— Ах ты сучка драная! Мать твою ети! — матерился Митяй, пару раз ткнув девушку лицом в снег и крутя ей руки за спину. Досадовал он больше не на нее, а на себя.
Стыдно было. Повёлся как малый ребёнок на такую дешёвую уловку! Не среагируй он вовремя — полоснула бы его бешеная девка по горлу и каюк казаку! Откуда только она нож выхватила? Вроде как и не было на ней оружия…. Вот ведь шельма!
Хорошенько связав извивающуюся и сверкающую глазами крысятницу, он положил её поодаль. Пора было о себе побеспокоиться. Никакой боли Митяй пока не чувствовал, но знал, что уже скоро действие волшебного ведьмачного снадобья закончится и тогда ему уже ничто не поможет.
Сняв верхнюю одежду, осмотрел рану на груди. Копье ударило в грудину и, похоже, застряв между рёбер, не смогло проникнуть дальше. Едва Митяй вытащил окровавленную тряпку из пореза, оттуда брызнули сгустки крови и раздалось глухое сипение. Грудная клетка точно пробита, потому как кровью приходится отхаркиваться всё чаще. С таким ранением спасение одно — сделать так, чтобы воздух не подсасывался в лёгкие через рану. Пришлось, скрипя сердцем, отрезать узкую полоску от плёнки-серебрянки и забинтовать себе грудь. Дышать сразу стало легче, но как он потом отчитается перед кладовщиком Прохором за то, что общественную плёнку укоротил? Ладно, авось отбрехается как-нибудь. Положение-то у него безвыходное. Иначе не дойдёт до станицы и вся добыча пропадёт…
Беспокоила ещё рана на виске, но сам себе он зашить её не мог. Пришлось наощупь залепить её большим куском смолы и надеяться на помощь в станице.
Необходимо было спешить и побыстрее закругляться с привалом. Всю снарягу он нести не сможет. Надо отобрать самое необходимое, а остальное схоронить.
Вернется потом как-нибудь за спрятанным. Хорошо ещё то, что общественного снаряжения, за которое головой отвечаешь, почти нету.
Взяв в руки трофейный арбалет, Митяй поразился. Такое изящное оружие ему еще не встречалась. Красиво изогнутый лакированный приклад был выточен из какой-то незнакомой породы тёмного дерева. Ствол и направляющие отлиты из алюминиевого сплава. Дуга из кованной стали и мощный оптической прицел делали его грозным оружием, не уступающим по силе и меткости огнестрелу. Не удержавшись, взвёл тетиву и вложив стрелу, примерился к оптическому прицелу. Перекрестье прицела так приблизило верхушки лиственниц, что стало видно все мельчайшие сучки и загогулинки. Митяй в восторге покрутил головой. Представив как восхищенно будут станичные казаки разглядывать его приобретение, довольно рассмеялся. Такому арбалету цены нет!
Случайно взглянув на свою пленницу, увидел дрожащие губы и слезу катящуюся по замурзанной щеке. Всхлипнув, она вдруг расплакалась навзрыд. Женских слез Митяй, как и все казаки, не переносил. При виде плачущей бабы душа переворачивалась, и он готов был сделать всё что угодно, лишь бы это прекратилось.
— Ну ты чо разревалась-то? — в недоумении спросил он.
— В… туалет… вправду… хочу… — с трудом ворочая языком, выговорила сквозь слёзы девушка.
— Ну уж нет! Ты что меня совсем за дурака держишь? — разъярился Митяй.
Положение было щекотливым. Летом с пленными никто не церемонился: приспичило — гадь в штаны. А зимой совсем другое дело — в мокрых штанах на морозе долго не пробудешь. Да и не очень хотелось тащить обоссавшуюся девку на себе.
