– Вася? Ты?!
Он посмотрел мимо нее и прошел в комнату. Его глаза жгли, убивали, уничтожали Полонского. Вера в ужасе прикрыла рукой рот. Зойка с порога жалобно запричитала:
– Я его не заметила! Он со спины подкрался!
– Вставай, сволочь! – с тихой ненавистью произнес Василий.
И, не дожидаясь ответа, выдернул доцента из постели.
Вот картина: Полонский, в одних трусах и носках, сидит на полу. Над ним нависает Безбородов в куртке. По полу разбросаны туфли и брюки доцента. Причепуренная, жаркая, но растерянная Зойка… Разоренный общежитский уют… Что за бред…
Вера бросилась к Безбородову. Схватила за руку.
– Вася, прекрати! Прекрати сейчас же! Это не твое дело, где я и с кем!
– Ах, не мое… – процедил Васечка. От него пахнуло вином.
Доцент поднялся. Стоял, расставив ноги, казалось, не чувствуя неудобства от того, что он в трусах и носках. Смотрел на Васечку усмешливо.
Вера потянула Безбородова за рукав. Сказала резко:
– Эй, Вася, давай убирайся!
Резким движением Василий отшвырнул ее руку.
Гаркнула Зойка:
– Вася, уходи!
И тут Безбородов почти незаметным движением ударил доцента снизу вверх в челюсть.
– Вася! – ахнула Вера.
Полонский отлетел к тумбочке. С нее посыпались духи, помада, родительское фото в рамке.
Безбородов сделал шаг вперед, к доценту, занес руку, чтобы ударить сверху. Ни Вера, ни Зойка не успели схватить его.
И в этот момент доцент наконец среагировал. Быстрым движением он ударил Васю в живот.
Вася от удара согнулся.
– Убирайся, сопляк! – прорычал доцент.
Но Безбородов быстро пришел в себя.
– Ну ты и гадина! – выдохнул он. И цепкой хваткой взял Полонского за предплечье. – Пошли!
– Куда – пошли? – усмехнулся доцент.
– Драться будем!
– Пошли. Но можно мне сперва одеться? – иронически осведомился Полонский.
В этот момент на одной руке Васечки повисла Вера, на другой – могучая Зойка. В дверь, привлеченные скандалом, заглянули несколько человек.
– Вася! – резко сказала овладевшая собой Вера. – Или ты сейчас же уходишь… Просишь прощения у Владислава Владимировича и уходишь… Или… Или – я знать тебя не знаю!..
– Ага, – кривовато усмехнулся Безбородов. – Ты знать меня не знаешь… И ты останешься с ним…
– Да, я останусь с ним, – твердо сказала Вера. – Что бы ты по этому поводу ни думал…
– Ну уж нет! – вскричал Василий, дернулся, вырвал обе руки из девчоночьих рук и снова бросился на доцента.
Тот встретил его прямым ударом в лицо. Вася от удара отшатнулся, но с новой силой, ослепленный и окончательно разъяренный ненавистью борьбы, бросился на полуголого Полонского.
– Сука! – исступленно орал он. – Сука!
Обеими руками он попытался схватить за шею доцента – тот, оскалившись, отводил захват.
Со стола посыпались учебники. Вероника в ужасе закрыла глаза.
И тут в коридоре раздались милицейские свистки.
В девчоночью комнату стремительно и по-хозяйски вошли двое бойцов-молодцов из студенческого оперотряда, с красными повязками «Дружинник» на рукавах.
За ними маячила огромная, словно весь состав Политбюро, ряха коменданта общежития Прокопия Никодимыча.
После свистков и вторжения дружинников соперники наконец отпустили друг друга.
У Безбородова из носа шла кровь. На голом торсе Полонского виднелись красные пятна: следы Васечкиных рук. Доцент тяжело дышал.
Вместе с дружинниками и Прокопием Никодимычем в комнате стало совсем тесно.
