– Мой офицер подвергся нападению и чуть не погиб, – едва сдерживая ярость, проговорил капитан Кортар. – Генерал, я хочу, чтобы вы поймали мерзавца. Все члены моего экипажа, способные опознать этого Лима, временно поступают в ваше распоряжение, они помогут в розыске. Надеюсь, вы сообщите мне, как только злодей окажется в ваших руках.
– Само собой, капитан. – Генерал отдал честь и ушел организовывать охоту на человека.
Она, к счастью, не удалась. Катердамм-Сити – город старый и обширный, это сущий лабиринт из узких улиц и ветхих домов; беглецу есть где спрятаться. Спустя четверо суток капитан неохотно отозвал своих людей и велел готовиться к отправлению. Пассажиры высажены, груз выгружен – нет никаких оснований задерживаться на планете.
Как только «Венгадор» очутился в космосе и прекратил радиообмен с Катердаммом, кто-то прыснул, а секунду спустя смеялись все, растирая по щекам слезы радости, которую прятали все эти дни. Для гозгийца нет ничего приятнее остроумного розыгрыша. Даже старший помощник Дейксем гомерически хохотал, лишь разок взвыв от боли, когда доктор Лим бинтовал ему обожженную руку.
– А они все ищут! – задыхаясь, проговорил он. – Ворошат каждое крысиное гнездо в своих трущобах! – Старпом захохотал еще пуще и даже закашлялся.
Лим улыбался. Шутка ему понравилась, но такого буйного восторга не вызвала.
– Наконец-то у меня появилась возможность сказать спасибо…
– Да не благодари ты меня, – прохрипел Дейксем и высосал остававшееся в банке пиво. – За такой спектакль я бы и вовсе руку дал отстрелить! Хотя снайперы из этих катердаммских рекрутов никудышные. Я все ждал, когда же они пристреляются, чтобы был предлог бросить твой багаж. Только одному случайно повезло.
– Ты подвергался опасности…
– Чепуха! Надо было лишь добежать до забора, а там ищи-свищи меня. Я перевязал руку, вышел из-за угла и присоединился к нашим ребятам – запоздавший офицер с корабля догнал охотников. Вояки сосчитали нас после возвращения, но никто не догадался сосчитать при выходе.
Должно быть, это показалось Дейксему самым смешным приключением во Вселенной – он снова зашелся хохотом.
Лим еще раз попытался выразить признательность людям, которые спасли ему жизнь, и подошел к капитану.
– Слышать ничего не желаю! – Кортар с силой вложил ему в руку банку пива. – На моем корабле бесчинствуют придворные мерзавцы, нападают на радиста, противозаконно используют аварийную рацию, подстраивают арест моего друга по ложному обвинению. Что еще нам оставалось делать? Впрочем, была и другая причина.
– И что же это за причина?
– Возможность задешево нанять отличного врача. Парень с такой криминальной репутацией согласится на любое жалованье.
– Но ведь вам в обычных рейсах не нужен судовой врач. А еще вы забыли, что у меня нет лицензии.
– С этой минуты судовой врач у нас есть. Я не хочу, чтобы однажды меня подвел под монастырь кретин вроде Бейлифа. Что до лицензии, то Гозгийское медицинское общество выдаст ее тебе в два счета, когда узнает про твои приключения и особенно про розыгрыш. Все можно уладить, как видишь.
– Да, – сказал доктор Ориго Лим, обводя взглядом своих товарищей по космической службе. – Уладить можно все.
Пришельцы, дары приносящие
Шедший всю ночь напролет дождь отдраил воздух до идеальной чистоты, и теперь серая глыбища Гибралтарской скалы в обрамлении невероятной синевы средиземноморского неба просто резала глаз живописца. Таких цветов невозможно добиться, смешивая краски на палитре, а для столь четкой прорисовки деталей надо родиться гением. Я, увы, не гений: пытался-пытался, а потом в бешенстве растоптал свои снасти и вышвырнул за борт. Пусть все остается как есть: скала, легко узнаваемая по цветным открыткам и рекламным буклетам туристических фирм, и я, стоящий на ржавой палубе «Марии Беллы».
Возвращаясь на родину, я предавался унынию, и это, пожалуй, мягко сказано. Лето кончилось, Европа равнодушно сказала мне «прощай»; если кто и провожал меня в путь-дорогу, так это местные торгаши на весельных лодках с грудами плюгавых ковриков и сияющей медной утвари.
А по другую сторону пролива лежала Африка. Я видел лишь зеленые холмы в романтической дымке и знал, что к этому манящему берегу пристегнут огромный континент с миазмами джунглей, с палящим солнцем пустынь, с экзотикой городов, со слонами, каннибалами, гологрудыми бабами и со всем прочим, что мигом приходит нашему брату на ум при слове «Африка».
Пришлось и Африке сделать ручкой, даже не повидав ее.
Меня зовут Энди Дэвис. Я бывший студент, бывший художник. Бывший экспатриант. Я возвращаюсь в империю его величества истеблишмента и окажусь в его жадных и цепких щупальцах, едва ступлю на родную твердь. Армия, работа, ответственность, жена, дети… Все эти «прелести» воображение рисовало мне с поразительной четкостью, и они складывались в отнюдь не радостную перспективу.
Какое-то время я слушал «бум-бум-бум» раздолбанного движка; наконец и само суденышко показалось из-за носа «Марии Беллы» и направилось к спущенному трапу. Футов двадцати в длину, оно имело посредине квадратную надстройку; торчавшая оттуда труба плевалась черным дизельным чадом на каждый «бум». На палубе толпились оборванцы, перекрикивались на двух языках, бестолково бросали швартовочные концы. Но вот наконец им удалось причалить свою лохань, и под новые вопли они потащили вверх по трапу допотопные тяжелые чемоданы.
Новый пассажир? Я заинтересовался и подошел поближе. Пока что моим единственным попутчиком был старенький священник-француз с красными глазами и дергающейся, как у китайского болванчика, головой. На беду, он не знал ни одного английского слова, а обмен улыбками и бонжурами едва ли заменит увлекательную дорожную беседу. Худо-бедно по-английски изъяснялся капитан Себастьяно, но он в самом начале пути нарвался на мой отпор: хоть я и активный мужчина, но вовсе не в том смысле, в каком этот эпитет используется применительно к подобным субъектам. С тех пор ласковым взглядом он жаловал только юного буфетчика, а на меня смотрел волком.
В общем, еще один пассажир на этом судне вовсе не был бы лишним. Очень уж не хотелось в долгом плавании через Атлантику разговаривать с собой или считать ржавые заклепки.
Так и есть, прибыл новый пассажир. Но легче мне от этого не стало. Женщина. Арабка, судя по черным туфлям, черным перчаткам, черной вуали и многим ярдам черного шелка, обмотанного вокруг нее. Она, наверное, говорит только по-арабски, ну, от силы еще по-французски. И ей может быть сто лет в обед. Повезло мне в этом плавании с компанией, ничего не скажешь.
Мимо меня пронесли ее чемоданы, а сама она взошла по ступенькам трапа, тщательно глядя под ноги. Я пожалел, что взял в дорогу мало чтива.
Но когда незнакомка поравнялась со мной, она подняла голову, и я заглянул в огромнейшие, темнейшие, прекраснейшие глаза – да я просто утонул в их глубинах, как говорят поэты. Лишь на миг передо мной мелькнули эти длинные ресницы, эти крутые дуги бровей, эта нежная кожа – и исчезли. С отвисшей челюстью я стоял и провожал пассажирку взглядом. И по ее походке я понял: она молода. Молода и прекрасна.
Бам-м-м!
Я прошел к себе в каюту, заперся, достал из багажа бутылку граппы, со столика взял стакан для воды, налил до середины и хлопнул единым духом. И содрогнулся. Ну и шарахнуло же меня! А ведь я парень не сказать что слишком чувствительный. Но было именно так: бам-м-м! Как обухом по затылку. Как в песне про любовь с первого взгляда. Впрочем, это не любовь – ну ее к черту, романтическую чепуху. Это старая добрая похоть. Может, если я увижу эту особу без вуалей и шелков, она мне тут же и разонравится. Но сейчас я во власти тайны – нет соблазна сильнее того, что создается воображением. И мое воображение разбушевалось не на шутку.
Я улегся на койку, позволил снопу солнечных лучей ласкать меня теплом и, посасывая граппу, предался сладостным фантазиям. Десять дней плавания, я и она, и больше никого и ничего.
За этим наиприятнейшем занятием я задремал, но воображение не унялось и во сне, впрочем хуже мне от этого не стало. Дела мои шли в гору… пока меня не разбудил резкий звон.
Я сел на койке. Оказывается, со столика упал стакан и разбился вдребезги. «Мария Белла» тяжело переваливалась с боку на бок; в этом плавании еще не было столь сильной качки.
Выйдя на палубу, я увидел холодные зеленые валы – это они, набегая, раскачивали судно. Пока я спал, мы вышли в Атлантику. За кормой не видать берега, только белый шлейф взбитой винтами пены. Вот особенно большая волна вознесла «Марию Беллу», я заметил грязное продолговатое пятно на горизонте, однако оно тотчас скрылось.
Последний взгляд на Европу.
Раздался топот, и с переходного мостика свесилась голова буфетчика.
– La cena, signore[11]. – Для пущей доходчивости он поднял гонг и стукнул по нему.
Выйдя на палубу, я увидел холодные зеленые валы – это они, набегая, раскачивали судно. Пока я спал, мы вышли в Атлантику. За кормой не видать берега, только белый шлейф взбитой винтами пены. Вот особенно большая волна вознесла «Марию Беллу», я заметил грязное продолговатое пятно на горизонте, однако оно тотчас скрылось.
Последний взгляд на Европу.
Раздался топот, и с переходного мостика свесилась голова буфетчика.
– La cena, signore[11]. – Для пущей доходчивости он поднял гонг и стукнул по нему.
– Si, pronto[12].
И мое слово не разошлось с делом. На этом ржавом корыте кормили на удивление прилично, но кок не выносил опозданий, и не вовремя явившемуся в кают-компанию пассажиру доставались переваренные спагетти или сожженное мясо. Я торопливо умылся, а затем, вспомнив о новой попутчице, надел последнюю чистую рубашку и даже галстук.
Капитана в кают-компании я, по обыкновению, не застал – после нашего филологического диспута он ел у себя в каюте. Улыбнувшись мне и кивнув, святой отец снова принялся хлебать суп, а второй помощник Аллессандро уставился на меня и пробормотал что-то невеселое. Да и с чего бы ему веселиться, если шкипер явно вознамерился не ударить за все плавание пальцем о палец, и в море двое его помощников вынуждены сменять друг дружку через двенадцать часов без выходных – других-то начальников на «Марии Белле» нет. Оба едва не валятся с ног от усталости, зато неизвестный владелец судна неплохо сэкономил на заработной плате.
Мне под нос сунули тарелку супа. Опять минестроне – ну да я не в претензии. Я еще сверху навалил гору тертого сыра и плеснул дешевого красного вина из стоявшего на столе карафе, а заодно и стакан наполнил.
Когда я подчищал тарелку ломтиком хлеба, в кают-компанию вошла она.
Вошла совершенно беззвучно и заняла свободное место у длинного стола, и я даже не сразу понял, что случилось. А когда понял, сдернул салфетку с шеи – чистоту единственного галстука приходилось беречь как зеницу ока – и привстал на секунду. Она спокойно сидела и молчала, а эти глаза над вуалью, что покорили меня тогда на палубе, были все так же красивы – даже, пожалуй, еще красивее.
– Buona sera[13], – пробормотал Аллессандро.
– Buona sera.
Не голос, а пение арфы. У арабских женщин голоса обычно грубые.
– Buona sera, – поздоровался и я – не упускать же такую возможность. – Э… signora, signorina… Аллессандро, выручай: как будет по-вашему «Добро пожаловать на борт»?
– Если вы желать, я могу говорить английский.
– Класс! Я тоже могу. – Ах, до чего же я сегодня остроумный! – Так что добро пожаловать на борт.
На это она лишь кивнула, а потом обратилась в статую. У меня заклинило мозги, они не могли родить ни слова – а ведь еще совсем недавно, в своих эротических грезах, я был таким сладкоголосым соблазнителем! Я глотнул вина и краешком глаза увидел, что перед незнакомкой поставили еду. Интересно, как она управится с супом, не имея соломинки для коктейля? От волнения даже в животе заныло, и я выпил еще.
Все оказалось просто: она сняла вуаль и отложила в сторону.
Мои эротические фантазии оказались бледной тенью увиденного. Такие красавицы встречаются одна на тысячу, их разыскивают по всему свету, снимают на кинопробах и печатают на обложках журналов. У незнакомки было лицо в форме сердечка, с кожей абсолютно гладкой, без малейшего изъяна. Полные, красные, влажные губы, изящный изгиб носа, правильная форма скул. Не будь я таким аховым художником, написал бы ее портрет. Будучи не самым аховым любовником, я захотел поцеловать эти губы. Да я не отказался бы стать даже макарониной в ее минестроне! Ну же, герой-любовник, не молчи, раскидывай цепкие сети соблазна!
– Меня зовут Энди Дэвис. – Гениально, она сейчас же бросится на шею! Впрочем, ко мне вернулся дар речи, а это плюс. – Я ваш случайный попутчик.
Не донеся до рта ложку, она посмотрела на меня и чуть наморщила лоб. Трудности перевода? Мне повторить по слогам? Я так ничего и не придумал, прежде чем она сказала:
– Я тоже есть ваш случайный попутчик. Мой имя есть Таму Савафи.
– Очень красивое имя.
– Его мне дать мой отец.
– Вот здорово! Мне имя тоже папаша подобрал.
Мой папаша этого не делал. Если на то пошло, он даже не звал меня по имени, которое я получил в честь дяди по материнской линии. Отец ненавидел дядю, а когда надо было позвать меня, говорил «парень».
– Энди я в память об Эндрю Джексоне. Старина Каменная Стена[14] нам родней приходится.
– Вы есть родственник старая каменная стена?
Аллессандро громко фыркнул и поспешил набить рот оливками. Я и бровью не повел. Сейчас только одно важно: мы с красоткой зацепились языками. А уж времени, чтобы улучшить качество общения, впереди предостаточно.
На мое счастье, ей тоже хотелось поболтать; я это сразу почувствовал. И акцент у нее был не такой уж и сильный. За разговором прошел обед, – сказать по правде, я и не заметил, чем еще нас кормили. Девушка мне рассказала про свой город (название тотчас вылетело у меня из головы), и про отца-бизнесмена (родитель оплачивает все ее нужды), и про американских родственников, к которым она едет погостить. Я не остался в долгу и поведал, как учился в колледже, как отчислился и пошел работать, как накопил деньжат на поездку в Европу. Папаша у меня вице-президент крупной корпорации, ты наверняка о ней слышала… Она не слышала. Почти все было правдой, я лишь умолчал о том, что из колледжа меня вышвырнули, а теперь прожорливая армия ждет не дождется моего возвращения. Еще я скрыл, что не хочу ни служить, ни жениться, ни обзаводиться домом в пригороде, ни ежедневно в восемь ноль семь садиться на электричку, а вот что мне по нраву, так это кирнуть и пыхнуть; порой из-за пагубной страстишки никак не вспомню, где я был минувшей ночью и что вытворял.
Потом она попросила ее извинить и ушла своей грациозной поступью, а я отправился к себе в каюту и допил граппу. И даже в темноте передо мной стояло лицо очаровательной Таму Савафи.
Поутру я ее нашел на палубе сидящей в шезлонге и читающей Библию. Вуаль Таму не надела, но черные шелка были по-прежнему на ней – что-то похожее я видел в фильме «Омар-палаточник». При моем приближении она подняла глаза и заметила, что я смотрю на Библию.
– Вам знакома эта книга?
– А то! В любом доме найдется экземплярчик. Это бестселлер на все времена.
– Мне ее дал священник во время завтрака. Он сказал, что книга окажет пользу моей душе, к тому же она интересна с точки зрения истории. Некоторые части очень похожи на Коран. Наверное, следует дать ему Коран взамен.
– Сомневаюсь, что это его обрадует. – Я плюхнулся в соседнее кресло и расстегнул рубашку. Солнце пригревало, а дискутировать на религиозные темы меня не тянуло. – Отличный денек для солнечных ванн.
У нее элегантно приподнялись брови.
– Я насчет позагорать. Мы часто так делаем.
Небольшая лекция по сравнительной культурологи, и Библия забыта.
– В твоей стране носят много шмоток, чтобы не подпускать к телу солнечное тепло, а мы привыкли к другому. Видишь, как эти кресла сделаны? Можно разложить. Зимой мы кутаемся, потому что холодно, а летом шкуру долой – надо загореть хорошенько. Такой вот у нас обычай, его все соблюдают.
– Шкуру долой? Ты подразумеваешь процесс свежевания, ошкуривания, окорения, шелушения, снятия кожуры, декортикации?
Меня это рассмешило, а она, помедлив секунду-другую, тоже засмеялась:
– Я допустила нелепую лингвистическую ошибку?
– Да нет, ты правильно говоришь, вот только декортикация – это для меня что-то новенькое. «Шкуру долой» – образное выражение; смысл в том, что надо снять одежду. Вот, гляди, сейчас я декортицирую с себя рубашку и подставлюсь солнцу.
Сказано – сделано. Плавание нравилось мне все больше и больше.
– У вас декортицируют всю одежду без остатка? Мы так не делаем.
Да неужели? А если помогу? Я аж закашлялся, пытаясь задушить эти слова в горле.
– Нет, не без остатка. Обычно мы загораем в специальных купальных костюмах.
– Что они собой представляют?
– Гм… Не так-то просто это объяснить… – Даешь мозговой штурм! – Секундочку подожди, ладно? У меня в каюте есть журнал с картинками, там что-нибудь похожее найдется.
Затрепанный «Лайф», ты мой билет в рай. Я обернулся за минуту, оглушительно прогрохотав по ступенькам.
Сбегал я не напрасно. В журнале рекламировался фасон купальника: грудастые и бедрастые модели принимали самые отвязные позы.
– Я поняла, – сказала Таму, не меняясь в лице. – Ткани и цвета могут быть разными, но закрыты всегда одни и те же участки тела.
– В самую точку!
– Можно мне прочитать этот журнал?
– Да пожалуйста! Хоть вообще забери! Я кофейку собираюсь хлебнуть, не составишь компанию?
Она отрицательно покачала головой, уже уткнувшись в журнал, а я пошел за кофе – похмелье давало себя знать. Вернувшись, Таму я не застал, и завтракать она не пришла. Подмывало навестить ее и поинтересоваться, в чем дело; в конце концов я решился сходить к ней, но не осмелился постучать. Когда миновал капитанскую каюту, оттуда вышел мальчишка-буфетчик; при виде меня он грустно закатил глаза; мелькнувший в проеме Себастьяно, голый по пояс, злобно зыркнул и захлопнул дверь.