Решившись, Митяй шагнул к крысятнице и стал неловко расстёгивать ремень. Задрав парку, растерялся. Вместо нормального пояса на ней были высокие штаны на лямочках, уходящих куда-то на плечи. От белой нательной рубашки исходил тонкий цветочный аромат. Мельком взглянул в лицо девушке и поразился цвету её глаз.
Синие-синие, они пристально смотрели на него. В их глубине таилось что-то такое зовущее-непонятное, отчего Митяем неожиданно овладело острое желание.
Надо сказать всего два раза в жизни доводилось ему побаловаться с бабами. Первый раз дело было на Новый год. Тайком выпили они вместе со сверстниками грибной настойки и решили пойти всей гурьбой в землянку, где жила пленная мастеровая. По слухам она никому не отказывала за небольшое подношение. Тогда первый секс его совсем не впечатлил. Коренастая, пузатая женщина, с разваленными на обе стороны обвислыми грудями, равнодушно лежала, широко раскинув ноги. Срамная дырка, густо заросшая черным мехом, слегка вывернулась наружу и отблескивала влажным красным цветом в свете коптящего жирника. Во все глаза они пялились на эту манящую в своём бесстыдстве щель. Когда настал черёд Митяя, он неловко взгромоздился на бабу и почти сразу обильно кончил. Отчего-то стало неловко и стыдно. Пряча глаза, встал с низких нар, застегнул штаны и поспешно покинул землянку.
А этим летом вместе со всеми пошёл за ягодой. Вроде как случайно возле него постоянно тёрлась молодая Оксанка, вдова убитого в вылазке казака Захара Толстого. Когда голоса перекликающихся баб и парней чуток удалились, жарко обняла она его и, вроде как шутя, повалила на землю. А уж что она только не вытворяла с ним тогда в кустах! Облизала-обцеловала всего с ног до головы и все соки выжала. Вот только до слёз обидно стало, когда под конец сказала: «Ничего между нами не было. Забудь! Молод ты ещё и всё у тебя впереди…» Долго потом искал Митяй встречи с ней и на улице и на общем костровище, но только скользила она по нему безразличным взглядом и равнодушно отворачивалась.
А вот сейчас вдруг, от взгляда крысытницы, от запаха её тела и от вида ткани рубашки, белеющей из-под высокого пояса, нахлынуло острое желание обладать ею немедленно.
Митяй словно обезумел. Сунув руку под парку, нащупал лямки и, не разбираясь в застёжках, с треском рванул их. Потянул вниз толстые меховые штаны. Под ними оказались диковинные, плотно обтягивающие тело кальсоны. Девушка с неожиданной силой вдруг начала биться у него в руках и это придало ещё большую ярость. Не в силах больше сдерживаться, он выхватил нож и острым кончиком вспорол все тряпичные препятствия.
Перед ним чернел аккуратный треугольничек, только едва прикрывающий выдающийся вперед лобок и две половинки соблазнительной и желанной щелки. Он рывком перевернул её на живот и, согнув в пояснице, поставил перед собой. Обнаженные ягодицы идеальной округлой формы предстали перед ним. Его штаны, показалось, сами собой слетели до колен. От вздыбившейся разгорячённой Митяевой плоти шёл пар. С размаху он ткнул между ног девушки. Ничего не получилось. Разгоряченный он повторил попытку. Безуспешно! Тогда просунул руку спереди и пальцами нащупал влажное отверстие. Слегка раздвинув нежные губки, осторожно ввёл свой член.
Девушка слабо охнула и сильнее прогнулась в пояснице. Сладкая истома охватила Митяя и он, забыв про всё, предался блаженному движению бёдер.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Бурно извергнувшись семенем, Митяй еще некоторое время стоял, крепко сжимая девушку за бёдра и блаженно закрыв глаза. Только сейчас он стал понимать, почему взрослые казаки говорили, что нет ничего в жизни слаще хорошей бабы и отчего иногда из-за них сходились в смертельной схватке.
