого тот не взял с собой, готовил минестрон.
Мы сидели на единственной свободной скамейке и нескольких свернутых тюфяках. В пустой банке от сардин тускло горел пропитанный маслом фитилек. Мы ели, изредка перебрасываясь ничего не значащими словами.
Вокруг было темно. Иногда над позициями немцев взлетала ракета и на несколько секунд освещала ночной город. Так прошло Крещение.
* * *
Утром 7 января атаку начали немцы. Они имели целью отбросить русских на ранее занимаемые ими позиции. Бой длился все утро. В итоге русские отступили и закрепились на расстоянии нескольких километров от немецких позиций. Тем не менее дальние подступы к городу все еще были в их руках.
Говорили, что в те дни убийственный мороз сражался с обеими противоборствующими сторонами и нанес каждой весьма внушительный урон. Пострадали даже войска, прибывшие из Сибири.
Немцы ввели в бой танки. Два из них были подбиты, остальные вернулись в плачевном состоянии. Это было третье, и последнее, из больших сражений в районе Черткова.
Тем временем в городе продолжали периодически взрываться снаряды, повсеместно слышалась стрельба.
В тот день с итальянских позиций пришел солдат и рассказал, что ночью "убило артиллерийского лейтенанта". Я сразу же подумал о Занотти. А потом вернулся Полито, навещавший Валорци, и подтвердил: Занотти погиб. Поднятый по тревоге среди ночи, он со своими людьми направился в окоп. В это время прямо ему под ноги упал снаряд. Занотти погиб на месте. Его лицо оказалось в клочья разодрано мелкими осколками. Капрал Оронези, шагавший за Занотти, и еще один солдат получили ранения.
Я решил посетить наши позиции и сфотографировать останки Занотти. Фотографию я собирался впоследствии передать его матери, которая жила в Милане. Оказалось, что Занотти уже похоронили, к тому же, как сказал Валорци, его лицо было не в таком состоянии, чтобы его стоило фотографировать и уж тем более показывать матери. Тогда я пошел посмотреть место, где его похоронили. Выяснилось, что могилы, как таковой, не вырыли. Его и еще одного солдата положили под вывороченный взрывом большой пласт земли и прикрыли соломой. Когда я подошел, могилу уже присыпало снегом, и она сливалась с окружающим пейзажем.
Неожиданно в небе появились два фиата BR 20. Пролетая над нашими головами, они сбросили ящики с боеприпасами. Сделав круг, они вернулись и скинули оставшийся груз. Стараясь нам помочь, наши пилоты рисковали жизнью. Мы тогда не знали, что многие из них не вернулись на базу с этих вылетов.
Многие ящики разбивались, и снег засыпали патроны. Немцы, наблюдавшие за происходящим, быстро направились к упавшим ящикам. Наверное, рассчитывали найти какую-нибудь еду. Валорци отправил солдат, чтобы те собрали рассыпавшийся груз на одеяла и принесли на позиции.
Люди чувствовали себя подавленными. Приходилось затрачивать много сил, чтобы заставить их шевелиться. Каждого следовало поднять с тюфяка и пинками вытолкать на мороз.
По дороге обратно в город я прошел мимо громадины немецкого танка, брошенного на крутой насыпи. Внешне он выглядел неповрежденным. Видимо, он был одним из тех, которые подбили в последние часы сражения. С уменьшением числа танков снижались наши и так очень слабые шансы на спасение. Поэтому я вполне понимал и не винил людей, потерявших всякую надежду.
По дороге обратно в город я прошел мимо громадины немецкого танка, брошенного на крутой насыпи. Внешне он выглядел неповрежденным. Видимо, он был одним из тех, которые подбили в последние часы сражения. С уменьшением числа танков снижались наши и так очень слабые шансы на спасение. Поэтому я вполне понимал и не винил людей, потерявших всякую надежду.
* * *
В последующие дни я много времени проводил в штабе. Здесь все значительно изменилось. Очевидно, повлияло новое грозное название - Comando truppe in linea. Снаружи стены были укреплены длинными и тонкими стволами деревьев, это давало некоторую защиту от осколков. Внутри, в бывшей комнате покойного лейтенанта-полковника, нашего командира, теперь русские пленные занимались земляными работами - сооружали подземное помещение. Вход сделали со стороны площади, той, где находился лазарет и дом Карлетти. Теперь там постоянно дежурили часовые.
Я провел много времени с адъютантом, показавшимся мне довольно колоритной личностью. Он мне как-то поведал, причем совершенно равнодушно, что сам пристрелил двух солдат, пойманных на воровстве продуктов со склада. Не знаю, говорил он правду или нет. Вообще там подобрался весьма своеобразный народ. Писарем, в частности, служил довольно известный журналист.
* * *
Генерал Гарибольди, командующий ARMIR, дал разрешение генералу X награждать медалями особо отличившихся в боях в Черткове. В штабе развили бурную деятельность, в результате которой медали должны были найти самых достойных из пяти тысяч человек, участвовавших в боях с первых дней осады Черткова. Генерал X наградил очень немногих.
Я как раз находился в штабе, когда к адъютанту пришел курьер со списком на награждение бойцов единственной итальянской противовоздушной батареи, находящейся в городе. У этой батареи была своя история.
Ее орудия были установлены на пересечениях дорог, ведущих в город. Когда пришла наша колонна, часть орудий оказалась за линией укреплений. Командующий батареей капитан предпринял воистину героические усилия, но сумел привести туда немецкие танки, которые на буксире доставили орудия в город. Сам командир во время этой операции погиб. Теперь батареей командует лейтенант, его бывший заместитель.
Если бы у нас в Черткове были орудия! Как часто мое сердце артиллериста сладко замирало, когда я думал о них. Каким волшебным образом могла бы измениться наша жизнь!
Иногда немецкие артиллеристы устанавливали орудия на городских перекрестках или на краю площади и открывали огонь. Они стреляли главным образом на близкое расстояние, устанавливая прицел почти на ноль. Их снаряды взрывались, пролетев не более километра, между избами на окраине города. Говорили, что там прячется враг.
Иногда я помимо воли останавливался и наблюдал, как яростно содрогается после выстрела орудие. Как хорошо я понимал этого стального дракона!
Я часто застывал на возвышенностях и смотрел вокруг. Теперь, приобретя немалый опыт, я мог осматривать местность взглядом эксперта. Я прикидывал, где должны быть установлены орудия, где удобнее всего расположить наблюдательный пост, где безопаснее проложить телефонную линию... Мало-помалу мне это надоедало, взгляд начинал бездумно скользить по убогим постройкам, засыпанным снегом, я осознавал, что мне в высшей степени безразлично, где и что находится, и шел своей дорогой.
* * *
Я очень часто ходил в госпиталь, где друзья всегда с волнением ждали те немногие новости, которые мне удавалось узнать.
Кандела всегда приветствовал меня с распростертыми объятиями. Капитан Ланчиани был более сдержан, его я все чаще заставал уткнувшимся в Библию. Рана в плече уже несколько дней не давала ему заснуть, поэтому он выглядел изможденным и раздраженным. Меня также тепло приветствовал чернорубашечник, которого мы с друзьями в свое время подобрали и доставили в госпиталь.
Там я встречал и других офицеров, к примеру младших лейтенантов Скотти и Триосси.
Кроме капитана Ланчиани, который где-то раздобыл сломанную железную кровать, остальные спали на полу в спальных мешках или на тюфяках. Днем те, кто мог вставать, сворачивали свои тюфяки и сидели на них. Пол (и это было основное отличие комнат офицеров от помещений солдат) всегда содержался в чистоте.
* * *
Временами нашу беседу прерывал близкий взрыв упавшего снаряда. Разговоры сразу же смолкали, люди напряженно ждали, куда упадет следующий.
Все мы в руках Божьих... Но кто еще, кроме всемогущего Господа, позаботится об этих несчастных, искалеченных людях?
* * *
Иногда ординарец капитана Ланчиани, который постепенно превратился в нашего общего незаменимого помощника, занимаясь своими делами, пел. Кроме него, в Черткове не пел никто. Поэтому, когда раздавался его низкий, с приятной хрипотцой голос, мы замолкали. Он негромко пел о любви, о далекой родине, о никогда не умирающей надежде. А Иногда он принимался лихо распевать удалые, развеселые куплеты. Мы вслушивались в слова, которые раньше казались нам пустыми и никчемными, и с изумлением находили в них новый, глубокий смысл.
Мы вспоминали те дни, когда нас еще не преследовали по пятам несчастья. Тогда, несмотря на войну, мы с друзьями часто и с удовольствием пели. Наши голоса были слышны далеко вокруг. Это облегчало нам тоску по дому, мирной жизни, улыбкам любимых, то есть всему тому, чего мы были лишены. Даже безликие серые фигуры, движущиеся за окном, казались всего лишь контрастом яркого, разноцветного мира наших песен.
Когда голос немолодого менестреля замолкал, мы снова погружались в мутную пучину апатии.
* * *
В один из дней - 7 или 8 января - я решил принести моим раненым друзьям побольше свежих новостей. Разжиться информацией можно было только у немцев. Не так давно они распространили удивительную новость о том, что русские, переправившиеся через Дон, сами оказались в ловушке. Богучары в руках у немцев, относительно Москвы и Ленинграда сведений нет. На закате я зашел в один из немецких штабов, расположенный близко к нашей зоне. Меня провели в подземный бункер, где разместилось командование. Там работало радио.
В этом штабе переводчиком был студент-итальянец из Милана по имени Конти. Он снабдил меня последними новостями, перевел последний информационный бюллетень. К сожалению, в нем не содержалось ничего нового. В сводках сообщалось лишь о контратаках немцев на Центральном фронте.
Нам оставалось только напряженно прислушиваться к звукам далекого боя, которые доносились до нас главным образом по ночам, и гадать, что нас ожидает впереди.
Конти вышел на улицу вместе со мной. Было уже темно. Перед штабом мерно расхаживал немецкий часовой. Увидев нас, он спросил пароль. Получив ответ, он нахмурился и потребовал повторить. Вероятно, ему не понравился итальянский акцент Конти. Однако в конце концов он нас пропустил. Чтобы убедиться, что я благополучно доберусь до своей обители, Конти настоял на том, чтобы проводить меня через немецкие позиции, а затем и через итальянские - до самого штаба. Все-таки студенческое братство дорогого стоит (мы оба были миланскими студентами).
Мы долго шли по пустынным улицам. Нас окружали только полуразрушенные дома и темнота.
Через несколько дней я снова зашел к Конти. Как и прежде, у него не было новостей о ходе военных операций. Тем не менее он сообщил мне нечто, меня немало удивившее. Король даровал высочайшую награду за воинскую доблесть генералу X. Таково было решение королевского дома Савойи. Генерал Гарибольди радировал об этом в Чертково. Новость не предавали гласности.
Будучи в штабе, я мельком взглянул на немецкого полковника, командующего гарнизоном в Черткове. Он оказался человеком среднего возраста, невысоким, худощавым, с резкими чертами лица. С подчиненными он обращался с истинно арийским высокомерием. Вскоре он улетел из города на одном из "сторков", получив назначение командовать армией. В Чертково он больше не вернулся, через несколько дней его место занял другой полковник.
Глава 26.
6-9 января
Время шло. Вражеские снаряды теперь взрывались во всех кварталах Черткова. Воздух был наполнен свистом артиллерийских снарядов всех калибров, грохотом взрывов, треском автоматных очередей. У каждого летящего снаряда был свой неповторимый звук. Мы постепенно научились их различать.
Со временем мы настолько привыкли к взрывам, что стали считать их неотъемлемой частью окружающей обстановки. И когда ночью 50-миллиметровая мина взорвалась совсем рядом с нашим домом, на расстоянии не более метра от окна, возле которого я спал, я всего лишь перевернулся на другой бок, толком не проснувшись.
* * *
Однажды вечером, когда я шел в штаб, на площади между штабом и домом Карлетти упало несколько снарядов. Один взорвался рядом с двумя солдатами, стоявшими возле запряженной в сани лошади. Испуганное животное встало на дыбы, солдаты скрылись в дыму. Впоследствии оказалось, что оба остались живы, правда, получили ранения.