Сильная рука Сюденъельма отодвинула Розамунду в сторону. Покачнувшись, она схватилась за стену. Сюденъельм рванул дверцу шкафа.
— Сюденъельм, — закричала Розамунда.
В ее голосе было столько отчаяния, что по спине у Виллема побежали мурашки.
Карина всхлипнула.
Внизу вдруг стало тихо.
Виллем осторожно глянул вниз. Розамунда стояла у стены и широко открытыми глазами смотрела на Сюденъельма. Сюденъельм застыл перед шкафом. Он молчал. Одной рукой он держался за верхний край дверцы, с его волос сыпалась пыль. На лице медленно появилось выражение безысходной тоски и одиночества.
Но вот в дверях появился другой человек и завладел вниманием Виллема. Голос у него был папин, но таким папу Виллем видел впервые.
Папа остановился на пороге и заглянул в комнату. Он долго смотрел на Розамунду, потом бросил беглый взгляд на Сюденъельма. Вот он протянул руку, но тут же опустил ее.
Нет, Виллем никогда не видел папу таким. Он вдруг вспомнил слова Розамунды:
— Ночью все видится иначе. Невидимое становится видимым.
Неужели он сейчас видит настоящего папу?
Этот папа мог бы отправиться с экспедицией в джунгли, поплыть на поиски затонувших сокровищ, он мог бы пуститься в пляс, не думая, что его кто-то увидит, такой папа не стеснялся своих слез, готов был смеяться в любую минуту, никогда не раздражался, его руки могли погладить по голове даже в самый неподходящий момент…
Виллем не верил своим глазам, это был совершенно новый папа. Неужели достаточно лунного света, чтобы человек так изменился? Может, родись папа дикарем, он был бы именно таким?
Питер… впрочем, о Питере лучше сейчас не думать, тем более, что возле шкафа опять что-то происходило.
Сюденъельм, Розамунда и папа глядели в раскрытую дверцу шкафа. Изнутри шкафа лился серебристый свет, отчего лицо Сюденъельма сделалось еще бледнее, вид у него теперь был совсем жалкий.
Зато в глазах у Розамунды появилось теплое мерцание, как будто она увидела что-то, таившееся у нее в душе.
Папа сделал несколько шагов в глубь комнаты. Он хотел подойти к Розамунде, но остановился и снова заглянул в шкаф.
— Я и не знал, что ты все это хранишь…
— Ты вообще многого не знаешь, — прошептала в ответ Розамунда. Неожиданно в комнату ворвался непонятный шум. Виллем вздрогнул, хотя ему казалось, что его уже ничем нельзя удивить. У двери дома кто-то кашлял, бурчал, бубнил, скребся, шуршал, топотал и стучал. Потом дверь распахнулась, и кто-то, запнувшись о порог, вошел в коридор. Хриплое бурчание и бормотание возобновилось, и Виллем разобрал слова:
— Интересно, зачем ей понадобилось разворачивать дом задом наперед?.. Взял я с собой зонтик или нет?.. Ну-ка, ну-ка… Кажется, меня пригласили к обеду…
На пороге показался Мерлинсен. Его седые волосы были аккуратно причесаны и лежали красивыми волнами, как у всех уважающих себя волшебников. На плечи он накинул голубой плащ. Плащ был длинноват и путался в ногах.
— Розамунда, милая! — воскликнул он, устремляясь в комнату и не замечая никого вокруг. — Надеюсь, праздник еще не начался?.. Я так рад, что буду ночевать в палатке… Что с тобой?.. Неужели я опять что-то напутал?..
Это было последней каплей.
Сюденъельм яростно захлопнул дверцу шкафа, но она снова раскрылась. Мерлинсен даже подпрыгнул от неожиданности, он начал кричать о больном сердце, о стариках, о современной молодежи…
— Где Карина? — взревел Сюденъельм. — Во всем виноват этот проклятый мальчишка! Я этого не потерплю…
Он пулей вылетел из комнаты, оставив позади себя облако пыли. Мерлинсен в полном недоумении смотрел ему вслед.
— Вы уже начали играть в прятки? — спросил он.
17
Розамунда засмеялась. От смеха она согнулась и бессильно прижалась к стене. Мерлинсен отступил на шаг и с удивлением уставился на нее.
— Я… Я что-то напутал?.. Разве сегодня не среда?.. Праздник на свежем воздухе… Жаркое на вертелах?..
— Успокойся, ты ничего не напутал, сегодня четверг, и никакого праздника не будет, — ответила Розамунда, продолжая смеяться.
— А почему ты смеешься? Я плащ надел наизнанку? Или у меня нос в саже? Может, я не вытер ноги?
— Я вообще-то не смеюсь, — тихо сказала Розамунда. — Это только так кажется.
Мерлинсен огляделся. Он вытянул шею и, прищурившись, стал разглядывать папу Виллема.
— А это кто?.. Ты?.. Вы?.. Розамунда, ты забыла представить меня своему гостю.
— Ты его знаешь, — устало сказала Розамунда.
— Я?.. Неужели?.. Прошу прощения… Мои глаза уже не те, что были раньше…
Он еще больше вытянул шею, казалось, он вот-вот упадет.
— Ну, надо же… Подумать только… Какая приятная неожиданность… — бормотал Мерлинсен.
Карина ущипнула Виллема за бок и тихонько фыркнула. Виллем вздрогнул — он был слишком поглощен происходящим внизу и совсем забыл про нее. Он даже не сразу сообразил, кто она. Карина, как завороженная, смотрела вниз.
— Не верю своим глазам!.. — воскликнул Мерлинсен. — Неужели это ты?..
— Да, я, — подтвердил папа Виллема.
— Я столько лет не видел тебя… А тут еще такое расстройство… Обещали праздник… А праздника нет… Ничего не помню…
Он схватился руками за голову и стал бегать по комнате. Плащ, как голубой флаг, развевался у него за спиной.
— Прискорбно… весьма прискорбно…
Он остановился перед шкафом и заглянул внутрь… Постепенно лицо его преобразилось. На губах заиграла легкая, нежная улыбка, Виллем никогда в жизни не видел такой улыбки.
Карина шмыгнула носом. Виллем толкнул ее, чтобы она не шумела, но Карина и не думала подчиняться.
— Я вспомнила слово, которое никак не могла вспомнить, — прошептала она.
— Какое еще слово? — шепотом спросил Виллем, не глядя на нее.
— Дедушка, — ответила Карина. — Только не знаю, что это значит.
Виллем вздрогнул. В голове опять, в который уже раз, закололо, а в темноте памяти мелькнул светлый луч. Дедушка? Но ведь у него нет дедушки. Он посмотрел на папу. Губы у папы были сомкнуты. У него рот всегда как будто на замке, подумал Виллем.
— Всегда! — крикнул он неожиданно.
— Т-с-с! — шикнула Карина. — Ты нас выдашь.
Розамунда быстро глянула наверх. Виллем прижался к шкафу, он не знал, заметила она его или нет.
— Милые, чудные друзья, — начал Мерлинсен. — Возможно, я сказал что-то не то. Но одно несомненно, я совершил непростительную глупость…
— Глупость? — удивилась Розамунда.
— Ты уверен, что это глупость? — опросил папа.
Виллем еще теснее прижался к шкафу. Он ничего не понимал. Мерлинсен. Розамунда. Папа. Покалывание в голове усилилось. Он стиснул зубы. Ему вдруг все стало безразлично.
— Я пришел, Розамунда, чтобы рассказать, какую я сделал глупость… Ты знаешь, какой я рассеянный… Вечно думаю не о том…
— Еще бы мне не значь! — вырвалось у Розамунды.
— Но что касается моей работы или моего хобби, тут у меня полный порядок.
— Да, к сожалению! — со вздохом согласилась Розамунда.
— Сегодня вечером ко мне пришел мальчик и пожаловался, что он… что он… Нет, не могу говорить об этом в присутствии посторонних.
— Посторонних! — возмутился папа. — Это я-то посторонний?
— Конечно, нет. — Мерлинсен, прищурившись, посмотрел на папу, — Чем больше я на тебя смотрю, тем больше убеждаюсь, что ты изменился до неузнаваемости. Стал как-то больше похож на самого себя.
— Ну, не тяни же! — сказала Розамунда.
Виллем затаил дыхание и дотронулся до головы, в которой теперь уже стучало. Он почувствовал тошноту.
— Да… мм-м… Так вот, значит, приходит ко мне мальчик. А ты сама знаешь, как неприятно, когда приходят ночью, уже при луне…
Виллем глянул вниз. Папа кивнул, мол, он-то прекрасно это знает!
— И вот этот мальчик… С ним приключилась одна неприятная история… Как бы это сказать…
— Он стал невидимкой, — договорила за Мерлинсена Розамунда.
— С чего ты взяла? Мой сын вовсе не невидимка, — возмутился папа.
Розамунда хотела ответить, но Мерлинсен поспешил предупредить готовую вспыхнуть перепалку.
— Ты совершенно права! — воскликнул он. — Именно это я и хотел сказать. Тяжелая форма невидимости, не поддающаяся традиционным методам лечения, совершенно необратима. Это я в конце концов нашел в своих книгах. Ни в одной из них нет ничего про детскую невидимость. Ты только подумай! Сперва я решил, что такого не бывает и мальчик ошибается. Но он говорил так серьезно, что мне пришлось поверить ему. Но помочь ему я не мог. Я, в сущности, мало кому могу помочь, вот я и подумал о тебе, Синемунда…
Розамунда вздохнула:
— Ты и в самом деле не знаешь, отчего дети становятся невидимками?
— Понимаешь, мы хотели назвать тебя Синемундой, по-моему, синий цвет гораздо красивее, чем розовый, но твоя мама сказала… А где мой зонтик?..
— Понимаешь, мы хотели назвать тебя Синемундой, по-моему, синий цвет гораздо красивее, чем розовый, но твоя мама сказала… А где мой зонтик?..
— И ты послал мальчика ко мне? — спросила Розамунда.
— Какого еще мальчика? Ах да, мальчика!.. — вспомнил Мерлинсен. — Почему же ты заговорила о зонтике? Вечно ты меня перебиваешь, когда я рассказываю о чем-нибудь важном!
— А что стало с мальчиком? — спросил папа.
— С мальчиком? О каком мальчике ты говоришь?
— Папа! — взмолилась Розамунда. — Постарайся сосредоточиться.
Мерлинсен закрыл глаза.
— Папа… Чудесное слово! Ты так мило его произносишь. Почему ты так редко зовешь меня папой?.. Впрочем, мы говорили про мальчика. Когда я его увидел, я почему-то подумал о тебе. Совершенно невольно… Мне показалось, что ты сможешь ему помочь.
Он поперхнулся и наморщил лоб.
— Я вижу твое притворство, — сказала Розамунда. — Не надо разыгрывать передо мной волшебника. И не надо делать вид, будто ты все забываешь. Я ведь знаю, что это не так.
Мерлинсен весь сжался под ее взглядом и в рассеянности дважды обмотался плащом.
— Ты совершенно права, — сказал он. — Не знаю, откуда у тебя эта проницательность. Но только после ухода мальчика я понял, что заставило меня послать его к тебе. Я вдруг понял, почему его рот, нос и лицо показались мне такими знакомыми… И я подумал, пусть я лезу не в свое дело… пусть ты объяснила мне раз и навсегда… Словом, я кинулся к тебе со всех ног…
— Отчего ты не рассказал всего этого, когда звонил? — спросила Розамунда.
— Я как раз хотел рассказать и даже позвонил еще раз! Но потом решил, что такой важный разговор лучше вести не по телефону. И я повесил трубку прежде, чем ты успела снять свою. По дороге сюда я вспомнил все, что ты мне тогда говорила. Каждое твое слово, когда ты пришла ко мне и рассказала о своем намерении… Была весна, шел дождь, я радовался приближению лета и жалел, что рядом нет твоей мамы… Я сказал тебе, что ты сама должна знать, что для тебя лучше…
— Ты меня очень поддержал тогда, — сказала Розамунда.
— Я все вспоминал, вспоминал… Не понимаю, почему я все забываю и говорю невпопад…
— Ты все помнишь, когда хочешь, — сказала Розамунда. — Наверное, кое-что тебе просто не хочется помнить. Может, ты боишься воспоминаний. А, может, для тебя важнее то, что написано в твоих старых, пыльных книгах.
— Розамунда! — с укоризной воскликнул Мерлинсен.
Виллем слышал каждое слово. Но их голоса пробивались словно сквозь толщу тумана, которым головная боль окутала его память. Он слышал, о чем они говорят, но не хотел этого понимать… Не хотел!..
Карина толкнула его в бок.
— Слушай, оказывается, Розамунда твоя…
— Молчи, я не желаю этого знать! — оборвал ее Виллем.
— Не понимаю, о каком невидимом мальчике вы говорите? — вмешался папа. — Виллем совсем не невидимка. И я по-прежнему считаю, что ты тогда поступила неправильно, Розамунда. Я никогда не забуду…
— Только не начинай все заново, — взмолилась Розамунда.
Виллем посмотрел на папу. Вот сейчас он выглядел таким, как обычно.
Карина ущипнула Виллема.
— Выходит, у тебя есть и папа, и мама, и дедушка? — грустно и сердито сказала она. — Тебе-то легко перестать быть невидимкой.
— Не болтай! — огрызнулся Виллем. — Выдумала тоже! Нет у меня ни мамы, ни дедушки. Есть только папа! И он меня видит!
— Так ты все наврал? — рассердилась Карина. — Просто морочил мне голову? Хватит! Я возвращаюсь к Сюденъельму… Ну, как ты мог!
Она хотела сесть. Но Виллем заставил ее снова лечь. Карина сопротивлялась, она всхлипывала, кусалась, брыкалась. Они оба забыли, что находятся на шкафу.
Вдруг Виллем услышал, как Розамунда, папа и Мерлинсен вскрикнули в один голос. У Виллема душа ушла в пятки. Шкаф зашатался. Виллем отпустил Карину и вцепился в край шкафа. Карина — тоже.
Шкаф с грохотом рухнул на пол. Полетели щепки, взвилось белое облако пыли. Виллем и Карина барахтались на полу среди груды вещей, которые вывалились из шкафа. Здесь были ползунки, погремушки, кубики, медальон с выпавшей из него прядью волос, фотография маленькой девочки, сидящей на коленях у какого-то мужчины, рисунок, на котором был изображен папа Виллема, золотое сердечко, альбом с фотографиями и шкатулка, из которой выпало перо, отливавшее всеми цветами радуги, блестящий камушек, засохший цветок и разноцветные стеклышки.
Карина первая вскочила на ноги. Она прошла сквозь облако пыли и улизнула из комнаты. Виллем кинулся за ней. Из-за пыли их никто не заметил.
18
Виллем нагнал Карину уже в лесу. Увидев Виллема, она громко вскрикнула. Тут же Карина споткнулась и упала в кусты. Затрещали ветки, зашуршала листва.
Карина не шевелилась.
— Что с тобой? Ты не ушиблась? — запыхавшись, спросил Виллем.
Вдруг он услыхал, что она плачет. Виллем стоял в растерянности.
Сквозь рыдания послышались какие-то слова, но Виллем их не разобрал.
— Что, что? — переспросил он.
— Уходи от меня! — вытворила Карина. — Видеть тебя не хочу!
— Но почему? Что я тебе сделал?
— Ты просто дурак! — сказала Карина и снова заплакала.
— Да что случилось? — Виллем и в самом деле чувствовал себя дураком.
— Ты ничего не понимаешь! — закричала Карина, садясь на землю прямо среди кустов. — Тебе легко говорить, что ты не хочешь жить у Сюденъельма. У тебя ведь есть и мама, и папа, и дедушка!
— Неправда! — воскликнул Виллем. — У меня никого нет!
— Я сама их видела! — сказала Карина.
— И все-таки ты ошиблась! У меня есть только папа! Про какую маму и про какого дедушку ты все время толкуешь?
Карина поднялась на ноги и выбралась из кустов. Она остановилась перед Виллемом. Ее лицо было грязное от древесной трухи и слез. На щеках краснели [ссадины. В длинных волосах застряли стебельки мха и даже одна сосновая шишка.
— А у меня нет никого на свете! Слышишь, никого! Поэтому не говори, что я должна делать то же самое, что и ты. Тебе легко быть смелым!
— Но ведь и у тебя должны быть где-то мама и папа, — сказал Виллем.
— Нет у меня ни мамы, ни папы! Ясно? Никого у меня нет. И хватит решать за меня!
Она оттолкнула Виллема и зашагала по тропинке.
— Ты куда? — крикнул Виллем ей вслед.
— Неважно, с тобой я все равно не останусь! Я знаю, что мне суждено навсегда быть невидимкой! А тебе я больше не верю!
— Ты хочешь вернуться к Сюденъельму?
Карина остановилась.
— Я же сказала, что ты дурак и ничего не понимаешь! Я не могу туда вернуться. Неужели не ясно?
— Ты сама говорила, что хочешь вернуться к нему… — буркнул себе под нос Биллем.
Карина зашагала дальше, Виллем последовал за ней.
— Нечего таскаться за мной! — бросила Карина через плечо.
— Да не за тобой я. Просто мне случайно по пути. Тропинка ничья хочу и иду, — сказал Виллем.
— Тогда и не приставай ко мне!
— А я и не пристаю… Но, может, ты мне все-таки скажешь, куда ты идешь? Хочу найти Питера Пэна, — ответила Карина.
— Питера? — От удивления Виллем даже остановился. — Зачем он тебе? Карина не ответила. Зато ускорила шаг. А Виллем все стоял на месте. Он чуть совсем не забыл о Питере. Карина тем временем растворилась в темноте. Карина! — тихо окликнул Виллем, но никто ему не ответил.
Питера он потерял. А теперь он потерял и Карину. Виллем вдруг догадался, что она задумала.
— Карина!
Спотыкаясь, Виллем побежал по тропинке. В темноте он не разглядел Карину и чуть не сбил ее с ног.
— Ты его все равно не найдешь, — сказал Виллем.
— А, может, он еще сидит на поляне.
— Знаю… Ты хочешь…
Виллем умолк. Ему было трудно высказать вслух свою догадку, а Карина не собиралась приходить ему на помощь.
Неожиданно перед ними открылась знакомая поляна. Лунный свет падал на мох, теперь мох казался серым.
Виллем тревожно огляделся. Но ни предательских теней, ни сгорбленного, всклокоченного Сюденъельма видно не было.
Однако под деревом слева от Виллема кто-то сидел.
Карина ничего не заметила, а Виллем быстро подбежал к дереву. Там, обхватив голову руками, сидел Питер. Он не двигался. Казалось, он ничего не видит и не слышит.
— Питер Пэн! — воскликнула Карина.
Она тоже заметила Питера, подошла и опустилась возле него на колени.
Питер поднял голову и посмотрел сперва на Карину, потом на Виллема. Он их не узнал. И хотя Виллем был к этому готов, ему стало обидно.
— Я Карина. Ничего страшного, даже если ты меня не помнишь, — сказала она.
Виллему захотелось стукнуть ее за эти слова. Взгляд у Питера по-прежнему был отрешенный.
— О чем ты думаешь? — с любопытством спросила Карина.
— Стараюсь вспомнить то, что забыл. Кажется, это было что-то очень важное, — ответил он тихо. — Кажется, я прилетел сюда, чтобы кому-то помочь… А кому — не помню…