В том уголке наших душ, который пока еще был жив, снова поселилась надежда.
* * *
Однажды утром к нам в избу заглянул карабинер, охраняющий склады. Он сказал, что во время своего дежурства видел длинную колонну вражеской техники, пересекающую железную дорогу и движущуюся на север. Неужели русские действительно отступают?
Немецкие противотанковые орудия открыли огонь по безмолвной колонне.
Карабинер, приятель одного из наших солдат, рассказал странную историю, которая приключилась с ним в Арбузове. Он стоял на улице в группе из пяти или шести солдат, когда вокруг них начали взрываться снаряды "катюши". Его друзья попадали на землю, а он сам остался на ногах. Когда дым рассеялся, карабинер с ужасом убедился, что его спутники в полном смысле этого слова разорваны в клочья. У одного из солдат осколками разворотило грудь, так что можно было рассмотреть все внутренние органы сердце, легкие, желудок. По выражению рассказчика, снаряд "открыл человека, как книгу". Между тем карабинер не получил ни одной царапины.
Из-за страшного шока у него помутился рассудок, и он поверил, что тоже умер. Он решил, что жива только его душа. В этом убеждении он провел несколько дней. Он несколько раз ходил в атаки, старался всячески поддержать своих товарищей, но сам не стрелял и не укрывался от вражеских пуль, считая, что мертвого человека нельзя убить дважды. И лишь после того, как раздобыл еду и немного восстановил силы, карабинер с искренним удивлением понял, что пока жив.
* * *
Валорци вместе со своим взводом вернулся в наш старый дом. Дыры в стенах наскоро заделали, оконные проемы затянули мешковиной.
Я часто навещал его, Конти и Балестра неизменно составляли мне компанию. Иногда мы втроем ходили в госпиталь к Канделе и Лугареци.
Хотя мы уже многое повидали и ничего не боялись, тем не менее для нас было очень тяжело находиться в комнате Лугареци. От его соседа справа, который не вставал с кровати, исходило такое зловоние, что дышать рядом с ним можно было только с большим трудом. Лугареци был ранен в грудь и, на мой взгляд, уже пересек черту, отделяющую живого человека от мертвого. Я часто вспоминаю его изможденное лицо, где жили только глаза. Он внимательно смотрел на нас, прислушивался к оживленному разговору, который мы вели, поминутно обращаясь и к нему тоже, но кто знает, понимал ли он хоть что-нибудь.
После 10 января итальянцев перестали использовать для работ на немецких позициях. Теперь этим занималось русское гражданское население и пленные. Мы часто видели немецких солдат, высматривающих на улицах русских. Они хватали всех, невзирая на возраст, гнали на работы даже семидесятилетних стариков. Однажды я спас пожилого хозяина нашей избы от совершенно озверевшего немца, который явился, чтобы забрать его на работу. Ночь была очень холодной, мне показалось, что у несчастного старика нет шансов дожить до рассвета. Позже, когда стало ясно, что русских слишком мало, немцы снова начали привлекать итальянцев, причем обращались с нами ничуть не лучше, чем с пленными.
По запросу немецкого командования в разных полках формировались рабочие смены, которые являлись в штаб, откуда отправлялись к немцам. Каждый вечер немцам требовалось 300-400 человек. Они копали траншеи, ходы сообщения, сооружали укрытия и строили доты.
Дважды я лично сопровождал группы по 40 человек в штаб, где их с нетерпением ждали немецкие офицеры. Не стану утверждать, что нам следовало отказаться от этих работ, но это было очень унизительно.
* * *
11 января 30-я бригада получила приказ сформировать четыре вооруженных взвода по 15 человек в каждом.
Старые смешанные centurie к этому времени были расформированы. Родилась идея создания новых, состоящих из солдат одного и того же ранее существовавшего полка. Беллини, Антонини, Регацони из 60-го батальона и я получили приказ подобрать себе людей.
Я отправился в избу, где, насколько мне было известно, разместились 20 солдат и сержант по имени Марчелло Мартано. Я назначил его своим заместителем и, кроме него, отобрал еще 14 человек. После этого я разбил взвод на два отделения, в каждом из которых назначил командира и его заместителя.
Из этих людей я раньше знал только артиллериста Каррари, служившего на 1-й батарее моего батальона. В отличие от остальных офицеров я предпочел набрать незнакомых мне солдат. Скорее всего, мне придется вести их на передовую, вероятно, даже на смерть. Я решил избавить себя от мыслей о том, что я поведу жалкие остатки большой семьи людей, с которыми я за долгие месяцы успел сродниться, навстречу гибели. Пусть лучше поживут спокойно, пока можно.
Я вооружил своих людей винтовками и пистолетами, отобранными у тех, кто пока не собирался воевать, а также позаботился, чтобы у каждого были шлемы. Во вверенном мне взводе я установил настоящую военную дисциплину: при моем появлении сержант командовал "смирно!" и каждые два часа посылал ко мне человека узнать, какие будут приказы.
* * *
Шли часы. Сменяли друг друга дни. Мы жили в постоянном ожидании какого-то события, которое никак не происходило. Я старался поддерживать моральный дух солдат и сообщал им все хорошие новости, которые мне удавалось разузнать.
Но мы находились в "котле" уже почти месяц, слишком много обещаний осталось невыполненными, слишком много надежд - обманутыми.
Всех нас угнетала мысль, что множество людей погибло или пропало без вести. А оставшиеся в живых продолжали умирать каждый день на наших глазах.
Думаю, что очень немногие еще, как и я, пытались надеяться на спасение.
* * *
Наступило утро. Воздух был чист, свеж и удивительно прозрачен. На белом снегу темнели избы, из печных труб в небо поднимался черный дым. Именно таким я и сейчас часто вспоминаю Чертково. Выйдя из дома, я всякий раз натыкался взглядом на лошадей, стоящих у соседней избы. Их заиндевевшие шкуры слегка поблескивали, освещенные первыми лучами зимнего солнца. Их никто не привязывал, никто не кормил. Но они все равно стояли на одном и том же месте, понуро опустив свои большие головы.
Должно быть, эти животные спасли кому-то жизнь, доставив на себе в город. Но теперь они устали, замерзли и ослабели без пищи, их туловища тоже были покрыты ранами, но люди, которым они когда-то помогли, бросили их на произвол судьбы. Каждый раз, открывая дверь, я надеялся, что больше не увижу эти понурые фигуры - немой укор человечеству. Я верил, что кто-нибудь отведет их куда-то подальше. В конце концов я сам решил найти для бедных животных какое-нибудь укрытие, но опоздал. Они уже умерли.
Их мясо ели все.
Мы проводили большую часть дня сидя или лежа на тюфяках. Нашим основным занятием стал внимательный осмотр грязного нижнего белья на предмет обнаружения зловреднейших вшей. Время шло. Ничего не происходило.
В избе, где жили мои vecchi из 2-й батареи, неожиданно заболел тосканец Каттурегли. Он лежал на тюфяке и трясся в лихорадке. Что мы могли сделать? Чем помочь? Оставалось только ждать. Человек должен был выкарабкаться сам или умереть.
* * *
Нас очень волновала судьба пациентов госпиталя, число которых достигло уже двух тысяч. Один из трех работавших здесь докторов, падающий с ног от усталости, как-то сказал мне, нимало не заботясь о том, что его слышат пациенты, что, если за неделю ничего не изменится, половина этих несчастных отправится на тот свет. Он мрачно развел руками, покачал головой и снова вернулся к работе.
Он и капитан Руокко работали в нечеловеческих условиях. Иногда им приходилось ампутировать гангренозные конечности с помощью кухонных ножей и опасных бритв.
В главном корпусе положение стало угрожающим. Ступеньки лестниц и полы в неотапливаемых коридорах покрывала тонкая корка льда (главным образом замерзшая моча), поэтому передвигаться по ним трудно и опасно. Войдя в любую комнату, прежде всего мы видели густой туман, спускающийся с потолка и слегка рассеивающийся примерно в метре над полом. Под этим туманом на соломе, брошенной на пол, лежали раненые, остатки одежды которых шевелились от вшей. Многие лежали так неделями. Смерть со своей косой была в этих мрачных помещениях частой гостьей. Каждое утро раненые провожали взглядами своих умерших ночью товарищей, которых выносили специально назначенные для этого солдаты.
Я хорошо помню лицо солдата с густой рыжей бородой. Он был родом из деревни, расположенной рядом с моей. Его поместили вместе с Канделой, и всегда, приходя навещать друга, я непременно перебрасывался с ним несколькими словами. В последний раз, когда я его видел, он лежал на соломе, дрожал и плакал. Он тщетно умолял о помощи. Соседи сказали, что у него сильная лихорадка.
* * *
Я запомнил еще одного солдата, хотя до сих пор не знаю его имени. Мучимый жаждой, он вышел из госпиталя, не обращая внимания на адскую боль в отмороженных и уже охваченных гангреной ногах, и пошел к колодцу, откуда и солдаты, и гражданское население брали питьевую воду (к тому самому колодцу, на дне которого лежало два трупа). Почувствовав, что не в силах идти дальше, он сел на землю и разразился злыми слезами, потрясая пустой немецкой фляжкой, которую так и не сумел наполнить. Я подошел и всмотрелся в характерное лицо южанина. Бедные итальянские пехотинцы!
У меня не оказалось с собой ничего, чем можно было достать воду, поэтому я на несколько минут позаимствовал ведро у подошедшей к колодцу девушки. Краем глаза я заметил, что она, наполнив ведро, почти бежит от колодца.
12 января Марио Беллини вместе с Регацони ушел на совместную операцию с немцами. Он отбыл с сотней солдат и двумя сержантами - Брайдой и Пиллоне. Беллини выглядел встревоженным. Никто из нас не знал, что означает "совместная операция с немцами".
Кто мог предположить, что мы снова встретимся только много лет спустя в Италии?
* * *
Его место в избе немедленно занял артиллерийский капитан Магальди. Этот молодой офицер (ему было в то время двадцать пять или двадцать шесть лет) был в хорошей физической форме, но обладал очень хрупким телосложением.
Он устроился на кровати Беллини, стоявшей возле стены, за которой находилась печь. Ночью она отапливала помещение, а днем русские женщины готовили на ней еду. Для Магальди это место оказалось слишком жарким. Утром он чувствовал себя плохо, жаловался на головную боль и озноб. Пришлось срочно переставлять мебель в комнате так, чтобы передвинуть его кровать поближе к окну.
Вместе с капитаном к нам вселился его ординарец Белладженте. Малому не повезло. Он попал в окружение всего за несколько дней до своего возвращения в Италию. Поэтому он, как и некоторые другие, оказавшиеся в подобном положении, не получил зимнего обмундирования и начал отступление в летней, полотняной форме. Он с успехом заменил Марио Беллини в роли переводчика, поскольку весьма бойко тараторил по-русски.
* * *
Наступило 15 января.
В последнее время русские не давали о себе знать. Мы думали, что вокруг Черткова осталось лишь несколько подразделений, прикрывающих отход основных сил русских к Дону.
От Черткова до наших позиций
Глава 28.
15 января
В 6 часов вечера 15 января поступил срочный приказ подготовиться к уходу из города через два часа.
Было уже совсем темно, когда меня послали к капитану Варение, ведавшему выдачей продовольствия. Он приказал получить двухдневный паек и сразу же идти к майору У, который в срочном порядке собирает офицеров.
Я побывал у майора, затем вернулся к Варенне, чтобы узнать детали. Все итальянцы, которые были в состоянии ходить, должны были построиться и приготовиться к маршу не позднее восьми часов. Немцы решили предпринять попытку прорвать кольцо окружения. Когда дорога будет свободна, мы пойдем по направлению к Беловодску, то есть на запад. Перед Беловодском, до которого примерно 60 километров, расположены немецкие позиции. Никто не знал, как далеко эти новые немецкие позиции от Черткова. Быть может, 20 или 30 километров... Ну, уж во всяком случае, не восемь километров, как недавно хвастались немцы.
Итак, долгожданное подкрепление снова не пришло. И вообще, существовали ли эти новые немецкие позиции к западу от Черткова в действительности? Мы больше ни во что не верили. Все наши надежды основывались на звуках далекого боя, которые уж точно были чем-то реальным. Не могут же уши обмануть одновременно всех! Но вдруг это такой же окруженный гарнизон, как и наш, пытается вырваться из кольца? Подобную возможность тоже нельзя oсбрасывать со счетов. И еще одна мысль в большей или меньшей степени тревожила каждого. Мы собирались спасти свои собственные жизни, иными словами, жалкие остатки того, что не так давно было отличным армейским корпусом CSIR. Но как быть с двумя тысячами раненых и обмороженных, которые не могли ходить, а значит, были вынуждены остаться в Черткове - в госпитале, в лазарете и в многочисленных избах, разбросанных по всему городу?..
Мы с ними жили одной жизнью. Они испытывали те же надежды и терзались теми же страхами, что и мы, они сражались вместе с нами и, как и мы, страдали от убийственного климата, а теперь мы покидали их, оставляли в руках врага? Я старался не думать об этом.
* * *
Варенна приказал мне обойти все без исключения избы, в которых расквартированы солдаты из 30-й бригады, приказать людям срочно получить двухдневный паек и предупредить тех, кто может ходить, чтобы они были готовы "идти работать на позиции на несколько дней". Сбор назначался напротив дома Варенны. Из всех изб каждые два часа к нам должен был приходить посыльный, чтобы поддерживать связь.
Несколькими днями раньше мы составили подробный план нашей зоны, поэтому у меня не было никаких трудностей с обходом изб. Меня сопровождал сержант Мартано, заместитель командира моего взвода. Он как-то рассказал мне, что ему приснился странный сон, из которого становилось ясно, что 16 января произойдет важное событие. Теперь он вспоминал об этом и никак не мог успокоиться.