Странное ощущение испытывал он сейчас. Стало отчего-то жалко несчастную, искалеченную им пленницу. Захотелось погладить её по густым волосам, приголубить. Подчиняясь этому чувству он развязал ей руки и осторожно опустил на снег. Увидев как голая кожа бёдер мгновенно покрылась пупырышками от холода, спохватился и, скинув с себя куртку, пересадил девушку на неё.
Досадуя на себя, отошёл к костру, со злостью стал укладывать рюкзак. Вот ведь наваждение какое! Что-то совсем он расклеился! С поганой крысятницей обращается как с нормальным человеком. Хорошо, ещё что никто не видит. Только и без этого насмешек ему не избежать. Когда будет о вылазке отчитываться, как объяснить что баба столько ранений ему нанесла? Ржать будут станичники…
Искоса он следил за пленницей. Быстро сделав свои женские дела, она, низко склонив голову, тщетно пыталась соединить лоскутки трусов и кальсон. От этого зрелища ещё паскуднее стало на душе. Какого чёрта он, как безумец, начал на ней одежду ножом кромсать? Пришлось дать ей иголку с ниткой:
— Только ты, это самое… нитки экономь. Неизвестно, может ещё понадобятся.
Не поднимая глаз, девушка молча кивнула.
А Митяй призадумался. После того, что произошло между ними пару минут назад, дело совсем худо было. Бабу, которая в себе семя казака носит, нельзя даже пальцем трогать, не говоря уж о том, чтобы убить — такой закон! И никто этот закон нарушить не может. Получается, что сейчас, вместо куска мяса он, в самое голодное время, в станицу лишний рот притащит. Бросить её в лесу подыхать тот же самый закон не позволяет. Да и нельзя с пустыми руками возвращаться.
Вот ведь, как накосячил он… Что будет после всего этого — неизвестно…. Скорее всего, сожрут Митяя, а крысятницу эту в его землянке временно поселят. Пройдет три месяца, а там посмотрят станичники: не брюхатая ли она и тоже в расход пустят. А может какому-нибудь никчёмному казаку в жёны отдадут, если весной со жрачкой посвободнее будет. От таких мыслей аж зубами заскрипел бедный Митяйка…
Вот ведь, как накосячил он… Что будет после всего этого — неизвестно…. Скорее всего, сожрут Митяя, а крысятницу эту в его землянке временно поселят. Пройдет три месяца, а там посмотрят станичники: не брюхатая ли она и тоже в расход пустят. А может какому-нибудь никчёмному казаку в жёны отдадут, если весной со жрачкой посвободнее будет. От таких мыслей аж зубами заскрипел бедный Митяйка…
Однако, думай — не думай, а делать нечего. В станицу возвращаться все равно придётся.
Да, ещё чуть не забыл опять — обыскать-то девку всё равно надо, хотя что-то и подсказывало, что больше она не станет на него бросаться. Через силу снова шагнул к девушке и стал тщательно прощупывать на ней одежду. Так и есть! В кармане, пришитом с внутренней стороны парки, лежало что-то твёрдое. Сунув руку в уютное тепло на животе девушки, нащупал и достал этот предмет.
Взглянув на него, Митяй обмер от удивления. На его ладони лежал самый настоящий Викс! Легендарный нож «Викторинокс»! С кучей лезвий, пилочек и всевозможных приспособ на все случаи жизни. Таким инструментом легко можно было и обутку починить, и ловушку-капкан смастачить, и мелкую дичь разделать и даже ногти подстричь. В станице только у двоих казаков были такие ножи, и стоили они целое состояние.
Спрятав находку в свой карман и, пытаясь сгладить неловкое чувство, спросил:
— Как звать-то тебя, хоть скажи?
По-прежнему не поднимая глаз, она тихо прошептала:
— Маша… Мария.
— Ты Маша, на лыжах-то сама пойдёшь?
В ответ она только отрицательно качнула головой.
Был у казаков старинный способ, как заставить пленного свом ходом идти. Он, правда, только для мужиков годился: на яйца одевалась петля из тонкой бечевки, а длинный конец из ширинки выпускался. Пленный тогда сам бежал вприпрыжку, даже не надо было за бечевку подёргивать. Можно, конечно, что-нибудь такое и с бабой сотворить, только Митяю и думать не хотелось об этом. Да и не было уверенности, что она долго пройти сможет — мозги-то у неё сильно стрясены, если почти сутки без сознания была.
Он решил тащить свою пленницу так, как раненых носят: усадив девку в рюкзак, распорол боковые швы, а через образовавшиеся отверстия просунул её ноги.
Получилось что-то вроде удобного сиденья у него за спиной. Вот только ржать казаки будут, когда увидят, как крысятница на спине Митяя в станицу въезжает.
Опять его отца — Ботаника-старшего поминать начнут. А плевать! Ничего уж тут не поделаешь, если они такими ботаниками уродились!
Накинув лямки, примерился к грузу. В рюкзаке тащить её вроде бы совсем легко.
Оттолкнувшись лыжной палкой, споро заскользил Митяй к дому. Вскоре места пошли знакомые. Если судить по очертаниям приметных сопок, то идти осталось не более чем полдня. Может, к вечеру уже дома будет.
Только вот загадывать наперёд ничего нельзя. Примета такая.
Начали снова раны ныть. Боль усиливалась. Усталость медленно накапливалась во всём теле. Всё чаще приходилось останавливаться и, опершись на палку, отдыхать.
Садиться в снег он опасался — боялся не встать потом. Девушка уютным комочком согревала спину и теплом дышала в ухо. Руками доверчиво обняла его за шею. Митяю даже подумалось — она легко бы смогла сейчас, воспользовавшись моментом, вырвать ему кадык или выдавить глаза. Однако не делает этого — или в голову ей такое не приходит, или на силы свои не надеется? А может, просто не хочет? Да не, скорее всего, знает, что не сразу умрёт Митяй, перед смертью обязательно прикончит её.
Поэтому остаётся несчастной только смириться и покорно ехать в плен, который не сулит ничего хорошего…
Вот и старая лыжня, почти занесённая снегом. Идти по ней стало немного легче, только перед глазами всё чаще начала появляться серая пелена. Временами пошатывало, отчего Митяй едва сохранял равновесие. На некрутом спуске не удержался и рухнул в снег. Рюкзак с живым грузом перелетел через голову.
Чертыхаясь, он долго, теряя последние силы, выкарабкивался из сугроба. Чтобы встать пришлось отстегнуть лямки рюкзака и крепления лыж. Встав на колени, начал вытягивать из пухляка свою ношу. Осторожно смёл снег с лица девушки и с тревогой заглянул ей в глаза. От их удивительно-синего цвета опять что-то всколыхнулось и защемило в его душе. На секунду показалось, что он будто бы нырнул в глубокое-глубокое озеро с голубой водой. Прогнав от себя наваждение, погладил девушку по щеке и потуже затянул шнурок капюшона. В ответ она слабо улыбнулась и устало прикрыла веки.
И снова брел, пошатываясь, по заснеженной тайге Митяй. Казалось, что этот бесконечный путь никогда не кончится. Хотелось упасть в пушистый снег и уснуть.
Уже давно вызвездилось небо, а за спиной вовсю полыхало Северное Сияние. Как заведённый автомат продолжал он переставлять ноги в странном забытье. Творилось что-то странное. Временами с ним начинал разговаривать и подбадривать покойный Отец. Иногда появлялась Мать, странным образом похожая на пленённую девушку.
Бесшумно шагая рядом, она ласково гладила холодной рукой по горячему лбу. От этого становилось чуток легче.
Когда на взгорке показался частокол родной станицы, последние силы оставили Митяя. Он сел в глубокий снег и больше не мог двинуться с места. Временами накатывала тяжелая дремота, с которой он тщетно пытался бороться. С трудом встав, прошел десяток шагов и снова упал в сугроб…
В последних проблесках угасающего сознания увидел, как из станичных ворот навстречу им выкатило несколько казаков.
Теряя сознание, прошептал:
— Маша! Слышь, Маша! Ты непременно скажи нашим, что семя моё в тебе есть. Ты только обязательно скажи! Обязательно…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Очнулся Митяй в своей землянке. В свете лучины увидел залезшего на стол вместе с тележкой безногого Прохора, внимательно читающего берестяную книгу. При этом губы его смешно шевелились, а на лбу, то разлаживались, то снова начинали бороздиться многочисленные морщины. Чудно! Всем станичным жителям хорошо было известно, что за последний десяток лет он со своего склада никогда не отлучался.
Заметив, что Митяй открыл глаза, Прохор ловко спрыгнул на руках со стола и подкатил к нарам:
— Ну как, оклемался? Накось вот, попей похлебушки свеженькой. А то надоело мне тебя, как ребёнка малого, с ложечки кормить. Ранки твои хорошо затягиваются.
Бабка Варвара даже мертвого на ноги своими мазями поставит, — с этими словами поднес миску с наваристым мясным бульоном. Отхлебнув несколько глотков, Митяй откинулся на подушку. Чувствовал он себя слабым и уставшим, но уже почти здоровым. Только слегка болел висок, и не очень сильно ныла рана в груди. С трудом Митяй встал и, пройдя в дальний угол, с удовольствием помочился в поганый горшок. На улицу выходить по малой нужде сил пока не было. Закашлявшись, сплюнул мокроту в кулак.
— А ну-ка, покажь! — Прохор проворно подкатил к нему и внимательно стал рассматривать выплюнутое.
— Совсем хорошо! Крови почти в харчке нету. Не зря ведьмачка Варвара молилась за тебя своим богам. Вправду люди говорят, — он перешёл на шепот:
— Боги её гораздо сильнее наших. Молится она Матери Божьей и Сыну её на кресте распятому. За правду и за людей он пострадал. Потом воскрес и стал заступником всех, кто по совести живет. Вот так-то![17]
— Ох и богохульник же вы! — рассмеялся Митяй и, наконец-то, решился задать давно мучивший его вопрос:
— А скажите, дядько, что сталось с Машей…, с Марий…, ну, той самой девкой, которую я притащил?
Прохор посуровел:
— Что с ней сталось? Да ничего не сталось! Определили её пока с пленными бабами в одной землянке жить. До выяснения, так сказать, всех обстоятельств данного прецедента, — любил старый казак завернуть мудрёные словечки:
— Ох, и заварил же ты парень кашу! Шибко зол на тебя атаман. Каждое утро спрашивает не очнулся ли ты. А мы с тобою схитрим маленько. Ежели кто заглянет в землянку, притворись спящим. За сегодня ещё окрепнешь чуток, а уж потом на суд атаманский пойдёшь… Ты лежи пока, а я на склад скатаюсь. Совсем работу свою оставил из-за тебя…. Жрать захочешь — на печи в котелке похлёбку найдёшь.
С этими словами Прохор пристегнул крошечные лыжи себе на тележку, накинул старую вылезшую кухлянку и выполз из землянки. Слышно было как, кряхтя, взбирался он по крутым обледенелым ступеням, потом раздался скрип снега и всё стихло.
Митяй остался один. Спать не хотелось. Подкинул дров в печку, заменил затухающую лучину. В землянке кто-то заботливо разложил всю его одежду и снаряжение, повесил на стену новый арбалет и колчан со стрелами. Пошарив на полке над нарами, обнаружил там трофейный «Викторинокс».
От нечего делать взял берестяную книгу, забытую Прохором на столе. Прочитал странный заголовок: «Кама-сутра. Трактат о любви». Поудивлявшись похабным рисункам на первой странице, открыл на закладке: