Фомичев почувствовал, как мгновенно замерз его затылок, арктический холод широким фронтом распространился по спине, заставив задубеть кожу, и успокоился где-то в самом копчике. Этот голос с ложно-добрыми интонациями, в которых пряталась скрытая угроза, мог принадлежать только одному человеку – Аркаше Печорскому. И чем благосклоннее было обхождение, тем больших неприятностей следовало ожидать.
Костыль улыбнулся. Старался сделать это как можно более непринужденно, но губы, стянутые мерзлотой, не желали повиноваться. Получилось нечто вымученное и очень страдальческое.
– Да о чем ты, Аркаша? – пытался напустить на себя беззаботный вид Костыль. – К родственникам хотели съездить на денек. Мать очень просила, сестре ее занедужилось. Но я хотел тебя предупредить.
Аркаша понимающе покачал головой.
– Да, да, конечно. – И, стиснув зубы, произнес: – Только ведь у твоей мамаши сестричка уже лет пять как померла. Что ты на меня так смотришь, обыкновенное дело, бомжевала твоя тетка по вокзалам, побиралась. А еда на мусорках очень некачественная, вот и загнулась от какой-то дизентерии.
Аркаша Печорский пришел не один. У порога, сунув руки в карманы, стояло двое парней лет двадцати пяти. Они были похожи друг на друга короткими стрижками и выпуклыми лбами. Правда, один из них был брюнет с заметно курчавившимися волосами. Другой, напротив, – блондин, с прямым чубом. Два сводных брата-погодка, народившиеся в сезон любви от разбитной и раскрепощенной мамаши. Даже улыбались они одинаково – криво.
На зоне таких называют «гладиаторами», они составляют окружение какого-нибудь уважаемого вора и готовы учинить немедленную расправу с каждым, на кого укажет державный жест их повелителя.
В глазах у обоих плескалось недоброе озорство, похоже, что они собирались повеселиться.
У блондина рука в кармане – наверняка сжимает рукоять ствола. Руки другого болтаются вдоль туловища, правда, в левой руке он что-то держит. Похоже, что французский выкидной нож. Не огнедышащая волына, конечно, но если лезвие угодит в живот, то неприятностей будет предостаточно. Вызывающе безоружен оставался лишь Аркаша Печорский. Если не знать, что за его плечами стоят двое громил, то его запросто можно было бы определить в миротворцы.
По губам Костыля пробежала судорога, не иначе как от холода. Он попытался проглотить набежавшую слюну, но она колюче и неприятно застряла в горле и никак не желала проваливаться. Наконец он справился с комом.
– Что это у тебя с лицом, Паша? – посочувствовал Аркаша Печорский. – Похоже, что у тебя тик какой-то под глазом. Это все нервы, не бережешь ты себя, – лицо его выглядело проникновенным, – а в нашем деле важно здоровьицем не рисковать. Съездил бы куда-нибудь на юг, отдохнул бы, подлечил нервишки.
Парни, стоящие позади, голосов не подавали, лишь их губы без конца морщились в брезгливых ухмылках. Дрессированные «бычки», ничего не скажешь.
– Простыл немного.
– Ну да, конечно, – сопереживал Аркаша Печорский, – это всегда так бывает перед дальней дорогой, да и мамаша твоя прямо лицом спала. Посинела, как общипанная курица.
– Послушай, Аркаша, меня ты можешь называть как хочешь, но мать не трогай, – угрюмо произнес Костыль.
– Ну да, конечно, – понимающе закачал головой Аркаша Печорский, – мать – это святое, хотя и синюшного цвета… пусть лучше минет на вокзале делает за полстакана бормотухи.
Печорский не скрывал своего злорадства – уперев руки в бока, он скалился над беспомощностью Костыля. Подобных слов никогда не говорят просто так – это вызов. На них положено отвечать и причем столь же жестко. Если смолчал и проглотил язык, то о твоем позоре немедленно узнают окружающие, и с этого момента начинается стремительный полет на дно, в точку приземления у зловонной параши.
Самодовольно улыбались два «бычка», готовые к нешуточной потехе.
Смолчи, отшутись, и тогда в следующую секунду, невзирая на прежние заслуги, об тебя со всем усердием вытрут грязные подошвы.
Рука Паши Фомичева медленно поползла к столу, на краю которого лежал обыкновенный кухонный нож. Аркаша Печорский, казалось, с интересом наблюдал за поведением Костыля. А когда до перышка осталось всего лишь мгновение, блондин, проявляя расторопность, выскочил вперед и что есть силы пнул стол, который, опрокинувшись, разбил стоящую на трюмо вазу и замер, задрав кверху ножки. Брюнет, не менее прыткий, коротким замахом ткнул Костыля тремя пальцами под дых и, не дав отдышаться, с ходу приложил его лицом о стену.
В углу заголосила мать. Раздался звук сильной оплеухи, старуха тяжело упала, послышался ее тихий стон. Костыль судорожно открывал рот, пытаясь проглотить спасительную порцию воздуха, но сократившийся нерв не реагировал. А когда все-таки полегчало и он сумел вздохнуть, другой удар, еще более страшный, пришелся ему по голове, и он потерял сознание…
Разлепив веки, Паша Фомичев почувствовал, как что-то липкое застилает глаза. Все вокруг представлялось в каких-то красно-бурых пятнах. Он поднял руку, пытаясь убрать с лица неприятную пелену, и ощутил что-то скользкое. Посмотрев на ладонь, он увидел кровь.
– Очухался? – раздался сверху одобрительный голос. – Хорошо. Значит, можно дальше беседовать. Мамаша-то твоя похлипче оказалась, едва оплеуху отвесили, как она и копыта отбросила. Во-он лежит в углу комнаты, даже язык на сторону свесила.
Костыль повернул голову и увидел, что у окна, привалившись спиной к стене, лежит его мать. Глаза неподвижные, широко открытые, а рот слегка перекошен, как будто бы она хотела предупредить сына о какой-то грядущей опасности. Да вот не успела. Костыль почувствовал, как ужас, свернувшийся в плотный клубок где-то в предсердии, начал потихонечку охватывать всего его. Он почувствовал, как волосы на его затылке приподнялись, и, давясь собственной болью, выдавил из горла нечто похожее на стон.
Смерть ему приходилось наблюдать не однажды. Как-то раз он сам накрутил на лезвие одного крысятника, посмевшего вытянуть из его бушлата сотенную. Случалось, убивал и невиновных, вот хотя бы во время побега. Но он никогда не думал, что смерть матери может быть такой нелепой и оттого еще более страшной.
– Ты еще не сломался? – Он увидел рядом с собой лицо Печорского. – Так, это мы сейчас устроим.
Откуда-то сбоку в опасной близости возник носок ботинка, и он услышал, как треснули его собственные зубы, а рот наполнился кровавой слюной с острым крошевом. – Тебе этого мало? Может, ты еще добавки хочешь?
Аркаша Печорский говорил спокойно, даже участливо. Такое ощущение, что он действительно вскармливал своего уважаемого гостя вкусной кашей.
– Что вы от меня хотите? – прошепелявил Костыль распухшими губами, царапая язык об осколки зубов.
– Вижу, наш разговор налаживается. Посадите его, очень неудобно разговаривать с лежащим, – попросил Аркаша Печорский. И когда «бычки» вздернули Костыля на стул и предупредительно встали рядом, он важно сел в кресло. – Может быть, в картишки перекинемся, или у тебя все-таки настроения нет? – Костыль смолчал. – Так вот, я у тебя хочу спросить, ты знаешь, что бывает с тем, кто проигрывает в карты и не возвращает долг?
– Аркаша, но зачем ты мать-то уложил? – брызнули из глаз Костыля слезы. – Ладно бы меня, поделом! Но мать-то за что?
