Эта встреча и возможность уцелеть среди целой рати шпионов укрепляли и обнадеживали наше решение уличного нападения. Одно войско, революционное, менее многочисленное, станет выбивать более превосходящее по количеству – царское. Наблюдение считалось как бы оконченным».
Азеф, Савиков, Каляев и Сазонов встретились в Москве, в парке Сокольники, на гулянии. Было решено, что Плеве на маршруте встретят четыре метальщика с бомбами. Первый должен пропустить министра мимо и блокировать ему обратный путь, второй бросить первую бомбу, третий будет нападать в случае неудачи второго, а четвертый метальщик будет находиться в резерве на крайний случай, если Плеве прорвется через три первые бомбы. Все четыре метальщика будут подстраховывать друг друга. Каляев сказал, что метальщики могут промахнуться, не добросить или перебросить бомбу, предложил броситься под ноги рысакам Плеве со снарядом. Второй метальщик тогда точно взорвет остановившуюся карету, если Плеве уцелеет после взрыва Каляева. Азеф назвал убийственный план Каляева смелым, самоотверженным и гарантирующим удачу и сказал, что если можно с бомбой добежать до министерских лошадей, то можно достать и саму карету и бросить бомбу или под нее, или в каретное окно. Гибель Каляева в этот раз была отвергнута.
После совета в Сокольниках Савинков на Николаевском вокзале встретился с Швейцером. Вдвоем в купе первого класса они спокойно провезли с собой в Петербург двадцать килограмм динамита. По паспорту дворянина Константина Чернецкого Савинков снял квартиру в Сестрорецке, где собрались другие члены группы. Первой приехала Дора Бриллиант, и сразу же попросила бомбу. Ивановская позднее вспоминала о ней: «Дора стремилась отдать свою жизнь в серьезном значительном деле, с сознанием, что она прожита не напрасно. Физически она была слабая, хрупкая, как растение без солнца, которому одно дыхание утренника несет смерть. Однажды мы с ней шли по Забалканскому проспекту. Два студента несколько раз обгоняли и останавливались впереди, рассматривая Дору. На замечание о неприличии их поведения, один ответил: «Нет ничего ни позорного, ни бесчестного, в том, что мы останавливаемся перед красотой». Она не была солидно образованной, но большой природный ум, способность ориентироваться в различных положениях, делали ее очень ценным работником, приятным другом и верным товарищем, неспособным оплошать или малодушно уклониться. Был какой-то праздник. Я заглянула к Доре и, найдя ее грустно-молчаливой, предложила поехать куда-нибудь так, без цели, проветриться. Извозчику было предоставлено право избрать маршрут самому. На углу Большой Морской и Невского проспекта образовался невероятный водоворот от скопления пешеходов, карет, извозчиков. Над всем этим гомонящим, ругающимся извозчичьим криком слышались бешеные ругательства городовых и приставов. Затертые этой живой лавиной в центре, мы и не пытались и не могли двигаться вперед. В этом ожидательном положении наше внимание привлекла к себе одна карета, медленно, но все же пробивавшаяся себе дорогу. Наши головы как-то сразу повернулись в сторону кареты. Сосем близко мимо нас, бок о бок, двигалась та хорошо знакомая карета, с тем же кучером с крестами на груди и окладистой бородой. У нас обеих в тот же миг вырвалось одно восклицание: «Плеве». Из окна кареты точь-в-точь как раньше, вперялись в толпу колючие суровые глаза, с напряженным выражением ожидания чего-то внезапного, непредвиденного. Этот тяжелый свинцовый взгляд быстро скользил по толпе сидящих в экипажах. Некоторое время наш извозчик держался за ним, а мы, в простоте сердечной, рассчитывали проводить Плеве до его конечного пути, быть может, узнать место, им посещаемое. Разумеется, карета покатила с быстротой экспресса и через несколько минут утонула вдали. Такую случайную встречу можно было принять за обман зрения, так необычайна, проста, близка она была. «Вот удивительный, редкостный случай, мы одни могли бы с ним покончить», – досадливо заметила Дора».