В некоторых избах солдаты 30-й бригады жили вместе с бойцами из других подразделений, и там уже знали новости. Все обсуждали наш уход из города, причем без добавления фразы "для работы на немецких позициях". С ее помощью Варенна хотел уберечь тех, кто не мог ходить, от отчаяния.
В последнем или предпоследнем доме я увидел Caporalino, маленького связиста из 2-й батареи, которому я помог в "Долине смерти". Он радостно приветствовал меня и тут же сообщил:
- Я не могу идти на работы, signor tenente, я ранен, вы же знаете.
- Послушай, - нахмурился я, - речь идет не о работах. Это совсем другое. Собирайся и выходи вместе со всеми. Можешь считать это приказом.
- Да, сэр. Как скажете.
Больше я его не видел, но точно знаю, что он вернулся в Италию.
Закончив обход изб, мы вернулись к себе.
* * *
Мартано, которого послали в штаб узнать новости, вернулся и доложил, что там вовсю идет подготовка к отъезду. Если после разговора с Варенной я еще не был до конца уверен, что тревога не окажется ложной, то теперь тоже начал собираться. Один из солдат, который ушел вместе с Беллини, вернулся и рассказал, что в тот вечер немцы расстались со старой формой и облачились в новую.
* * *
Мы плотно поели и прочитали вечерние молитвы, благодаря которым (в этом я абсолютно убежден) наш дом остался невредимым, в то время как все соседние, в большей или меньшей степени, пострадали от обстрелов.
Затем мы натерли ноги мазью против обморожения и тепло оделись. У меня теперь имелась пара новых носков и отличная пара верхних теплых чулок гамаш, подарок от Валорци. Мучившая меня раньше проблема промокших ног была решена раз и навсегда. Еще у меня появилась пара армейских рукавиц, которые, если я их не надевал, по немецкой моде болтались на шнурке на шее.
Последние часы в избе мы провели спокойно лежа на тюфяках. Ординарцы затеяли приготовление макарон, но не успели завершить начатое: пора было уходить. Макароны остались русским.
Капитан Магальди, которого продолжала терзать головная боль, решил идти вместе со всеми.
* * *
Часы показывали начало восьмого. Я приказал своим людям одеваться и выходить строиться на дорогу перед избой. Что ждет нас теперь? Сумеем ли мы получить долгожданную свободу, которая все время маячила впереди, но в последний момент ускользала? Я мысленно попросил помощи у Господа.
Реджинато, мой ординарец, в Черткове всегда носил мой фотоаппарат на шее. Сейчас, увидев, что я сам взял аппарат, он с горечью проговорил:
- Вы решили нести его сами, signor tenente, потому что понимаете: мне не дойти... - и он указал на свои обмороженные ноги.
- Что за чепуха! - воскликнул я и протянул ему фотоаппарат. - С чего ты взял, что не сумеешь дойти? Неси его, пожалуйста, если хочешь. Хотя нет, с какой стати я должен потакать глупостям? Я сам понесу аппарат.
Судя по его растерянному, грустному взгляду, я не убедил его.
И Реджинато действительно не дошел.
* * *
Когда люди построились, Антонини и я заняли место во главе колонны, и мы тронулись в путь. Снег громко скрипел под ногами. Мороз не стал долго ждать и немедленно принялся усердно трудиться над своими пленниками, проникая под одежду, кусая и щипая нас со всех сторон.
Капитан Магальди шел одним из последних, почти повиснув на руке своего ординарца Белладженте. Неожиданно он потребовал, чтобы его отвели обратно в дом. Он заявил, что не сможет идти. Как мы ни старались, было невозможно уговорить его сделать над собой усилие. Белладженте бегом вернулся в избу и заручился обещанием русского хозяина дома, что тот на следующий день доставит больного в госпиталь{16}.
В соседней избе остался младший лейтенант Сальвадор, уроженец Триеста, служивший в 62-м батальоне.
* * *
Возле жилища майора У собралось много людей. Все ждали. Солдаты находили в толпе знакомые лица, заводили оживленные беседы. Я присоединился к моему взводу.
Так прошло больше часа. Мы видели, что дорога, ведущая к центру города, постепенно заполняется людьми. Общая колонна вполне разместилась на улице маленького провинциального городка. Нам было далеко до бесконечного потока людей, который двигался по заснеженным дорогам в первые дни отступления. Мы немного походили между домами, затем присоединились к общей колонне. В конце концов двинулись вперед: сначала - дивизия Торино, вслед за ней - Пасубио, затем - остальные армейские подразделения. Будучи артиллерийской бригадой армейского корпуса, мы замыкали шествие.