Лазарь рухнул на скамью: стоявшие у него по бокам жандармы заломили ему руки за спину. На лбу у него блестели капли пота, он задыхался от бессильной ярости.
Уже на предварительном следствии его версия была воспринята с недоверием. Слишком поздно он сообразил, что не так важно быть невиновным, как выглядеть таковым; что недостаточно сказать правду — главное, чтобы она правдоподобно звучала.
Кое-где в зале энтузиасты повскакивали с мест, требуя казни. Да, уж если ему не удавалось переубедить домохозяек, то в его ли силах переубедить присяжных?
Он понял, что приговорен.
Стенографический отчет о судебном заседании (продолжение)
Прокурор. Позволено ли мне будет — после удивительного обвинения из уст подсудимого — выразить мнение, что тот частный парк все больше и больше напоминает мне общественный сквер?
Подсудимый. Повторяю, середину дня я провел в «Ивняке». Там у меня было назначено свидание с Дианой, на которое она не явилась. Вернувшись в «Вязы», я услышал выстрелы…
Прокурор. Но ведь вы не можете этого доказать!
Защитник. Это вам надлежит доказывать виновность подсудимого!
Председатель суда. Господа, еще раз прошу вас: дайте мне закончить допрос свидетеля и уже тогда открывайте диспут… Итак, мэтр, вы сказали нам, что увидели свою жену лежащей на полу, а подсудимый стоял над ней, сжимая в руке револьвер?.. Этот самый револьвер, марки «Лилипут», калибра четыре двадцать пять, который принадлежал госпоже Лежанвье и в котором не хватает трех пуль, — приобщенное к делу вещественное доказательство номер один?
Ответ. Да.
Вопрос. Какова была ваша реакция?
Ответ. Мне показалось, что он собирается удрать… До сих пор не помню, как я нанес ему удар — должно быть, чисто рефлекторно… Вероятно, ребром ладони по горлу…
Защитник. После чего вы достали из кармана собственный револьвер бельгийского производства и наставили его на подсудимого?
Ответ. Да.
Защитник. Как получилось, что именно в этот момент у вас при себе оказалось оружие?
Ответ. У меня есть на него разрешение — ввиду частых дальних поездок на автомобиле по вызову.
Защитник. Допустим. Но в таком случае револьвер должен был бы находиться в кармане на двери вашего автомобиля, а не в кармане вашего пиджака.
Ответ. Я взял его оттуда из предосторожности, перед тем как отдать машину на целых полдня в распоряжение госпожи Гамбург. По возвращении же, торопясь в «Вязы», я просто позабыл положить его на место.
Защитник. Весьма своевременная забывчивость… Что сказал вам подсудимый, когда пришел в себя?
Ответ. Ничего.
Защитник. Ничего?
Ответ. Ничего, что стоило бы упоминания или могло бы повлиять на ход процесса.
Защитник. Минуточку, мэтр Лежанвье!
Председатель суда. Минуточку, мэтр Маршан! Слово пока принадлежит суду, который вынужден затронуть деликатную тему… Мэтр Лежанвье!
— Да, — отозвался Лежанвье.
Он лучше чем кто-либо другой знал, что сейчас последует, — ведь он готовился к этому уже несколько месяцев. И тем не менее достал из жилетного кармашка «взрывчатую» пилюлю, украдкой поднес ее ко рту, и уже лишь от того, что она хрустнула на зубах, его усталое сердце каким-то чудом стало биться ровнее.
Жаль, что рядом нет Сильвии, подумал он, она бы протянула ему стакан воды, чтобы исчезла горечь во рту…
Он покачал головой. Скорее всего, Сильвия наверняка где-то здесь, в зале: должно быть, ловит его малейший жест, переживает за него, так же как и Меран. И оба они, прячась друг от друга, суеверно скрещивают пальцы и мысленно молят за него провидение.
Лежанвье вдруг почувствовал облегчение. Что бы ни случилось, эти двое будут с ним до конца.
Вопрос. Вы жили в согласии с супругой?
Ответ. В полном согласии.
Вопрос. Госпожа Лежанвье была существенно моложе вас?
Ответ. Да, лет на пятнадцать.
Вопрос. Подобная разница в возрасте не вносила в ваши отношения разлад?
Ответ. Нет.
Вопрос. Извините, что я настаиваю… Всем известно, что вы человек очень занятой, почти все свое время отдаете работе. Госпожа Лежанвье, красивая светская женщина, часто выезжала… с друзьями. Не приходилось ли вам в прошлом прощать ей какое-нибудь мимолетное увлечение?
Ответ. Никогда.
Вопрос. Расследованием, увы, установлено, что жертва и обвиняемый находились в предосудительных отношениях… Вы знали об этом?
Ответ. Нет. И до сих пор отказываюсь в это верить. Теперь подсудимому вольно обливать мою жену грязью — она уже не опровергнет…
Защитник. Подсудимому нет никакого смысла лгать по этому поводу. Напротив, это представляет его в весьма невыгодном свете, так что на следствии он лишь вынужденно признал факты.
Ответ. Я смотрю на эти вещи иначе. Если все вокруг убеждены, что подсудимый состоял в связи с моей женой, то из этого обязательно сделают вывод, что это она угрожала ему револьвером из ревности и что он убил ее то ли случайно, то ли в порядке необходимой обороны…
Адвокат гражданского истца. Заключение судебного эксперта противоречит этому выводу. Напоминаю, что у жертвы обнаружена начальная стадия удушения.
Защитник. В любом случае мой подзащитный ни словом не упомянул о необходимой обороне, чего не преминул бы сделать, если бы все происходило таким образом. Он настаивает на своей полной невиновности, утверждает — и будет утверждать до конца процесса, — что оказался на месте преступления уже после того, как оно совершилось, и застал там свидетеля.
Ответ. Очередная ложь.
Лазарь, подскочив как ужаленный, чуть было не закричал вновь о своей невиновности, но, видимо, решил не вступать в неравную схватку с жандармами.
— Выходит, я лгу? Лгу от начала и до конца? — Он изъяснялся с ехидной вкрадчивостью. — Тогда спросите у меня, папаша, делали ли Диане операцию по поводу аппендицита?.. Было ли у нее на левой ляжке родимое пятно?..
(«ПОДСУДИМЫЙ СОЗНАТЕЛЬНО СТРЕМИТСЯ ВЫЗВАТЬ К СЕБЕ ОТВРАЩЕНИЕ?
Примирился ли он с тем, что проиграл дело? Или прячет в рукаве козырную карту?
Уже одно его поведение на процессе исключает всякую снисходительность».)
Вопрос. Мэтр, если добродетель госпожи Лежанвье остается выше всяких подозрений, то каков, по-вашему, мотив действий подсудимого?
Ответ. Не представляю. Быть может, он решил воспользоваться тем, что остался с ней в «Вязах» наедине, и изнасиловать ее, но…
Вопрос. До тех пор у вас не создалось впечатления, что он… э-э… проявляет интерес к госпоже Лежанвье?
Ответ. Нет. С виду он проявлял интерес только к моей дочери.
Вопрос. И вы относились к этому совершенно спокойно?
Защитник. Все это не имеет никакого смысла!.. Защита берется доказать, что подсудимый не может быть виновен по той простой причине, что у него не было никаких причин для убийства!.. Был он или не был любовником жертвы — это ничего не меняет в деле! Он не мог жениться на Жоэлле Лежанвье, поскольку он уже женат. Вообразим на миг, как предположил свидетель, что подсудимый лжет — вопреки собственным интересам, повторяю, ведь в случае необходимой обороны он был бы оправдан — и что жертва на самом деле из ревности угрожала ему своим «Лилипутом»… Неужели он, разоружив ее, стал бы трижды стрелять в нее с намерением убить? Да никогда в жизни! (Это невольно вырвавшееся словцо потом на все лады обыгрывалось в прессе.) Я взываю к присяжным!.. Где это видано — осудить человека, находящегося в здравом уме, за немотивированное убийство!
Председатель суда. Мэтр, слово дня защиты вам будет предоставлено позже.
Ж.-Ж. Жура почесал за ухом своей шариковой ручкой. (Из-за этой привычки шея у него вечно была испачкана зеленой пастой.) Судебную хронику дня «Эпок» он вел без всякого удовольствия. Гораздо охотнее он занимался бы театральной хроникой: уж в вокале-то и хореографии он разбирался.
«ЗАЩИТА ВЫИГРЫВАЕТ ОЧКО
Пока мотив преступления остается неясным, сомнения будут толковаться в пользу подсудимого».
Так решил он озаглавить свой материал, но тут неожиданно наступившее молчание, предвестник бури, заставило его поднять голову и взглянуть на судей.
Все смотрели на мэтра Лежанвье: бледный как смерть, сгорбившийся, он, словно боясь упасть, обеими руками вцепился в свидетельскую трибуну.
«Он не скажет этого! — весь в поту думал Лазарь. — Он не сделает этого! Он не кинется в пропасть ради того, чтобы утащить меня за собой!»
— Без мотива не убивают! — гордый собой, ликующе повторил защитник подсудимого. — Пусть кто угодно попробует доказать, что у моего подзащитного был мотив для убийства!
Стенографический отчет о судебном заседании (выдержки)
Ответ. У него был мотив: он шантажировал меня! Если вы помните, на предыдущей сессии суда присяжных я защищал его, обвинявшегося в том, что он перерезал горло своей любовнице Габриэлле Конти. Само собой разумеется, я считал его невиновным. Но это оказалось заблуждением, которое он рассеял после своего оправдания, придя ко мне домой с угрозами, если я не выполню его требований, раструбить на весь мир, что я побудил его — я, Лежанвье! — отрицать свою вину!.. Больше всего я боялся потерять уважение жены, ее любовь. Я испугался, отступил перед угрозой скандала — до того дня, как раз накануне убийства, когда Диане случайно открылась правда. Я думал, что потеряю ее, но она сразу же успокоила меня на этот счет. Насколько я тогда ее понял, подсудимый неосторожно признался ей во всем на следующий же день после оправдания, но она считала, что у нее есть чем воздействовать на него, заставить его отказаться от своих безумных требований… Вот почему она попросила меня съездить назавтра в Париж, забрав с собой Жоэллу и оставив ее наедине с ним… Вот почему подсудимый, убедившись, что внезапно лишился своих козырей, преднамеренно убил ее, как перед этим преднамеренно убил несчастную Габриэллу Конти!
— Без мотива не убивают! — гордый собой, ликующе повторил защитник подсудимого. — Пусть кто угодно попробует доказать, что у моего подзащитного был мотив для убийства!
Стенографический отчет о судебном заседании (выдержки)
Ответ. У него был мотив: он шантажировал меня! Если вы помните, на предыдущей сессии суда присяжных я защищал его, обвинявшегося в том, что он перерезал горло своей любовнице Габриэлле Конти. Само собой разумеется, я считал его невиновным. Но это оказалось заблуждением, которое он рассеял после своего оправдания, придя ко мне домой с угрозами, если я не выполню его требований, раструбить на весь мир, что я побудил его — я, Лежанвье! — отрицать свою вину!.. Больше всего я боялся потерять уважение жены, ее любовь. Я испугался, отступил перед угрозой скандала — до того дня, как раз накануне убийства, когда Диане случайно открылась правда. Я думал, что потеряю ее, но она сразу же успокоила меня на этот счет. Насколько я тогда ее понял, подсудимый неосторожно признался ей во всем на следующий же день после оправдания, но она считала, что у нее есть чем воздействовать на него, заставить его отказаться от своих безумных требований… Вот почему она попросила меня съездить назавтра в Париж, забрав с собой Жоэллу и оставив ее наедине с ним… Вот почему подсудимый, убедившись, что внезапно лишился своих козырей, преднамеренно убил ее, как перед этим преднамеренно убил несчастную Габриэллу Конти!