– За что, спрашиваешь? А за твое неуважение к порядку. Мало того, что ты не выполнил мой приказ, так ты еще ведешь какие-то разговоры со Святым. Теперь ответь мне откровенно, о чем ты с ним говорил. Уж не о том ли, как меня завалить? Ну?!
Аркаша Печорский неожиданно подался вперед, и Костыль рассмотрел в его глазах светлую радужку с темными крапинками.
– Ты же знаешь, я со своей стороны делал все возможное.
– Еще раз спрашиваю, что Святой делал у тебя? Ты хотел меня сдать? – голос Аркаши Печорского срывался на крик.
– Нет, тут совсем другое, – запузырилась на губах Костыля кровь.
Аркаша откинулся на спинку кресла, понимающе покачал головой, а потом холодно произнес:
– Ты меня разочаровал. Надо же так ошибиться. Вот так и бывает, веришь людям, вкладываешь в них душу, а они предают тебя первому встречному. Знаешь, почему я не верю ни одному твоему слову?
Костыль почувствовал, что Аркаша Печорский добился своего: где-то внутри его произошел слом – с хрустом под грудной клеткой, – и от прежнего лихого Костыля осталась одна оболочка, а растоптанная личность теперь мало чем отличалась от коврика, который обычно кладут в прихожей.
Костыль вновь перевел взгляд на лежащую мать. Он обратил внимание на то, что она была в стареньком платье, в нем и рассталась с жизнью.
– Почему?
– Сейчас объясню, – было похоже, что Аркаша был настроен на долгий диспут. Определенно, в нем умер педагог, способный втолковывать сложные вещи даже самому нерадивому ученику. – Ты должен был убить его сразу, как только он появился в твоем доме. Разве ты позабыл о том, что твоя жизнь принадлежит мне? Я могу отнять ее у тебя в любую минуту. Ты будешь спорить?
– Нет. Но ведь Святой нужен живым… Хотя ты прав…
– Вижу, ты меня правильно понимаешь. – Печорский посмотрел на «бычков» и весело поинтересовался: – Ребятки, давно у вас бабы не было? – ответом Аркаше были самодовольные улыбки. – А я вам такую классную целку приготовил. Ну-ка отжарьте его как следует, а потом продолжим разговор.
Воля была сломлена окончательно, Костыль попытался приподняться, но тут же получил удар в голову. На мгновение он потерял сознание и почувствовал, как сильные руки, обрывая пуговицы, срывают с него брюки.
«Гладиаторы» действовали, как молодые похотливые жеребцы, впервые вырвавшиеся на поле, предмет вожделения которых – молодая кобылица, еще не изведавшая любви. Звонко стукнула о пол металлическая пряжка, и Костыль ощутил неимоверную боль в заднем проходе. Сверху раздался злорадный голос:
– Кажись, невинности лишил. Ну, класс!
Костыль попытался разогнуться, но тут же получил очередной удар в затылок. Сознание ушло, сквозь забытье он ощущал грубые сильные толчки.
Очнулся Костыль в ином качестве. Он был раздавлен, унижен, запомоен, и теперь даже самый последний из мужиков не сел бы с ним рядом.
– Уж лучше бы ты меня убил, – выдавил из себя Костыль.
Аркаша Печорский сидел в том же кресле и безучастно наблюдал за его позором.
– Что ты на меня так смотришь? – неожиданно спросил он. – Ты думаешь, я плохой мальчик? Ты ошибаешься, я справедливый человек. И в знак того, что это действительно так, я даю тебе пистолет с одним патроном. Можешь застрелиться.
Печорский вытащил из-за пояса пистолет и, оставив в обойме один патрон, положил его перед собой на край стола. Причем он не дал его Костылю в руки, как сделал бы в другом случае, а именно брезгливо подвинул – так обычно поступают с опущенным, опасаясь зашквариться.
«Бычки», стоящие рядом, понимающе ухмылялись.
Костыль молниеносно схватил пистолет и, наставив его на Печорского, прошипел:
– Молись, сука!
Раздался негромкий щелчок. В ответ ему послышался жизнерадостный смех несостоявшегося законного.
– Ты простодушен, однако. Неужели ты думаешь, я дам себя застрелить? – Он сделал нетерпеливое движение бровями, и «бычок», стоящий здесь же, с размаху пнул ногой Костыля в горло. – Понимаешь, очень не люблю, когда в меня стреляют.
Паша Фомичев долго не мог прийти в себя – кашлял, харкал кровью. А когда наконец оправился, произнес, хрипя:
– Мне конец, Аркаша, незачем мне больше жить, если сейчас не убьешь, так я потом сам руки на себя наложу.
– А ты красноречив, – похвалил Печорский, – вот только пафоса не нужно, мы не на театральной сцене. Я этого не люблю. Вот тебе еще один патрон, но это уже будет твоя вторая попытка. Я тебе советую стрелять в рот, так будет наверняка. В итоге получится очень житейская картина. Сын убил мать и, не выдержав разыгравшихся внутри обломов, пристрелил себя. Лично меня это устраивает. Если же тебя не устраивает, то в хату тебе придется вернуться в качестве запомоенного. Я устрою тебе это, все-таки ты побегушник и находишься в федеральном розыске. А легавые ой как не любят такую публику, – посочувствовал Печорский. – Пусть он использует свой шанс, дай ему патрон.
Блондин гибко согнулся и легко поднял выпавший из рук Костыля пистолет. Привычно извлек обойму, вытащил «неудачный» патрон и предусмотрительно положил его к себе в карман. После чего так же уверенно вогнал новый и, поставив пистолет на предохранитель, положил его на пол и легонько толкнул ногой в сторону Костыля.
– Надеюсь, что ты не промахнешься.
Глава 26
ПЕРВАЯ ПУЛЯ ВСЕГДА ХОЗЯИНУ
Что-то подсказывало Герасиму задержаться ненадолго, и, повинуясь внутреннему голосу, он отошел немного в сторону и, оставаясь в тени раскидистого тополя, сел на скамейку и приготовился к долгому ожиданию. Но долго ждать не пришлось. То, что произошло чуть позже, он не воспринял как везение, просто сработала интуиция, обострившаяся от постоянного соседства с опасностью. Через несколько минут к дому в сопровождении двух крепких ребят подошел Аркаша Печорский.
Все-таки эта встреча не была случайной, слишком хорошо Святой успел узнать своего противника.
Аркаша шел неторопливо и вальяжно, парни двигались пружинистой походкой тренированных лошадок, готовых в любую секунду перейти со спокойного шага на резвую рысь.
Первым к подъезду подошел блондин, уверенно распахнул дверь, брюнет вошел последним, пропустив Печорского. Причем брюнет успел оглянуться незаметно, но очень цепко, мгновенно запечатлев не только двух бичей, высматривающих пустые бутылки из-под пива, но и машину Святого, стоящую под деревом.
Мужчину, читающего газету на лавке, телохранитель посчитал безвредным и уже в следующую секунду плотно притворил за собой дверь, словно боялся автоматной очереди, пущенной в спину.
Вышли все трое минут через сорок. Первым, как и следовало ожидать, появился брюнет – короткими и быстрыми взглядами он осмотрел двор и, не увидев ничего настораживающего, негромко что-то сказал через плечо, очевидно, приглашая Аркашу Печорского на выход.
Аркаша, в сопровождении блондина, вынырнул из подъезда и заторопился к припаркованному джипу, стоявшему здесь же. Даже если бы сейчас Святой попытался срезать его из скорострельного «узи», то затея была бы обречена на провал. Первые две очереди достались бы телохранителям, но пяти-шести секунд, что остаются в запасе у Печорского, вполне достаточно не только для того, чтобы спрятаться в бронированный автомобиль, но еще и открыть ответную стрельбу.
Плотно опекают, придраться трудно.
В джипе, слегка опустив водительское кресло и сцепив короткие пальцы на затылке, сидел парень лет двадцати пяти. Глаза у него были слегка прищурены, и он не без интереса посматривал вслед каждой женщине, у которой платье поднималось чуть выше колен. Причем он не делал различия между молодой или старой дамой и поворачивал голову с таким волнением, как будто каждая из них торопилась к нему на свидание. Похоже, что парень страдал хронически повышенным либидо.
От беззаботного котяры не осталось и следа, как только он увидел выходящего Печорского, – подобрался враз. В этот момент для него был только один объект – его сердитый шеф.
Брюнет открыл дверь, и Аркаша юркнул в салон.
Печорский пребывал в хорошем расположении духа и что-то оживленно говорил своим спутникам, которые отзывались на красноречие босса сдержанными улыбками. Сразу видно, что они прекрасно были осведомлены о субординации и не переступали черту, отделяющую их от хозяина.
Двигатель завелся, и в тот же самый момент из окна третьего этажа раздался хлопок, спугнувший стайку воробьев, сидевших на дереве.
Аркаша Печорский, кивнув в сторону дома, что-то сказал, и все дружно расхохотались. «Тойота-Лексус» стремительно сорвалась с места.
Герасим бросился к своей машине и тронулся следом.
Попетляв по улицам Медведкова, джип вырулил на Ярославское шоссе и на большой скорости направился в сторону Мытищ. Святой достал сотовый, набрал номер и, когда трубка отозвалась голосом Пантелея, произнес:
– Слушай, Пантелей, не откажи в просьбе, пошли кого-нибудь в Медведково, адресочек один проверить нужно.
– А сам чего? – недовольно буркнул старик. – Ног нет, что ли?
– Потом объясню, у меня сейчас дело очень серьезное.
Перестроившись в левый ряд, «Тойота-Лексус» неожиданно свернула к обочине. У одного из киосков джип притормозил. Из салона выскочил брюнет и, сунув деньги в окошко, купил пачку сигарет. Распечатывая ее на ходу, он вернулся обратно. Продавщица, совсем девчушка, что-то крикнула про сдачу, но брюнет великодушно отмахнулся, бросив через плечо:
– Купишь своему мальчику презервативов, – и прыгнул в салон.
– Ладно, называй адрес, – старик не любил, чтобы его напрягали. Пантелей считал не без основания, что у него у самого дел выше крыши.
Святой продиктовал адрес.
– Ладно, понял тебя. Позвоню смотрящему района. Думаю, он старику не откажет в любезности, пошлет кого-нибудь из своих.
– Когда известишь?
– Думаю, минут через сорок, не раньше.
– Ладно, спасибо.
Джип выехал на тихую мытищинскую улочку. Двигался он осторожно, словно сапер по минному полю. Дважды останавливался перед глубокими колдобинами и, съехав передними колесами в яму, неуклюже выбирался на поверхность. Святой держался на значительном расстоянии от него и в то же самое время старался не отстать. Чертыхаясь, он подумал о том, что это не шумная Москва, где можно держаться незамеченным бесконечно долго. На московских окраинах дорогую иномарку провожали недоброжелательными взглядами.
Но ехать пришлось недолго, джип остановился у небольшого здания, выкрашенного в темно-желтый цвет. Углы его изрядно облупились и смотрели на прохожих красным стертым кирпичом. Единственный подъезд с покосившейся дверью больше напоминал декорацию к фильму ужасов, чем вход в жилой дом. Трудно было поверить, что где-то здесь жил Аркаша Печорский. Но скорее всего так оно и было. Он был из той когорты блатных, кто презирал всякую роскошь, и предпочтение отдавал кошельку, вытащенному у бабульки, чем особняку где-нибудь в престижном районе столицы. А потом – к чему привлекать к себе особое внимание.