Прокопий Никодимыч разглядел полуголого доцента Полонского. Оценил ситуацию. Плотоядно улыбнулся. Глазки его хищно залучились, и он промолвил сладким голосом:
– Здра-авствуйте, дорогой Владислав Владимирович!
5
Приказ об отчислении состряпали в рекордные сроки.
Василий пробовал защищаться. Ходил в деканат и в комитет комсомола. Взывал к здравому смыслу – он что, преступник какой? Злостный спекулянт или диссидент? Чего он особенного сделал? Подрался? Так мало ли драк происходит в общагах… Недавно вьетнамцы вообще стенка на стенку ходили. Но ему популярно объяснили: драться можно с себе подобными. А бить преподавателя – пусть даже за то, что он переспал с твоей девушкой, – нельзя. «Скажи спасибо, что дело за хулиганку не завели!» – сказал ему на прощание ректор.
Василий подписал обходной и забрал из института документы. Он как раз поспел к окончанию осеннего призыва.
Вера умоляла: «Васька, не дури! Ты что, заболеть не можешь?! У меня есть знакомая из первого меда, она говорит – можно любую болезнь изобразить. Сотрясение мозга, шизофрению… Да хоть писаться начни по ночам!»
Он выслушивал ее речи. Молчал. Вера горячилась: «Васька, ну не сходи с ума! Откосишь в лучшем виде! Годик поработаешь, потом восстановят!»
Ей было действительно жалко глупого одноклассника и бывшего соседа по парте. Он так старался покорить Москву и покорить ее, Веру. А получился полный пшик. Из института выперли с волчьим билетом. На горизонте маячил, возможно, Афган.
Вера и жалела Ваську, и злилась на него.
Какого лешего он пришел в ее комнату? Она ведь сто раз ему говорила – без предупреждения не являйся. И зачем затеял драку?! Сказал бы ей благородно: «Между нами все кончено!» Хлопнул дверью… Она бы не сильно и расстроилась… Только б заметила Владу: «Видишь, из-за тебя я поклонника потеряла!» Но Васька, дурачок, по-хорошему уйти не захотел. Разборку затеял. Опозорил ее на весь институт!
История в общежитии получила благодаря бдительному и словоохотливому коменданту самую широкую огласку. И более всего, конечно, обсуждали студентку Веселову. Всюду, в институте, в общежитии и даже в автобусе по дороге из общаги в институт, ее провожал надоедливый, любопытный шепоток: «Вот она, эта Верка!» Ее рассматривали, как диковинную зверюшку, искали следы порока на лице… И думалось, облегченно и горько: «Хорошо, что мама об этом никогда не узнает…»
Полонский из института уволился – ушел в разгар семестра, и даже вездесущая секретарша с его бывшей кафедры не знала, где он теперь работает. Никто не знал. И Вера не знала.
Влад не подал ей ни весточки, ни знака. Ни звонка – хотя куда он мог бы ей позвонить? Ни письма – но в Москве никто не пишет письма друг другу… Несколько раз она набирала его домашний номер. Всегда отвечала жена. На первой же нотке ее визгливого голоса Вера клала трубку. Однажды замешкалась, показалось, что в недрах квартиры звучит ЕГО голос, и успела услышать ее визгливое: «Прекрати звонить сюда, сука!»
Владислав не простил ее. Да как он может простить?! Ведь это она втянула его в грязный, отвратительный скандал. Гневное заседание кафедры… Партсобрание… Конец блестящей карьеры…
Сначала Вера ругала себя днями и ночами. За неделю мучительного самоедства она побледнела до синевы, осунулась и обнаружила у себя парочку седых волосков. Потом начала задумываться: а только ли она во всем виновата? Разве это она затащила Влада в свою комнату?..
Да нет, как говорится, «не виноватая я, он сам пришел».
Вера-то как раз не любила встречаться в общежитии. На этом настаивал именно Полонский. Разнообразия ему хотелось. Новых ощущений… И разве только ему, Владу, сейчас тяжело? Ей, между прочим, тоже несладко. У него хоть дом есть, профессия. Дети… Сбережения, наконец. А она осталась ни с чем, в постылой общаге и с клеймом шалашовки. Мог бы найти ее, поддержать, утешить… Трус он после этого, вот кто!
Васька хоть и дурак, но Веру не бросил. Он встречал ее после занятий и мужественно провожал до общаги – под градом злобных шепотков. За драку, конечно, не извинялся, но и Веру ни в чем не упрекал. Только спросил однажды как бы между прочим:
– Ты правда его любишь?
Она вспыхнула:
– Я уже говорила тебе! Нет! Нет! Нет! Это была ошибка, наваждение!
Вера говорила искренне. Ну, почти искренне. Она действительно была зла на Влада. И одинока под потоком пересудов. А если еще и Васька сейчас от нее уйдет… Впрочем, все равно он уйдет – в армию. Если не одумается.
Она обрабатывала его и так, и эдак. Но Василий к ее мольбам был глух. Он не оправдывался, не говорил, что ему противно изображать придурка и всю жизнь потом маяться с белым билетом. Просто упрямо мотал головой. А однажды сказал: «Значит, судьба такая».
– Судьбу нужно ковать самому! – воскликнула Вера.
– Я и пытался, – грустно ответил он.
Наклонился к ней, зарылся в ее волосы. Но – даже не поцеловал.
…Провожали Васю всем общежитием. Планировался королевский, особенно по тем временам, стол. Бывшие сокурсники чувствовали свою вину – не лично перед Васей, а просто потому, что он уходит в неизвестность, в армию, а они остаются в теплом, надежном институте. На его проводах никто не жадничал – тащили кто что мог. Водку, портвейн, колбасу, сыр… Делились домашними запасами: соленьями-вареньями и даже самогонкой.
– Пьянка будет – зашибись! – предрекала Зойка (она тоже была приглашена).
Вера ехать в чужую общагу не собиралась. Просто не смогла бы выдержать осуждающих взглядов. Да и кого, как не ее, будут во всем винить Васькины однокурсники? Они ее и винят – хорошо хоть в лицо никто не говорит. А когда напьются – и в глаза какую-нибудь гадость скажут, это уж без сомнений.
Вася не настаивал, чтобы она обязательно пришла. Понимал, наверно…
А Вера так устала от постоянного обсуждения-осуждения… Ей иногда хотелось выйти на площадь перед общагой в час, когда студенты толпами торопятся в институт, и выкрикнуть во весь голос: «Ну я же его не звала! И никогда ничего Ваське не обещала!»
Она старалась стойко переносить и неприязнь, и шепоток за спиной, и насмешливые взгляды. Изо всех сил пыталась постоянно чем-нибудь заниматься, чтобы не точить себя, не сидеть без дела. Всерьез взялась за учебу. Записалась на дополнительные занятия по английскому. Даже попыталась работать в комитете комсомола, но ей дали понять, что здесь в услугах столь одиозной особы не нуждаются…
По выходным, когда соседки по комнате вовсю бегали на свидания, Вера просиживала в Ленинской библиотеке. Ее теперь на свидания приглашал только Васька, а с ним ей было тяжело. Осталась какая-то недоговоренность в отношениях. Вроде они и не враги, но и не друзья, не любовники. Слишком много общих и не самых радостных воспоминаний. Обоим не хотелось их ворошить. Даже когда он провожал ее от института до общаги, оба молчали. А уж на настоящем свидании – о чем говорить? О Полонском, об общежитской драке? О Вериных погибших родителях? Нет уж, лучше она проведет субботу не на мерзлом бульваре под руку с молчаливым Васькой, а в такой же молчаливой библиотеке. Здесь хотя бы тепло. И молчат все не потому, что знают о тебе что-то плохое, а просто из-за того, что так принято.
Ей было хорошо наедине с собой, под уютной библиотечной лампой с зеленым абажуром, над приятно пахнущими пыльными газетами.
У Веры даже появился свой стол в отделе периодики – она всегда приходила пораньше и занимала его, – хороший стол, самый дальний, в уголке. Она шерстила горы газет – центральных, краевых и, конечно, изучала «Новороссийский рабочий». Выписывала все новые и новые подробности о катастрофе «Нахимова». Иногда газеты публиковали фотографии – спасенных или погибших. У Веры каждый раз замирало сердце – вдруг он? Человек, погубивший родителей? Но ЕГО не было. И она вздыхала, тщательно записывала очередную фамилию, в нескольких словах (для себя) очерчивала внешность…
Ко дню Васькиных проводов в ее списке уже числилось пятьдесят четыре человека. Плюс еще трое – она и родители. А всего на теплоходе было тысяча двести тридцать четыре человека. Если считать, что ей нужны только мужчины, – все равно работы полно. Хватит на то время, чтобы в общаге и в институте забыли об ужасном скандале.
…В ту холодную ноябрьскую субботу Вера просидела в Ленинке до закрытия. Ушла последней, на нее даже гардеробщица накричала. В общежитие добралась к девяти. Окна их комнаты – ура! – были темными. Зойка была на Васькиных проводах, Жанка небось на дискотеке. Вера предвкушала горячий чай с двойной – в честь субботы! – порцией сахара. А под мокрой от дождя курткой она прятала теплый батон – купила в булочной на улице Герцена. Хлеб был еще горячий, только с завода привезли. Сейчас она достанет из чемодана заначку с бабушкиным вареньем и устроит себе пир на весь мир. Одна, в тишине, в тепле… Вера прибавила шагу, стойко ответила на осуждающий взгляд вахтерши и взбежала на свой этаж. Она быстро шла по плохо освещенному коридору и напевала из популярного «Форума»: «Белая ночь опустилась, как облако…» Может быть, жизнь наладится? Не век же ей быть изгоем? Пройдет время, в институте приключатся другие скандалы, а она будет вести себя тихо, и в конце концов об этой ужасной истории забудут.
У двери в ее комнату сидел, привалившись к стене, Василий. Он был пьян. Увидев его, Вера мгновенно остановилась. Васькины глаза были закрыты. Может, он спит? Убежать? Тихонько, на цыпочках, пока не заметил? Василий ни в чем ее не упрекал – правда, на трезвую голову. А с пьяных глаз – мало ли что? Вдруг в глаз ей засветит?
Но Васька не спал. Он тяжело поднялся, приблизился к ней. Ее охватило тяжелым запахом перегара.
– Ты где была? – спросил он требовательно.
Она постаралась взять себя в руки. Ответила спокойно:
– В библиотеке.
– Библиотека сегодня не работает, – сказал он тоном полицейского комиссара.
Вера подавила раздражение. Ей нельзя с ним ссориться. Особенно сегодня. Миролюбиво ответила:
– Институтская библиотека не работает. А Ленинка – всегда пожалуйста.
– Зачем тебе Ленинка? – продолжал он допрос.
Дверь соседней комнаты приоткрылась – Васька говорил слишком громко.
Вера вздохнула:
– Вась, давай в комнату зайдем. Чайку выпьем…
– А там у тебя никого? – гадко ухмыльнулся он.
Вера вспыхнула, взглянула на него гневно. Он твердо ответил на ее взгляд, и она опустила глаза, плечи поникли. Что поделаешь, Васька имеет право… Наверно, имеет… Сказала покорно:
– Нет, у меня никого нет. Пойдем, я батон теплый купила, варенье есть…
Они вошли. Вера немедленно скинула промокшую куртку и туфли. В туфлях хлюпала вода – старый кожзаменитель давно полопался. Она покосилась на Васю, сняла носки и босиком прошлепала в комнату. Он наблюдал за ней пьяным, тяжелым взглядом:
– Что ж тебе твой доцент новых туфель не подарил?
Вера наконец вспылила:
– Слушай, прекрати, а? Оставь его в покое. И меня. – И добавила спокойно: – Так ты чай будешь?
Не дожидаясь ответа, она включила чайник и забралась с ногами на свою кровать. Обхватила ноги руками, пытаясь согреться. Он присел рядом, мягко положил ее ноги на свои колени, принялся растирать ледяные ступни.
– Вася, не надо! – вяло сопротивлялась она.
Он посмотрел ей прямо в глаза:
– Так что ты делаешь в Ленинке?
Вера пожала плечами:
– Просматриваю материалы о «Нахимове». Ищу зацепку.
– Почему меня с собой не берешь?
– А зачем тебе это? Это дело мое, ты-то здесь при чем?
– При том, при том… – он запнулся.
– Вот то-то же. При том, что я – сама по себе. И ты – тоже.
Он резким движением сбросил со своих колен ее ноги, навалился на нее, впился крепким, пахнущим водкой поцелуем. Она заерзала, пытаясь вырваться. А Васька сжимал ее все крепче и крепче… Отцеловав, оттолкнул резко, так что она не удержалась, упала спиной на кровать. Он тут же навалился сверху, прижал ее к постели.
– Никогда не говори так – сама по себе! Слышишь – не смей!
Ей было страшно смотреть в его пьяные, полубезумные глаза. Она не решилась сказать, что хотела: «А как же иначе?» Вместо этих слов Вера просто покорно кивнула. Какой смысл спорить с пьяным? Тем более с пьяным и влюбленным?
Он снова поцеловал ее – не робко, не осторожно, как раньше, а сильно, требовательно, даже нагло. Вера попыталась дернуться, но он прижимал ее так крепко, что она не могла даже шевельнуться. Это был не прежний Васька – ласковый, послушный… Мальчик-котеночек… Теперь ее целовал незнакомый человек – злой, сильный и уверенный в себе. Она сама не заметила, как стала отвечать на его поцелуи, как его рука забралась ей под свитер… В какой-то момент Вера опомнилась, прошептала хрипло:
– Вася, не надо!
– Надо! – рыкнул он. – Я два года думал, что не надо! Ждал, идиот! Дождался…
– Вася, вдруг кто придет…
– Никто не придет! Все на моих поминках!
– Не говори так! – крикнула она в страхе.
А он внезапно сбавил свой резкий тон:
– Верочка… Веруня… Я два года тебя не увижу… Я прошу тебя…
Он по-прежнему просил. Он не настаивал. А ей было так одиноко весь последний месяц… Ах, если бы Васька всегда был таким – сильным, самоуверенным и пусть даже пьяным…
Они очнулись от запаха гари. Электрический чайник, коллективная собственность Вериной комнаты, давно выкипел и насухую дымился.
– Вася, сделай что-нибудь! – в страхе прошептала она.
Он быстро вскочил с постели, выдернул вилку из розетки, успокоил ее:
– Не дрейфь. Советское – значит, железное. Остынет – будет работать нормально. Вернулся в кровать. Вера пристроилась нежиться на его голом плече. Вдруг он отстранился, резко встал.
– Ты чего, Вася? – не поняла она.
Он подошел к окну, прижался лбом к черному от ночи стеклу. На улице шел бесконечный осенний дождь.
Вера босиком подобралась к нему, обняла:
– Эй, ну правда, чего ты?
Василий ответил глухо:
– Я не вернусь оттуда. Я чувствую.
– Вася, – расстроилась она, – не говори так. Ты – обязательно вернешься! Придешь сильный, красивый, и мы… мы…
– Мы можем пожениться хоть завтра. Но я – не вернусь. Назови его Васькой, ладно?
Вера никогда не любила разговоры о предчувствии смерти. Она считала, что смерть предсказать невозможно. И окончательно убедилась в этом после гибели родителей – ведь в тот день ей было хорошо, как никогда. И казалось, что вся жизнь впереди и будет в ней только хорошее…