В конце июня в Сестрорецк приехал Азеф и назначил взрыв Плеве на 8 июля. Взрывать будут на Измайловском проспекте, когда карета перед Обводным каналом и балтийским вокзалом уже не несется как угорелая. Первым метальщиком пойдет Боришанский, за ним физически очень сильный Сазонов, за ним Каляев и друг Боришанского Сикорский, молодой кожевенник из Белостока. Утром 8 июля все четверо боевиков получат заряженные бомбы у Швейцера. Извозчики Мацеевский и Дулебов будут вывозить метальщиков после совершения теракта. Савинков передал Азефу желание Доры Бриллиант кинуть бомбу в Плеве. На совете решили, что «женщину можно выпускать на террористический акт только тогда, когда организация без этого обойтись не может». Сазонов передал Доре: «Мы сочли бы за позор пускать женщин, когда в работе есть мужчины».
Назначив дату взрыва, Азеф приказал всем покинуть Петербург и приехать назад утром 8 июля. Азеф сказал Савинкову, что уезжает в Вильно, и назначил ему встречу после покушения в Варшаве. Савинков ответил, что он учился и жил в польской столице и там его многие знают. Азеф спросил у Савинкова, считавшегося в Боевой Организации бесстрашным, не боится ли его заместитель? Савинков пожал плечами и сказал: «Хорошо, я буду в Варшаве».
Савинков говорил с главным метальщиком Сазоновым о его очень вероятной гибели и спросил, что будет он чувствовать, если останется жив. Сазонов ответил, что только гордость и радость. Позднее он напишет Савинкову с каторги, что «сознание греха никогда не покидало меня». С Каляевым Савинков встретился на Смоленском кладбище Петербурга. Они, друзья, были уверены, что прощаются навсегда и Каляеву, третьему метальщику, придется бросать бомбу. Сидя на заросшей мхом могиле Каляев сказал, что жаль, что не он первый бросает бомбу, но Савинков ответил, что от него потребуется колоссальная отвага и хладнокровие, чтобы оценить, что произойдет после взрыва Сазонова, и решить, нужно ли добивать Плеве, или нет. Савинков сказал, что будет удача, Каляев ответил: «Какое счастье, если будет удача. Довольно им царствовать. Если бы ты знал, как я их ненавижу. Но что Плеве! Нужно убить царя!»
Савинков предложил Каляеву с Ивановской 6 июля выехать в Псков, и вечером того же дня вернуться в Петербург, чтобы утром 8 июля получить бомбы у Швейцера. Если будет неудача, бомбы нужно будет ему вернуть, если удача – бомбы следует утопить. Швейцер говорил товарищам, что разряжать снаряды намного опаснее, чем заряжать. Каляев должен был утопить свою бомбу в пруду по Петербургской дороге, Боришанский – в Волынском пруду, Сикорский, как плохо ориентировавшийся в столице новичок, должен был взять в Петровском парке лодку без лодочника, выйти в Неву и утопить снаряд ближе к Финскому заливу. Боришанский специально совершил тренировочное путешествие на лодке с Сикорским, все показал и объяснил.
5 июля Каляев-папиросник в сильно потертом пиджаке, в рваном картузе попытался на толкучке продать свой разносный товар, и был задержан городовым, заподозрившим его в сбыте краденого. Каляева спас свой извозчик, подтвердивший, что товар не ворованный. Просто выбросить папиросы и спички было нельзя. В глазах бедных и нищих петербуржцев это было настоящим богатством и могло сразу вызвать подозрение. Ивановская выдумала целую историю, что ее взяли на работу в имение ее бывших хозяев под Новгородом и поэтому она по дешевке продает семечки абрикосы своим соседям. В вагоне третьего класса Ивановская и Каляев уехали в Псков. Ивановская писала:
«Рано утром мы приехали в Псков. Избегая возбудить провинциальное любопытство, мы, купив хлеба и земляники на базаре, ушли далеко за город и там на лугу довольно долго отдыхали. Иван долго и тщательно обдумывал, в каком виде лучше нести завтра бомбу, чтобы ловчее ее бросить и чтобы внешняя обвертка как-нибудь не помешала взрыву. Он заглядывал назад на пройденную жизнь, восторженно и с трогательной нежностью говорил о близких ему людях, с которыми его крепко и навсегда связала его судьба. Чувство глубочайшего восторга, благодарности и восхищения Каляев питал к Савинкову, пробудившему в нем мысль и красоту подвига жизни. Завтра он пойдет на верную смерть, но она не пугает, не страшит того, кто сознательно, без колебания, радостно отдает душу за страждущих и униженных: «Наше место не долго останется пустым, наша смерть – почки грядущих цветов».
Часа за три перед тем, как идти на вокзал, мы зашли в чайную, близ станции. Попросив перо и бумагу и заказав чаю, Иван долго и много писал матери прощальное письмо. В терроре он остался тем же нежным, задумчивым, с теми же грезами романтика и символиста, с чуткой детской, без соринки, душой. Он писал стихи:
«Мечтательный ум мне природа дала,
отвагу и пыл к порыванью.
А ненависть в сердце так жизнь разожгла,
и чуткость внушила к страданью».
Утром 8 июля все Савинковцы рано утром собрались в Петербурге. Поезд Плеве с Балтийского вокзала в Царское село уходил ровно в десять часов утра и время покушения было рассчитано по минутам. Рано утром из Гранд-отеля с четырьмя заряженными бомбами в чемодане вышел Михаил Швейцер и сел в пролетку извозчика Егора Дулебова. На Ново-Петергофском проспекте его должны были ждать Савинков и Сазонов, на Рижском проспекте – Каляев, на Курляндской улице – Боришанский и Сикорский. Сазонов за бомбой опоздал, и в результате неразберихи покушение сорвалось. Савинков встретил Сазонова на Измайловском проспекте без бомбы, и в этот момент мимо них пронеслась карета Плеве в сопровождении охранников-велосипедистов. Плеве недавно был в Париже и оттуда перенял велосипедную охрану. Карета пронеслась мимо Каляева с бомбой, но он не стал ее бросать, поскольку план был нарушен, а неудача покушения на Плеве надолго бы задержало бы его дальнейшее убийство.
«Рано утром мы приехали в Псков. Избегая возбудить провинциальное любопытство, мы, купив хлеба и земляники на базаре, ушли далеко за город и там на лугу довольно долго отдыхали. Иван долго и тщательно обдумывал, в каком виде лучше нести завтра бомбу, чтобы ловчее ее бросить и чтобы внешняя обвертка как-нибудь не помешала взрыву. Он заглядывал назад на пройденную жизнь, восторженно и с трогательной нежностью говорил о близких ему людях, с которыми его крепко и навсегда связала его судьба. Чувство глубочайшего восторга, благодарности и восхищения Каляев питал к Савинкову, пробудившему в нем мысль и красоту подвига жизни. Завтра он пойдет на верную смерть, но она не пугает, не страшит того, кто сознательно, без колебания, радостно отдает душу за страждущих и униженных: «Наше место не долго останется пустым, наша смерть – почки грядущих цветов».
Часа за три перед тем, как идти на вокзал, мы зашли в чайную, близ станции. Попросив перо и бумагу и заказав чаю, Иван долго и много писал матери прощальное письмо. В терроре он остался тем же нежным, задумчивым, с теми же грезами романтика и символиста, с чуткой детской, без соринки, душой. Он писал стихи:
«Мечтательный ум мне природа дала,
отвагу и пыл к порыванью.
А ненависть в сердце так жизнь разожгла,
и чуткость внушила к страданью».
Утром 8 июля все Савинковцы рано утром собрались в Петербурге. Поезд Плеве с Балтийского вокзала в Царское село уходил ровно в десять часов утра и время покушения было рассчитано по минутам. Рано утром из Гранд-отеля с четырьмя заряженными бомбами в чемодане вышел Михаил Швейцер и сел в пролетку извозчика Егора Дулебова. На Ново-Петергофском проспекте его должны были ждать Савинков и Сазонов, на Рижском проспекте – Каляев, на Курляндской улице – Боришанский и Сикорский. Сазонов за бомбой опоздал, и в результате неразберихи покушение сорвалось. Савинков встретил Сазонова на Измайловском проспекте без бомбы, и в этот момент мимо них пронеслась карета Плеве в сопровождении охранников-велосипедистов. Плеве недавно был в Париже и оттуда перенял велосипедную охрану. Карета пронеслась мимо Каляева с бомбой, но он не стал ее бросать, поскольку план был нарушен, а неудача покушения на Плеве надолго бы задержало бы его дальнейшее убийство.
Вечером все Савинковцы встретились в Зоологическом саду. Было ясно, что только случайность спасла министра внутренних дел. Террористы удачно выбрали время и место, после девяти часов утра Плеве как обычно проехал по Измайловскому проспекту и будь у боевиков бомбы, они бы его взорвали. Атаку на министра просто перенесли на 15 июля, Сазонов и Швейцер остались в Сестрорецке и Петербурге, как Дулебов и Мациевский, а Каляев, Сазонов, Боришанский и Сикорский поедут пережидать неделю к Азефу в Вильно. Все детали террористического акта были еще раз уточнены и обговорены и савинковцы разъехались. Еще в саду выяснилось, что когда в восемь утра Савинков и Сазонов должны были встретиться на Ново-Петергофском проспекте, на его отрезке между Десятой и Двенадцатой ротами, находились на разных сторонах и углах и за те пятнадцать минут, которые были выделены на встречу, просто не успели увидеть друг друга. Все верили в успех 15 июля, особенно, когда Швейцер сказал, что из-за плохого качества имперского динамита он для Сазонова зарядит пятикилограммовую бомбу, а остальные получат снаряды чуть меньше трех килограмма каждый. Тринадцать килограмм взрывчатки для Плеве вполне хватит.
Утром 8 июля в Вильно Азеф, к которому приехала Ивановская, сильно нервничал: «Условленной телеграммы нет, значит, полная неудача или провал». Наконец, на следующий день в двенадцать часов дня Азеф и Ивановская встретились с приехавшими из Петербурга боевиками на широкой алее заполненного гуляющими Ботанического сада. Сазонов рассказал Азефу, как они перепутали с Савинковым место свидания: «Все-таки они нас не проглотили еще, в следующий раз не упустим». Азеф подробно и несколько раз расспросил обо всем террористов и немного успокоился. Он очень сильно рисковал, передав в Департамент полиции, что вместо Плеве эсеры решили убить иркутского Генерал-губернатора Кутайсова, выпоровшего ссыльных. То, что Плеве могут взорвать только 15 июля, было ему, в общем-то, на руку.
Всю неделю боевики гуляли по знаменитому Гедиминовском саду, очень красивому, густому, расположенному на склонах горы, на вершинах которой еще виднелись развалины замка великого литовского князя. Боевики на всякий случай изучили Вильно и город не вызвал у них большого восторга: «Старый город, кривыми, узкими улицами, до такой степени узкими, что шедшие по разным сторонам улицы могли бы пожать руки друг другу. Трудно передать впечатление от этого кишащего, копошащегося муравейника. Такую ужасающую нищету, убожество, грязь в таком объеме редко можно было видеть. Чтобы хорошо согреться, обитатели этих улиц как бы жались ближе друг к другу спинами и таким образом защищали себя от холода».
Террористы спешили возвратиться от этой кошмарной действительности в Гедиминовский сад, сольно взволнованные городом и оставались там целыми днями, обедая на лавочках. Террористы, ставшие почти крестными братьями, обсуждали все возможные при покушении случайности, предусматривали ошибки. Для каждого исполнителя Азеф разработал подробные инструкции, предусмотрел перекрестное дублирование убийственных обязанностей. За день до отъезда в Петербург Азеф собрал всех членов группы подальше от города, в прекрасном сосновом лесу, сказал прочувственную речь, переговорил с каждым боевиком, выслушал все пожелания и просьбы, рекомендовал надежных защитников, адвокатов. Вечером все зашли в небольшой трактир: «в маленькой, тускло освещенной комнате сидели задумчивые обреченные, перекидываясь ничего не значащими словами». Азеф проводил всех в Петербург, на прощание расцеловав товарищей, особенно крепко Егора Сазонова. В тот же день он выехал в Варшаву, договорившись там встретиться с Ивановской и Савинковым. Прощаясь, он с тревогой в голосе сказал: «Что-то ждет нас завтра?»