(Оцепенение в зале.)
— Да ведь это самоубийство! — ошеломленно пробормотала мэтр Сильвия Лепаж.
Вернер Лежанвье только что сознательно погубил свою карьеру — отныне ему уже не придется никого защищать.
— Нет, это смертный приговор! — возбужденно возразил Меран.
Подсудимый заслужил это — кто же безнаказанно бросает вызов самому Лежанвье!
Однако что-то — чувство, близкое к стыду, — удержало Мерана хотя бы от того, чтобы захлопать.
Защитник. Защита протестует! Мэтр Лежанвье только что ничтоже сумняшеся выдал профессиональную тайну! За такие вещи изгоняют из адвокатского сословия!
Прокурор. Мэтр Лежанвье не заслуживает никакого упрека. Он стал жертвой шантажиста и признался нам в этом только под давлением обстоятельств, в высших интересах правосудия!
Председатель суда. Господа, господа!
Защитник. Где доказательства его искренности?
Прокурор. Что он выигрывает? Ничего. Что он теряет? Все. Защитник. Он мстит.
Прокурор. Другими словами, вы признаёте, что подсудимый отплатил ему черной неблагодарностью, отняв у него жену, и что он не имел бы возможности шантажировать своего адвоката, если бы не ускользнул от заслуженного наказания?
Защитник. Ничего я не признаю! Мы не в Кассационном суде! На настоящем заседании рассматривается дело Лазаря-Лежанвье, а вовсе не дело Лазаря — Конти, давным-давно похороненное!
Прокурор. Лично я поостерегся бы употреблять это слово… Впрочем, обвинение в данном случае присоединяется к защите и напоминает присяжным, что они должны забыть о несправедливом оправдании подсудимого в прошлом убийстве и вынести справедливый вердикт по поводу очередного!
Подсудимый. Протестую! Я не убивал Габи Конти!
Прокурор. Вот как? Интересно.
Подсудимый. Я не убивал Габи! Я нарочно возвел на себя поклеп, чтобы взять старика в оборот.
Прокурор. Силен фрукт! (Крики, свист, топот.)
Председатель суда. Прошу тишины! Все это не имеет никакого отношения к настоящему делу. (К свидетелю.) Вы ничего не хотите добавить, мэтр?
Ответ. Нет. Я лишь высказываю пожелание, чтобы подсудимый был приговорен к смертной казни.
Сдержанное выступление адвоката гражданского истца, безжалостная обвинительная речь прокурора и желчная речь защитника заняли весь следующий день.
К шести часам вечера присяжные после недолгого совещания вынесли вердикт.
Подсудимый не выказал ни малейшего волнения. Под устремленными на него взглядами всех присутствующих он все с той же сардонической усмешкой под тонкими черными усиками, которая не сходила с его губ на протяжении всех пяти дней процесса, едва заметно поклонился прокурору, чем привел в смятение не одно женское сердце.
Часть третья
IУже много месяцев Лежанвье и Жоэлла почти не разговаривали, если не считать редких «привет» и «пока».
Большую часть времени Жоэлла проводила у подруг — во всяком случае, так полагал Лежанвье, — лишь изредка разделяя с отцом трапезу; возвращалась она частенько за полночь и тогда, бывало, нетвердо держалась на ногах — во всяком случае, лестницу на второй этаж преодолевала с трудом, напевая при этом прилипчивый мотивчик.
Ни колкостей, ни стычек — лишь растущее взаимное равнодушие…
Поначалу Жоэлла еще предупреждала отца, куда направляется, пресекая всякую попытку отговорить ее. Потом она взяла привычку оставлять где-нибудь на столе мятые бумажки, которые Лежанвье находил всегда поздно, примерно такого содержания: «Я у Жессики… Катаюсь на катке „Молитор“… Ужинать не приду… До вечера, а вообще как получится…» Подпись: «Ж.»
Теперь она не утруждала себя и этим. Она просто отсутствовала, а когда случайно бывала дома, то казалась все более далекой, рассеянно листала журнал или отщипывала кусочки от булочки и смотрела всегда куда-то мимо отца, словно он стал прозрачным.
— Он хочет тебя видеть, — сказала она в один из вечеров, вставая после ужина из-за стола.
— Кто? — удивленно спросил адвокат.
— Тони.
— Ты ходила к нему?
Жоэлла промолчала, и Лежанвье пожалел, что задал этот вопрос. Как бы она узнала, если б не ходила?.. Но ведь это означает, что она не примирилась с потерей, продолжает испытывать что-то к Лазарю?
Жоэлла направилась к двери, на пороге обернулась:
— Так ты пойдешь?
— Не знаю, — с трудом выдавил из себя Лежанвье, подыскивая слова. — Не… не думаю.
— Почему? Боишься, что он тебя укусит?
Адвокат пожал плечами. С таким же успехом она могла спросить, не боится ли он зайти в клетку к хищнику.
— Нам нечего сказать друг другу, — ответил он.
— Полагаю, ему есть что сказать… Его прошение о помиловании отклонено. Скоро его казнят.
— Когда?
— На этой неделе.
— Откуда тебе это известно?
— Я навела справки.
— Этого не может быть! — возразил Лежанвье. — Приговоренный к смерти никогда не знает, сколько ему осталось жить, пока за ним не придут…
— А я знаю. Сегодня среда. Казнь назначена на послезавтра, пятницу, на пять утра.
По окнам внезапно забарабанил дождь. С минуту кроме этого стука ничего не было слышно. Но Жоэлла была настойчива:
— Так ты пойдешь?
На этот раз уже Лежанвье, не отвечая, принялся отщипывать от булки кусочки. Сердце его колотилось в самом горле. Жоэлла некоторое время наблюдала за отцом, потом неспешно продолжала:
— Само собой, он тебя ненавидит. Ведь его осудили из-за тебя. Однако, как мне кажется, он все еще уважает тебя. «Просто передай ему, что я хочу его видеть, — сказал он мне. — И больше ничего не говори, он наверняка придет!» — Жоэлла запнулась. — Есть и еще кое-что, Вэ-Эл. Я тоже прошу тебя пойти…
— Но ведь… от этого никакого проку! Зачем?
Лежанвье считал, что его уже ничто не способно удивить. Оказывается, он ошибался.
— Чтобы ты увидел, как он изменился, — ответила Жоэлла. — Он… он стал стариком.
На следующий день после вынесения приговора Лежанвье произнес перед своими сотрудниками краткую речь. Он оставляет адвокатское поприще, закрывает контору, продает дом на авеню Оша и перебирается в «Вязы». Возможно, будет путешествовать или засядет писать мемуары. Он никогда не забудет, чем обязан Сильвии и Анри, но обстоятельства вынуждают его с ними расстаться. Да им и самим нет никакого смысла связывать с ним свою судьбу.
Меран громогласно сокрушался, но, в общем, довольно быстро с этим примирился. При воспоминании о том, как его патрон, стоя за трибуной свидетелей, убеждал присяжных, что его бывший клиент никак не заслуживал оправдания, которого он же сам для него и добился, кровь всякий раз приливала к щекам Мерана. Как раз такое и называется «выдать профессиональную тайну», так что упреки патрону, высказанные защитником на процессе, и возмущение его коллег по сословию были вполне справедливы. Сказать об этом напрямик Мерану не хватило бы духу, но уже одного того, что на последнем процессе великому Лежанвье пришлось променять почетную скамью главы защиты на заурядную свидетельскую трибуну, в его глазах было достаточно, чтобы патрон оказался низринут со своего высокого пьедестала. Экзальтированная натура, Меран готов был сражаться и умирать за исполина духа, но уж никак не за обычного земного человека.