* * *
Карлетти рассказывал, что другой снаряд взорвался под дверью его дома, проделав в ней несколько крупных отверстий и заставив весь дом содрогнуться. Одного из двух проходивших в этот момент по улице немцев убило на месте, другого ранило.
Темные зимние вечера всегда приносили с собой страх.
В глубине души каждый из нас вел собственный счет, записывая в свой актив приобретаемый ежедневно горький опыт. Кто знает, с каким счетом все закончится?
* * *
Между штабом и домом Карлетти стояла покосившаяся лачуга. Некоторые наши соотечественники, не сумевшие найти для себя пристойного жилья, до сих пор ютились здесь. Снаружи, на почерневшем от гари снегу, лежали лошади. Их освещало пламя костра, который постоянно жгли несчастные люди. Лошади были тощими и костлявыми, их шкуры покрылись ледяной коркой. Присмотревшись, я заметил, что одна из них еще жива. Бедное животное умирало, но жизнь упрямо не желала покидать измученное тело. Лошадь лежала на морозе в мучительной агонии, тяжело дышала и смотрела прямо перед собой невидящими глазами, где застыли слезы, превратившиеся в кусочки льда.
Я подошел поближе. Бедняга почувствовала мое присутствие, забеспокоилась и сделала попытку повернуть голову в мою сторону. Я должен был положить конец ее мучениям.
Патронов было жалко, и я несколько раз сильно стукнул ее ногой по голове, надеясь, что мой тяжелый подкованный ботинок прикончит ее. Не получилось. И теперь несчастное животное, испытавшее внезапную боль, пыталось от меня отодвинуться! Не выдержав, я достал пистолет, и через несколько секунд все кончилось.
Снег вокруг был испещрен воронками. Как и прежде, на снегу лежали трупы. То там, то здесь можно было увидеть грязных, оборванных людей, которые ковыляли или даже ползли к лазарету. А возле него чернела еще не засыпанная яма, заполненная трупами. Война...
Я подумал о тех, кто в свое время устраивал многолюдные шествия в городах с требованием войны. Перед моими глазами медленно проходили картины богатых особняков и роскошных вилл, обитатели которых никогда и ни в чем себе не отказывали. Мысленным взором я видел богачей, прожигающих жизнь и получающих удовольствие на шикарных морских курортах...
А здесь - разорванная и гниющая человеческая плоть. Наказание за былые безумства? Господь карает нас за прегрешения?
* * *
Однажды утром русские начали массированный обстрел из всех видов орудий. Он продолжался без перерыва девять часов. Город накрыла лавина огня. В нем не осталось ни одного целого здания.
Вскоре после Рождества генерал X провел очередное совещание со старшими офицерами. Было решено разделить итальянскую часть города на зоны и закрепить каждую из них за отдельным воинским подразделением.
30-й артиллерийской бригаде достались развалины на северной окраине города.
В день обстрела Беллини, Антонини и я отправились посмотреть на нашу будущую квартиру, которую уже должна была освободить занимавшая ее до нас группа чернорубашечников. Беллини шагал впереди. Подойдя к двери, он внезапно остановился, оглянулся, прислушался, затем замахал руками, жестами показывая, что мы должны быстро войти и упасть на пол. Я уже давно заметил, что Беллини обладает способностью раньше, чем кто-либо другой, слышать "катюши". И точно: не успели мы опомниться, как вокруг начался сущий ад. Шестнадцать снарядов взорвались вокруг нас один за другим. Мы прижались к полу, закрывая головы руками. Дом содрогался, угрожая вот-вот рухнуть. Я лежал и тихо шептал молитву.
Вскоре мы, пошатываясь, поднялись. Все были целы. Провидение, даровав Беллини уникальный слух, снова спасло нас от неминуемой смерти. Если бы мы вышли из дома, то непременно оказались бы возле соседней деревянной хибары, которую раскололо снарядом пополам. А дорога, где мы только что прошли, была утыкана осколками снарядов, обломками дерева и железа, с силой вонзившимися в нее. Но самым удивительным было то, что среди руин, окутанный еще не осевшим дымом, осыпанный мусором, стоял лейтенант-полковник Росси, командир 8-й артиллерийской бригады. Живой и невредимый.
На наших глазах он отряхнулся, поправил кобуру и, не сказав ни слова, удалился.
В доме, куда мы успели войти, находилось еще несколько человек. Они не пострадали.
* * *
Поскольку снаряды начали падать слишком уж близко, наша троица вместе с моим ординарцем Реджинато покинула обжитой дом и перебралась к Конти и Балестре. Их дом стоял несколько в стороне, в 80 метрах от "проспекта".
Гвидичи со своими людьми тоже переехал, но я не знаю куда. (Мы встретились только много лет спустя уже в Италии. Ему ампутировали несколько пальцев на руках.)
Обстрел был воистину ужасным. Со всех сторон слышался пронзительный свист снарядов и грохот взрывов. В воздух взлетали столбы снега и земли, обломки разрушенных строений, части человеческих тел. По стенам с визгом чиркали осколки. Замаскированные неподалеку от нас орудия немцев вели ответный огонь, их снаряды взлетали, издавая заунывный, воющий звук, который невозможно было спутать ни с чем. Всюду, насколько хватало глаз, виднелись развалины домов и воронки от взрывов. Главная площадь города, где стояли танки, была затянута облаком дыма. Когда снаряды падали очень уж близко, мы молча переглядывались и улыбались. На все воля Божья!
* * *
Утром мы были вынуждены вернуться в свой дом, потому что Реджинато, которого я отправил туда принести какой-нибудь еды, вернулся с сообщением, что у нас в доме мародеры. Марио Беллини поймал одного и едва не пристрелил. Видя, как искренне возмущается мой друг проявлениям чужой непорядочности, я едва удержался от смеха. Ей-богу, пора бы уже привыкнуть. Немного успокоившись, Беллини аккуратно записал имя и фамилию мародера, намереваясь доложить о нем в штаб.
* * *
В нашем доме взрывами выбило все окна, поэтому пришлось перебираться со всеми вещами к Балестре. Мы перенесли туда тюфяки и нехитрые пожитки. Вечером того же дня в дом, который мы покинули, попал 76-миллиметровый снаряд. Он пробил крышу и взорвался в той части дома, где жили солдаты из взвода Конти. Белый от страха и весь обсыпанный мусором, к нам прибежал капрал Навони и рассказал о случившемся. Мы бросились к дому. Я успел первым. Уцелевшие солдаты, пошатываясь, выбирались на улицу. Я немедленно организовал доставку двух раненых в дом Балестры. Остальные отделались царапинами.
Один из раненых непрерывно издавал душераздирающие крики. Когда его уложили на койку, оказалось, что у него большая рваная рана на руке немного выше локтя (у несчастного вырвало значительный кусок плоти) и глубокая рана на бедре.
Мы не могли отнести раненых в госпиталь, не перевязав им предварительно раны. Врачей катастрофически не хватало. В госпитале раньше чем через несколько дней на них никто и не взглянет. А за это время несчастные просто-напросто истекут кровью. И я решил сам их перевязать.
К счастью, у одного из солдат Балестры оказался перевязочный пакет. В качестве единственного хирургического инструмента пришлось использовать обычные домашние ножницы, оставшиеся в доме от русских хозяев. Роль дезинфектанта выполнял талый снег (если я правильно помню, мы его немного подсолили).
Сначала я наложил на глубокие раны первого раненого ватные тампоны и туго забинтовал. Затем я тщательно промыл многочисленные кровоточащие царапины, которыми были покрыты его лицо и шея. Бедняга стонал сквозь зубы и все время твердил с мягким тосканским акцентом, что, кроме него, у матери никого нет. Я даже шутливо выбранил его, объяснив, что от ран на руке и на ноге не умирают. Чего тогда беспокоиться? А тем временем я не сомневался, что смертный час этого бедолаги недалек.
У другого раненого была глубокая рана немного ниже подмышки. В его тело вонзился крупный осколок, который теперь торчал из спины рядом с лопаткой.
Это был очень молодой паренек, сущий ребенок. Он сказал, что его уже однажды ранило, поэтому он знает, что это такое.
Одного из капралов Конти звали Бригина. Это был крупный мужчина с постоянно хмурым выражением лица, настоящий сицилианский бандит. Но я заметил, что он удивительно предан Конти, который был не только его командиром, но, что самое главное, тоже сицилианцем. Этот человек всегда самоотверженно ухаживал за ранеными и очень расстраивался, если не мог помочь. Оказалось, что раненый мальчик и Бригина - из одной деревни. Капрал говорил с ним на сицилианском диалекте и нежно звал по имени. Он всячески стремился успокоить раненого.
Мальчишка, потерявший много крови, едва мог стоять на йогах. Я разрезал на нем рубашку, затем с помощью ножниц (других инструментов все равно не было) осторожно вытащил осколок, промыл рану, приложил ватные тампоны к входному и выходному отверстиям и туго забинтовал.
Стоя в полутьме комнаты, остальные офицеры молча следили за моими манипуляциями, готовые в любой момент прийти на помощь. Неожиданно один из них поинтересовался, достаточно ли острые ножницы, и спокойно пояснил, что хотел бы остричь ногти. Я взглянул на Марио Беллини. Тот пожал плечами и покачал головой. Со всеми нами творилось нечто странное.
Стоя в полутьме комнаты, остальные офицеры молча следили за моими манипуляциями, готовые в любой момент прийти на помощь. Неожиданно один из них поинтересовался, достаточно ли острые ножницы, и спокойно пояснил, что хотел бы остричь ногти. Я взглянул на Марио Беллини. Тот пожал плечами и покачал головой. Со всеми нами творилось нечто странное.
Раненых погрузили на сани, и солдаты вместе с Конти повезли их в госпиталь. Несколькими днями позже Бригина, навещавший своего земляка, сообщил, что тот еще жив. Больше я о них не слышал.
Глава 27.
10-14 января
10 января мы перебрались в избу, стоящую в зоне 30-й бригады. Из 1700 человек, входивших в нашу бригаду на берегах Дона, осталось около 300. В душе мы оплакивали погибших, но делали все, чтобы горькие воспоминания не захватили нас целиком.
Район, куда мы переселились, расположился в низине (если сравнивать с центром) и находился на северной окраине города. Внешне он ничем не отличался от обычной русской деревни. Одноэтажные избы с крытыми соломой покатыми крышами и неровными стенами не выглядели надежными. В домишках были непропорционально маленькие окна, чаще всего с двойными рамами. Над некоторыми из них, так же как и над дверями, виднелись резные деревянные наличники, слегка оживляющие внешний вид. Между избами - только несколько голых деревьев.
Во многих избах до сих пор жили их хозяева. Но поскольку здесь, как и в большинстве русских крестьянских домов, имелись подполы или расположенные рядом с домом подвалы, русские предпочитали прятаться в этих норах и почти не выходили оттуда.
Но если в центре города местных жителей вообще не было видно, на окраине все-таки иногда можно было встретить кого-нибудь из русских, чаще всего женщин. Закутанные в огромные темные платки, они несли от колодцев тяжелые ведра или куда-то спешили по своим делам. Иногда с ними были дети, тоже закутанные в платки. Глядя на несчастных женщин и обездоленных детей, наши сердца сжимались от жалости.
Наше новое жилище состояло из трех комнат, две из них обогревались, третья, с деревянными стенами, служила прихожей и тоже немного защищала от холода.
Здесь уже были солдаты из 30-й бригады.
В первый день мы старались устроиться поудобнее. Но уже на второй день я решительно выставил оставшуюся в теплых комнатах мебель в прихожую, чтобы стало просторнее. Остались лишь три металлические кровати для офицеров и набитые соломой тюфяки для солдат. Затем я составил список проживающих и повесил его на входную дверь. Еще я получил одну на всех продовольственную карточку.
Система выдачи продуктов в городе была полностью реорганизована. Как я уже говорил, его разделили на секторы и подсекторы. В каждом воинском подразделении назначался офицер, получавший продукты на всех и распределявший их по домам в своем секторе. Мы, солдаты 30-й бригады, получали провизию из рук капитана Варенны, который тоже перебрался к нам.
Система оказалась достаточно хорошо продуманной и работала четко, но продуктов становилось с каждым разом все меньше. Генерал распорядился урезать наши пайки с таким расчетом, чтобы продержаться до конца февраля. Иногда на человека в день выдавалось несколько галет, полбанки консервов и горсть макарон. Вино, которое мы получали ранее (солдаты ходили за ним с мешочками, поскольку выдавалось оно неровно нарубленными кусками льда), давно стало воспоминанием.
* * *
В ближайшем колодце вода почему-то имела странный солоноватый вкус, поэтому, чтобы получить воду для питья, мы обычно растапливали снег. Иногда мы посылали кого-нибудь принести воды из колодца возле госпиталя. Она всегда была мутной и зеленоватого цвета, но на вкус казалась менее противной, чем в нашем колодце. Мы тогда не подозревали, что на дне того колодца на глубине трех-четырех метров лежат трупы двоих русских. Позже мне рассказали, что в госпитале об этом прекрасно знали, но все равно воду пили только оттуда.
В нашей избе жила большая семья местных жителей. Спали они в подполе, но еду готовили на печи в избе, поэтому мы часто встречались. Среди них был семидесятишестилетний дед, бабка, мужчина лет сорока, две или три женщины, маленький мальчик и грудной младенец. Мужчина, как мы узнали, в мирное время служил управляющим на одной из городских фабрик. Он немного говорил по-немецки.
Мы часто обменивались продуктами, иногда вели беседы. Переводчиком у нас служил Марио Беллини, успевший летом весьма неплохо выучить русский язык.
Один из наших солдат, Симонетто, рисовал простенькие картинки, которые очень нравились русским. Особенно они восхищались морскими пейзажами.
Русских людей понять очень сложно, тем более в таких непростых условиях. Они - дети природы и действуют импульсивно, не рассуждая. Это можно сравнить лишь с разгулом бушующей стихии на необъятных просторах их бескрайней страны - неуправляемым, неудержимым. Причем положительные и отрицательные порывы в них до поры до времени мирно сосуществуют, и никогда не известно, какие одержат верх. Все как в природе.
Мы к ним неплохо относились, но заметили, что всем им в большей или меньшей степени свойственен фатализм, покорность судьбе и как следствие инертность и беспечность. А привитая им идеология материализма делала их то благородными, то жестокими.
По этой земле прошел коммунизм, систематически подстрекавший русских к ненависти и взаимному уничтожению. Мы очень страшились плена только потому, что автоматически получали клеймо врагов коммунизма.
Вместе с тем простых русских людей вряд ли можно назвать поборниками идей коммунизма. Они скорее его жертвы, в особенности крестьяне.
И вот теперь по прихоти судьбы мы оказались вместе, под одной крышей.
Нельзя не отметить удивительную доброту русских женщин, их способность к состраданию. Где бы мы ни встречались с ними, они никогда не отказывали в помощи. Мы отлично понимали, что во время нашего безумного марша многие наши соотечественники были спасены от обморожения, а значит, и от смерти простыми русскими крестьянками, молчаливыми и неулыбчивыми.
Когда рядом с нашей избой взрывался снаряд, женщины лишь поспешно крестились и что-то тихо шептали.
* * *
Некоторые мои vecchi, ветераны 2-й батареи, были расквартированы в двух избах по соседству с нашей: капрал Борги, Педролло, Каттурегли, Гола и другие. Я часто ходил к ним в гости и всегда находил самый радушный прием. Однажды они угостили меня полуобгоревшим куском сотового меда, который Педролло ухитрился вытащить из горящего немецкого склада. Иногда они приходили к нам в дом и внимательно слушали разговоры, которые велись между офицерами.
Было удивительно приятно осознавать, что они все еще мне доверяют.
Совершенно неожиданно я повстречался в Черткове с младшим лейтенантом Монтрезором, начальником моего отделения в офицерской школе в Монкальери. Он до колен замотал частично обмороженные ноги кусками одеял, поверх которых приладил мешковину. Со стороны казалось, что он носит такие необычные сапоги.
Однажды вечером, когда я был у него, в нашем секторе раздалось подряд несколько взрывов. Изба Монтрезора находилась в другом секторе. Обеспокоенный, я поспешил к своим. К счастью, никто не пострадал. От взрывов остались только глубокие черные воронки.
* * *
В эти дни до нас дошло известие о смерти моего старого знакомого, заведующего пищеблоком Калифано. В свое время он подарил мне два носовых платка, которыми я до сих пор пользовался. Он был убит взрывом гранаты, когда выполнял свои прямые обязанности - готовил пищу для солдат. Это произошло неподалеку от того места, где был похоронен Занотти.
Друзья уходили один за другим...
* * *
Начиная с 10 января обстановка изменилась. Русские прекратили обстрелы.
Дни сменяли друг друга, а враг не предпринимал никаких действий. Даже немцы, несмотря на свою всегдашнюю невозмутимость, были озадачены. Немецкий офицер связи, говоривший по-итальянски, рассказал мне, что, скорее всего, русские готовят для нас какой-нибудь неприятный сюрприз.
Мы, итальянцы, расценили непонятное поведение русских совершенно иначе. В наших сердцах возродилась надежда! Ходили слухи, что русские, переправившиеся через Дон, сами оказались под угрозой окружения, поэтому спешно отводят свои силы в северо-восточном направлении.
Генерал X, проявлявший неизменную сдержанность на совещаниях старших офицеров, на этот раз был весел и настроен весьма оптимистично. Начали даже называть сроки, когда к нам подойдут свежие силы и освободят дорогу: через семь дней... через пять дней.
Я начал верить в будущее. Тем более, что звуки далекого боя где-то на западе постепенно приближались, становились все слышнее.
В том уголке наших душ, который пока еще был жив, снова поселилась надежда.
* * *
Однажды утром к нам в избу заглянул карабинер, охраняющий склады. Он сказал, что во время своего дежурства видел длинную колонну вражеской техники, пересекающую железную дорогу и движущуюся на север. Неужели русские действительно отступают?