Рано утром Савинков встретил на Николаевском вокзале одетого железнодорожником Сазонова и на Варшавском вокзале одетого швейцаром Каляева. Боришанский и Сикорский были в дождевиках, скрывающих бомбы. Извозчик Дулебов из гостиницы «Северная» забрал Швейцера с бомбами, которые невозмутимый техник поочередно раздал метальщикам на улицах за Мариинским театром. Сазонов получил пятикилограммовый цилиндр, завернутый в газету и надежно перевязанный шнурком, Каляев – взял бомбу, завернутую в платок, Боришанский и Сикорский спрятали бомбы просто под плащи. Извозчики Дулебов и Мациевский с пролетками встали у Технологического института и Обводного канала, чтобы забрать товарищей после взрыва. В девять часов утра Савинковцы встретились у храма в конце Садовой улицы. Они несколько раз до этого ходили к Измайловскому проспекту, рассчитывая время по минутам. Один за другим Боришанский, Сазонов, Каляев, Сикорский с интервалом в сорок шагов, чтобы избежать детонации бомб при взрыве, пошли по английскому проспекту, перешли Фонтанку по мосту, по Дровяной улице дошли до Набережной Обводного канала, повернули налево и через несколько минут вышли на Измайловский проспект. Сазонову было неудобно нести цилиндр с взрывчаткой и он нес его на правой руке, прижимая к груди.
Савинков по Садовой улице вышел на Вознесенский проспект, перешел через Фонтанку и двинулся по Измайловскому проспекту навстречу метальщикам. Он видел, что приставы, городовые и филеры подтянулись и кто как мог приосанились. Савинков понял, что Плеве сейчас проедет к Балтийскому вокзалу. Хронометр показывал девять часов сорок пять минут ясного, солнечного утра.
В половине десятого утра блиндированная карета министра внутренних дел Плеве с охраной выехала со служебной дачи на набережной Аптекарского острова и понеслась по Каменноостровскому проспекту, Кронверской набережной, через Биржевый мост, Стрелку Васильевского острова, Дворцовый мост, мимо Зимнего дворца и Адмиралтейства, выехала на Вознесенский проспект, пересекла Синий мост через Мойку у Мариинского дворца, пересекла Казанскую улицу и Екатерининский канал, Садовую улицу, по Измайловскому мосту переехала Фонтанку и выехала на Измайловский проспект. Недалеко от Обводного канала карета с велосипедистами-телохранителями и охранниками в пролетке обогнала Савинкова. Через несколько метров ее кучер замедлил рысь вороных рысаков, чтобы обогнать чьи-то дрожки. С тротуара метнулся Сазонов, с размаху бросил пятикилограммовый снаряд в окно кареты и был тут же сбит с ног охранником-велосипедистом. Оба упали. Раздался оглушительный взрыв и дым до пятого этажа заполнил весь проспект. Плеве, его кучера и его карету разнесло на куски. Савинков подбежал к месту взрыва у Варшавской гостиницы. На грязной мостовой лежал бледный Сазонов, весь в крови, образовавшей краснобагряную лужу у его ног. Вокруг суетилась такая же бледная полиция и охрана, в белых перчатках. Савинкова быстро прогнали. Потрясенный Савинков не заметил ни обломков кареты, ни того, что только что было столпом самодержавия, машинально вышел к Технологическому институту, сел в пролетку Дулебова, назначил новое покушение на три часа, когда Плеве будет возвращаться с доклада Николаю II. Только к двум часам Савинков из газеты узнал, что Плеве убит и этим же днем выехал в Варшаву. Каляев и Боришанский видели взрыв Сазонова собственными глазами, утопили свои бомбы в определенных для этого местах и покинули Петербург, так же как и Швейцер, вывезший в мешке оставшийся динамит, несмотря на полчища растерявшейся полиции, окружившей все столичные вокзалы. Сазонова прооперировали и отвезли на допрос в Департамент полиции к Цепному мосту. В соответствии с Уставом партии эсеров он давать показания отказался. Сикорский растерялся, в Петровский парк не пошел, взял лодку с лодочником прямо у Невы, выбросил бомбу у броненосца «Слава» и был арестован. Казалось, чиновно-имперская столица находилась в шоковом состоянии. Потрясенная империя читала прокламацию Боевой Организации партии социалистов-революционеров «15 июля 1904 года. По делам вашим воздастся вам»: