Суккуб - Еремина Дарья Викторовна 10 стр.


Марк написал: Ты потрясающе получилась на обложке Максима…

Я снова качаю головой: Не злись. Это всего лишь журнал.

Марк написал: На нем написано: самый продаваемый…

Я сжимаю зубы: Я отключаюсь. Пока.

Марк написал: Я не ною. Не уходи.

Марк написал: Не уходи!

Марк написал: Лида!

Я закрываю окно сообщения и поднимаю взгляд к Грише. Она пьет кофе.

Марк посылает файл. Я принимаю. Открываю. Это газетная вырезка. Заголовок: «Трагедия в самарской семье. Девочка-подросток осталась на попечении бабушки и дедушки». Я ударяю кулаком по клавиатуре и начинаю реветь… Сволочь…

На столе рядом с ноутом лежит коммуникатор. Я готова разнести всю кафешку, но зажимаю кулаки между колен и тихо плачу. На экране высвечивается звонок: Марк. Сжав челюсти, я поднимаю трубку.

— Какой же ты гад. Какая же ты сволочь. Зачем ты это сделал? Зачем?

На другом конце повисла тишина. Потом его голос прорезался сквозь километры:

— Лида, я, просто, пытаюсь понять тебя. Чтобы помочь.

— Пошел ты в жопу со своей помощью, урод! — Крикнула я в трубку, глотая слезы.

Я нажала отбой и начала колотить коммуникатором об стол. Гриша наблюдала за девайсом у меня в руке, не меняясь в лице. Когда откуда-то справа послышался щелчок фотокамеры, ее мгновенно снесло.

Это ее работа. Никто не увидит фотографии, где Лида беснуется, колотя свой телефон. Вытерев сопли, я уткнулась подбородком в кулак. На экране застыла мамина свадебная фотография, снабжавшая газетную вырезку. Какая же она красивая. Немыслимо красивая. Мама…

4

Мне было двенадцать. В тот год пришли первые месячные, но не первые признаки сексуальности.

Я пришла домой из школы. Отчим сидел в комнате и смотрел телевизор. Он работал сутки через двое и в тот день отдыхал. Пройдя в комнату, я собиралась сделать уроки, чтобы вечером потусить во дворе.

Этот человек, ставший мужем мамы, был мне глубоко безразличен. Он существовал как прокладка между нами, и внимания с моей стороны не удостаивался. Мама была потрясающе красивой женщиной. Самой красивой на свете. Она была драгоценностью, наградой, призом за первое место в марафоне жизни. Я представить себе не могла, что отчим может желать кого-то, кроме нее. Это было немыслимо.

Когда я села за письменный стол и принялась за геометрию, он встал в проеме двери. Я услышала или почувствовала, но реагировать на него не собиралась. Через какое-то время он подошел к столу и начал наблюдать за тем, как я черчу решение задачи. Когда дотронулся до волос, я лишь одернула голову. Когда сжал кулак на хвосте и потянул назад — испугалась.

Он не пил. Только курил. Его прогорклый язык оказался у меня во рту в тот момент, когда я закричала. Оттолкнувшись ногами от ножки стола, я покатилась на кресле к окну. Резко. Он повалился на меня, потеряв равновесие. Я вскочила, сшибая его окончательно с ног, но сама полетела на пол. Он держал за лодыжку.

Тогда было тихо. Очень тихо. Все происходило в такой неестественной тишине, что только потом я обратила внимание на это. Сотни раз потом, тысячи раз потом — когда вспоминала. Врезав пяткой в глаз, я поднялась на карачки. Ватные ноги не слушались. Я хотела добежать до ванной и закрыться там до прихода мамы. Только об этом и думала. Закрыться в ванной. До прихода мамы.

Я не знаю в каком прыжке он меня достал. Так прыгают только дикие звери. С карачек — вперед — ухватил за ногу и потянул к себе.

Я молила, чтобы мама пришла сегодня раньше. Позже, когда я сотни раз вспоминала, тысячи раз вспоминала — я поняла, что это была первая полноценная запущенная мной программа. Потому что все, что произошло дальше — я видела и желала всем существом. Я отбивалась руками, ногами, лбом. Я видела огромный кухонный нож, которым мама стругала капусту на солянку. Я видела его в нем. Навсегда в нем. Чтобы он никогда уже. Никогда…

Мама пришла пораньше. Точнее принеслась, потому что была без сумки, без всего. Только с ключами.

После того, как я попала ногой по яйцам, он замер, жмурясь и прижимая мою шею к полу. Когда забрался снова, я уже не понимала что делать.

Он не успел. Ничего не успел, кроме как порвать на мне одежду, оставить пару синяков и смертельно напугать.

Когда он замер, я подумала, что передумал. Подняв взгляд, я уставилась в остекленевшие глаза и услышала хрип. Кровь изо рта теплой струей потекла мне на лоб. И тогда я закричала. Меня вырвало тут же.

Мама пятилась назад, безумно медленно поднимая руки к голове. Черты лица кривились. Губы расползались. Из закрывшихся глаз хлынули немые слезы.

Мы позвонили в «скорую». Со «скорой» приехала милиция. Маму арестовали. Ей ничего не угрожало. Я была уверена. Это была самооборона. Она защищала меня — свою дочь.

Мне рассказывали, что она выхватила пистолет еще в подъезде, на первом этаже. Нажала предохранитель и направила на сержанта. Они говорили ей, что ее наверняка оправдают. Молили, чтобы она успокоилась. Обещали, что все будет хорошо. Прижав дуло к подбородку, она выстрелила…

Позже, в сотый, в тысячный раз вспоминая, я понимала, что отчим заглотил весь неосознанный посыл моей формировавшейся натуры. И если разобрать все по полочкам, в обеих смертях была виновата только я. Это пришло позже. Намного позже. Когда я начала разбираться в происходящем вокруг. Когда обнаружила способность влиять на окружающих и выстраивать события.

Но с того дня любая человеческая особь мужского пола для меня стала лишь подзарядкой для тренировки своих способностей. Соляркой. До тех пор, пока маммолог не прописал секс…

5

Я планировала съездить в Самару на родительскую субботу, но присланная Марком газетная вырезка выбила из колеи. Собравшись в тот же день, мы полетели домой. Пусть весь мир подождет…

Сидя в ожидании рейса, я позвонила бабушке. Уже и не помню, когда мы виделись в последний раз.

— Я завтра буду у мамы. — Говорила я в трубку.

— Хорошо, девонька. Мы заберем вас. — Улыбалась бабуля на другом конце провода.

С двумя пересадками на чартерах я, в общем-то, даже, выспалась. Гриша дремала рядом, накрыв своей ладонью мою. В самолете наши розовые наручники могли породить некрасивые слухи. Любой повод хорош лишь тогда, когда он свеж. И этот повод случился прошедшей осенью.

В то дождливое утро у одного из отелей в Чехии меня встретили папарацци. Я растерялась. Хоть и прельщающий взгляды, хоть и соблазнительно-трогательный, но я просто журналист. Я штатный специальный корреспондент. Гриша пыталась оградить, как могла. Я перетрусила, проталкиваясь к такси. Когда же я, по привычке, передала ей зонт, и ухватилась за ручку двери такси, произошло недоразумение. Она так и не призналась, специально или случайно произошло то, что произошло. Из ее поясной сумки выпали наручники. Как из секс-шопа, только с нормальным ключом. Она сама сшила мягкий пушистый чехол, чтобы не натирали. Наручники в розовом меху…

Я открыла рот, смотря на мгновенно промокшую синтетику. Все внимание устремилось к ним: розовым меховым наручникам, упавшим между нами. Опомнившись, я подняла взгляд на Гришу и прыснула со смеху. Она улыбнулась в ответ и наклонилась, чтобы поднять. Папарацци были счастливы. Меня никто не тронул. В тот же день фотографии наручников и наши смеющиеся лица подвинули все гламурные новости Интернета. Блоги запестрели фантазиями на тему нашей лесбийской любви. И не собиравшийся остывать интерес просто закипел.

И все из-за простого и доступного ухищрения для лунатика Лиды…


Мы вышли из здания аэропорта, не вполне понимая, какое нынче время суток на улице и у наших организмов. Было прохладно. Где-то у горизонта небо обещало впустить в мир солнце. Коммуникатор пестрел вызовами и SMSками. Начальство бесновалось в трубке, как бывало не часто.

— Валерий Михайлович, у меня корь. Я вся в красную точечку.

— В какую на хуй точечку? — Орал динамик.

Я отдала трубку Грише, мотая головой.

— Да. — Сказала она. — Да, все так. — Повторила спокойно. — Да, пиздец полный, Валерий Михайлович…

Я улыбалась, ловя такси.

— Да, зазведилась, сволочь. Вы абсолютно правы. Где мы? Сложно сказать, Валерий Михайлович. Мы где-то над землей. Здесь облака. Я не знаю точно.

Я показала таксисту на два чемоданчика и улыбнулась: на Городское кладбище.

— Да, суки последние. Вы правы, Валерий Михайлович. Я тоже в ахуе. Да. Я тоже не знаю что делать. Да, отбой. — Гриша села на переднее сиденье и передала трубку обратно.

— С чемоданами на кладбище? Погостить? — Обернулся таксист к Грише.

— Да. — Ответила она, наверно, по инерции…

Всю дорогу шофер смотрел на меня в зеркало заднего вида.

— Я могу подождать вас, Лида. — Сказал, когда я подошла к багажнику.

— Спасибо, не надо. — Отрицательно качнула я головой. Достаточно было, что таксист меня узнал.

Вытащив наши чемоданчики, Гриша сделала страшное лицо и подождала, пока он отъедет. Я уже шла к входу на городское кладбище. К могиле родителей. К зеленой ограде по пояс с острыми пиками на концах. К гранитной плите, в самом низу которой, под фотографиями родителей, именами и датами жизней по моей надписи было выгравировано: мамочка…

Двенадцать лет прошло. Тебя нет со мной ровно половину жизни…

Я сидела на корточках, выдергивая сорняки из цветника и рыхля землю вилкой, хранящейся за надгробием. Вокруг было пусто, ничто не могло нарушить мертвой тишины. Нужно было оставить пару сорняков бабушке. Вздохнув, я села на крохотную шаткую лавочку. Обернулась к Грише. Она не заходила, сидя в сторонке на чемоданах. Поймав мой взгляд, полезла в багаж за водкой. Хлеб пекла бабушка. Она сама пекла…

Не ища чистых мест на ладонях, я уткнулась лицом в запястья. Я попытаюсь. Еще немножко, и я попытаюсь все исправить. Я пока не чувствую сил. Но я смогу. Я обязательно смогу. Я слишком сильно по тебе скучаю. Я слишком сильно тебя люблю.

Когда скрипнула калитка, я сглотнула. Ополоснув стакан, Гриша налила водки и поставила на могилу. Села рядом. Я кивнула, вытирая слезы. Тушь защипала глаза.

— Марк?

Он обнял меня за плечи и прижал к себе голову, целуя волосы. Я заплакала. Как хорошо, что ты рядом. Сволочь ты такая… Как же хорошо, что ты рядом…

Мы сидели тихо. Сидели молча. Я не могла рассказать ему о том, что хочу вернуть маму. Я не могла делиться. Не могла. Потому он и копался в моем прошлом, что я не могла открыться сама. Я не сердилась. Если только чуть-чуть…

— Аншлаг, Петенька. Полный.

Я обернулась, тут же поднимаясь.

— Бабуля!

— Это новые тенденции в макияже, девонька? — Улыбнулась бабуля, распахивая объятия.

Деда расцеловал меня в щеки, потерев их для начала хлопчатобумажным платком в синюю клетку. В периметре два на полтора, огороженном для общей могилы моих родителей и лавочки, уместиться вчетвером мы никак не могли. Выйдя, я начала обдирать вьюнок с ограды. Марк стоял сзади, опираясь спиной на накренившуюся ограду могил по другую сторону дорожки.

— Навернешься… — Покосилась я, хлюпнув носом.

— Она на дерево опирается. — Отрицательно качнул головой Марк.

Поднявшись, я подошла. Поцеловала. Я уже успела забыть, какой ты некрасивый… Улыбнулась, вздыхая. Обернулась к деду с бабулей, хозяйничающих на могиле единственной дочери и зятя. Марк привлек к себе, обнимая. Терся носом о затылок, целуя волосы. Я сжимала ладонями его руки. Только когда он был так рядом, я понимала, насколько сильно скучаю.

— Я с ума схожу, когда ты пропадаешь так надолго… — Шептал мне в затылок. — Кажется, что ты решила не возвращаться. Что все…

Я отрицательно качнула головой. Говорить не хотелось. Нарушать здешнюю тишину, мертвенное спокойствие, пронизанное лучами солнца сквозь вековые кроны. Хотелось просто молчать. И так славно было то, что он рядом.

— Выйдешь за меня, наконец?

Я кивнула прежде, чем успела придумать очередной отрицательный ответ. Закрыла глаза, сжимая обнимающие руки.

— Да?

— Да.

Марк склонил голову так, будто до этого внутри него был зацементирован железный каркас. Мне и самой стало так легко… Ничего не имело значения. Ни кто не был важен, кроме людей, находящихся сейчас здесь.

6

Декабрь 2008

В начале декабря Валерий Михайлович в ультимативной форме сообщил, что я ухожу в отпуск. На две недели. С понедельника.

Возвращаясь домой, я была уверена, что это Марк. Мы расписались в том месяце. Ни о каком свадебном путешествии не было и речи. Но он мог организовать что-то приятное и намекнуть моему шефу, что пора бы меня отпустить отдохнуть. Но сообщив об отпуске Марку, я встретила обычный спокойный взгляд. Это был не он…

Он не мог вырваться так резко. Его день был расписан с девяти до восьми и «звездиться» было не на чем. Мы, вроде как, были на равных. В трудовых книжках идентичные записи. В штатном расписании схожие обязанности. Но его не встречали в аэропортах, у него не было своего агента, его не приглашали в ток-шоу, не снимали интервью для журналов, и к Новому году на прилавках парфюмерных сетей не появятся духи с его именем.

Я подумывала заглянуть к его шефу. Один взгляд, одна мысль. Марк, даже, не узнает. Он смотрел молча, будто слушал мои мысли и намерения. Он прекрасно видел, что мой успех несколько стремителен. Знал, на чем основано внимание. Он пытался понять в этой ситуации меня. Найти место для себя. Даже теперь, после регистрации… Пытался и не мог.

Из коридора зазвонила мобила. Было около десяти, я только вернулась. У меня же, вроде, отпуск? Вынув коммуникатор из сумки, я поднесла его к уху.

— Да, Миш.

— Лид, я пробил нам Италию. — Агент был в деловом восторге.

— Ты шутишь. — Попыталась я сделать голос радостным. Италия стоила мне двух часов медитации на резервной полосе МКАДа.

— Я взял билеты. Собирай вещи, послезавтра в четыре самолет в Милан, днем презентация.

Миша не осведомлялся по поводу моей основной работы. Он вообще не видел необходимости оставаться штатным корреспондентом. Это единственное, чего он не понимал: зачем мне аудитория новостного канала.

— Позвони Грише. — Вздохнула я, нажимая отбой.

Миша — мой агент. И он ненавидит меня. Я это знаю, Гриша это знает, Марк это знает. Двое мужчин, наблюдающих все, буквально все, что я делаю и вынужденных находиться рядом: Миша и Валерий Михайлович. Но с шефом я справляюсь. С Мишей не могу.

Единственное, что я могла сделать с самого начала, это предупредить:

— Наши деловые отношения закончатся в ту секунду, когда ты проявишь ко мне личный интерес.

Он промолчал тогда. Кивнул, пальцем включая гарнитуру в ухе и произнося:

— Да. Да, это решаю я.

Так начиналось наше сотрудничество. И в тот день, в ту минуту он уже ненавидел меня.

Марк вынул мобилу из моей руки. Обнял, целуя.

— Куда?

— Италия. Миша договорился с Limoni. В воскресенье презентация в Милане.

Стянув жакет, прислонил к стене. На третьей пуговице мобила снова зазвонила.

— Марк…

— Потом перезвонишь.

— Потому будет поздно. — Я аккуратно отстранилась. Звонила Гриша.

Я села на лавку, вздыхая.

— Да, Гриша.

— Ты не планировала дать мне отпуск, пока сама в отпуске?

— Это праздный интерес или он тебе нужен?

Произошла заминка. Я прикидывала, сколько времени она жила моей жизнью. Только моей. Мы познакомились зимой почти два года назад. Я, даже, не думала об этом. Она стала частью моей жизни. Частью меня.

— У меня накопились дела, которые неплохо было бы решить.

— Хорошо. Сколько времени тебе нужно?

— Недели хватит.

— Если тебе нужна какая-то помощь, что угодно — просто скажи.

— Я знаю, что ты все можешь, Лидунь. — Улыбнулась Гриша на том конце провода. — Мне, просто, нужна неделя.

— Хорошо. — Выдохнула я. — Позвони мне.

— Не скучай. Отбой.

Я опустила руку с телефоном на колени и посмотрела на Марка, подпирающего стенку.

— Я успела забыть, что она — отдельный человек.

— Я и сам успел забыть, что он — отдельный от тебя человек.

Я нахмурилась. С каким трудом Марк смирялся с Гришей — это отдельная история. Признавать в ней женщину он не собирался. Все их общение состояло из «привет» — «привет», «пока» — «пока». Оттолкнувшись от стены, Марк пошел на кухню. Я опустила голову. По всему телу расплывалась немыслимая усталость. Если бы я могла превратить в жизненную энергию, хоть мизерную толику той силы, что вливалась в меня ежесекундно, пока кто-то где-то листал журналы с моими фотографиями, смотрели ток-шоу или вдруг попадали на редкие репортажи… Я слышала, что все они, даже самые первые, выложены в Интернете на ХХХ-сайтах. Освещение предвыборной компании, беспорядки в Косовске-Митровице. Очень возбуждающее зрелище…

Я просто устала. А без Гриши становилось неуютно. И Марк… Он молчал, но я достаточно хорошо его знала, чтобы понимать, как тяжело он принимает все происходящее вокруг меня.

— Еще пару лет. Пять максимум. И все. Мне не нужно больше. — Вошла я на кухню.

— Не нужно больше для чего? — Марк достал из пиликнувшей микроволновки подогретый для меня ужин.

Застегивая расстегнутые минутами раньше пуговицы, я пошла мыть руки.

Для того, думала я, чтобы попытаться осуществить свою мечту. Первый пункт в том забытом списке. Вернуть маму…

Иногда казалось, что я могу все. Погасить вулкан. Утихомирить торнадо. Остановить Землю. Но уверенности в том, что я могу изменить прошлое — все еще не было.

— Неужели, нельзя было заранее договориться об отпуске? Неужели, тебе настолько наплевать?

Назад Дальше