«Плеве убит. С 15 июля вся Россия устает повторять эти слова. Кто разорил страну и залил ее потоками крови? Кто вернул нас к средним векам с еврейским гетто, с кишиневской бойней? Кто душил финнов за то, что они финны, евреев, за то, что они евреи, армян за Армению, поляков за Польшу? Кто стрелял в нас, голодных и обезоруженных, насиловал наших жен, отнимал последнее достояние? Кто, наконец, в уплату по счетам дряхлеющего самодержавия послал умирать десятки тысяч сынов народа и опозорил страну ненужной войной с Японией? Кто? Все тот же неограниченный хозяин России, старик в расшитом золотом мундире, благословенный царем и проклятый народом. Смерть Плеве только шаг вперед к пути освобождения народа. Путь далек и труден, но начало положено и дорога ясна: Карпович и Балмашев, Гершуни и Покотилов, неизвестные в Уфе и неизвестные у Варшавского вокзала ее нам указали. Судный день самодержавия близок. Побеждает тот, кто силен, кто чтит волю народа. И если смерть одного из многих слуг ненавидимого народом царя еще не знаменует крушения самодержавия, то организованный террор, завещанный нам братьями и отцами, довершит дело народной революции. Да здравствует «Народная воля!» Да здравствует революционный социализм! Да погибнет царь и самодержавие!»
15 июля в швейцарской деревне Германе близ Женевы проходил съезд заграничных организаций партии социалистов-революционеров, обсуждавший партийную программу. Когда на вечернее заседание съезда принесли сообщение об убийстве Плеве, его участники устроили шумное празднование удачного политического убийства, вызвавшее интерес полиции. Эсеровский боевик Сергей Слетов вспоминал: «На несколько минут воцарился какой-то бедлам. Несколько мужчин и женщин ударились в истерику. Большинство обнимались. Кричали здравницы. Как сейчас вижу Н; стоит, бьет об пол стакан с водой и со скрежетом зубов кричит: вот тебе за Кишинев!»
Центральный комитет партии социалистов-революционеров выпустил по поводу убийства Плеве «Летучий листок Революционной России», прокламации «Ко всем рабочим», «Ко всему русскому крестьянству», «Надгробное слово временщику», «Воззвание к гражданам цивилизованного мира» на французском языке. Все местные эсеровские организации напечатали в губерниях свои листовки по поводу убийства имперского министра внутренних дел. В Швейцарию собирались все члены ЦК партии эсеров. Все ждали Азефа с подробностями покушения.
Весь день 15 июля 1904 года Азеф не находил себе места и Ивановская с трудом его успокаивала. Наконец, газеты опубликовали, что Плеве взорван и у Азефа чуть не случился паралич. Варшава мгновенно изменилась, и Ивановская писала: «Громче и чаще выкрикивались газетчиками слова «Zamordowano Plewego», и эти слова, разносимые, подобно пущенным пушинкам по ветру, по всем улицам, закоулкам, поднимались ввысь и звучали, как пасхальные колокола в воздухе. Все наполнилось одним этим звуком, вытеснившим любые другие. Люди торопились куда-то, другие спешили в рестораны, в кафе с телеграммами в руках, или с этими черными словами на языке, с выражением неудержимой радости на лицах. Во всех витринах магазинов через пять минут, вместо товара, разостлались большие листы бумаги с одной черной, крупной, режущей глаза строчкой из двух слов: «Zamordowano Plewego».
Необходимо было на другой день торопиться на Уяздовскую аллею встречать Савинкова. Проблуждавши без толку по аллее изрядное время, я уже решила вернуться домой, когда неожиданно заметила издали знакомую фигуру. Совсем уже близко глянул на меня человек странный, почти незнакомый. Охваченная сомнением, не ошибаюсь ли, я запнулась, боясь сделать непоправимую ошибку. Лицо это было и то и не то, как местность после наводнения. Оно отражало еще не пережитый ужас, наполнявший душу Савинкова. Было нужно внимательно и напряженно всмотреться в мертвенно-бледные черты, чтобы всякое сомнение исчезло. Мы стояли с Савинковым, как бы на краю засыпавшейся могилы, и он прерывающимся голосом рассказывал конец нашего дела. Тут же Савинков сообщил, что Азеф спешно уехал за границу, заметив за собой явную слежку».
За Азефом действительно следили филеры варшавского охранного отделения, не знавшие, что он двойной агент. Он вечером 15 июля выехал в Вену, а оттуда в Швейцарию, к товарищам эсерам, которыми был встречен как герой-триумфатор. Начальник личной охраны Николая II генерал Спиридович вспоминал:
«Сама «бабушка» русской революции Брешковская, ругавшая его за глаза «жидовской мордой», поклонялась ему по-русски до земли».
В Швейцарию съехались все члены эсеровского Центрального Комитета и Боевой Организации. Вожди социалистов-революционеров разрабатывали принципы идеологии массового террора, включая покушение на царя. По этому поводу мнения разделились. Многие эсеры считали, что действующий император активно приближает социалистическую революцию, и в случае удачного покушения на его место придет сильный правитель. Противники отвечали им, что в «стаде великих князей такого нет».
Члены Боевой Организации разработали, обсудили и утвердили свой устав и передали его члену ЦК партии эсеров М. Гоцу, который в августе 1904 года санкционировал его у эсеровских вождей, заметив при этом, что «в такого рода делах уставы вообще имеют небольшое значение»:
«1. Боевая Организация ставит себе задачей борьбу с самодержавием путем террористических актов.
2. Боевая Организация пользуется полной технической и организационной самостоятельностью, имеет свою отдельную кассу и связана с партией через Центральный Комитет.
3. Боевая Организация имеет обязанность сообразоваться с общими указаниями Центрального Комитета, касающегося: а) круга лиц, против которых должна направляться деятельность Боевой Организации; б) момента полного или временного, по политическим соображениям, прекращения террористической борьбы.
4. Все отношения между Центральным Комитетом и Боевой Организацией ведутся через особого уполномоченного, выбираемого Комитетом Боевой Организации из числа членов последней.
5. Верховным органом Боевой Организации является Комитет, пополняемый через кооптацию из числа его членов.
6. Все права Комитета, кроме ниже перечисленных, передаются избираемому им же из числа его членов, сменяемому по единогласному соглашению всех членов Комитета, члену-распорядителю.
7. Комитет Боевой Организации сохраняет за собой: а) право приема новых и исключения старых членов, как Комитета, так и Организации, во всех случаях по единогласному решению всех членов Комитета; б) право участия в составлении плана действий, с решающим голосом у члена-распорядителя; в) право участия в составлении литературных произведений, издаваемых от имени Боевой Организации.
8. Одновременно с выбором члена-распорядителя, Комитет Боевой Организации производит выборы его заместителя, к которому переходят все права и полномочия члена-распорядителя, в случае его ареста.
9. Число членов Боевой Организации неограниченно, в случае ареста одного из них, все его права переходят к заранее намеченному Комитетом кандидату.
10. Члены Боевой Организации во всех своих действиях подчинены своему Комитету.
11. В случае одновременного ареста всех членов Комитета Боевой Организации, или всех ее членов, кроме одного, заранее намеченного Комитетом кандидата, право кооптации постоянного Комитета Боевой Организации переходит к ее заграничному представителю, а во втором случае также к кандидату в члены Боевой Организации.
12. Этот устав может быть изменен лишь с единственного решения всех членов Комитета Боевой Организации и ее заграничного представителя».
В Швейцарии, активно действовали российские партии социалистов-революционеров и социал-демократов, имевши там типографии и другие технические службы. Эсеры регулярно выпускали «Революционную Россию», социал-демократы – «Искру». Оба издания активно расходились по империи, завоевывая для своих партий все новых и новых борцов. Партии спорили о возможности массового террора. Ленинцы говорили, что террор свое отжил и борьба с самодержавием должна носить массовый политический характер. Эсеры отвечали, что террор всегда будет возникать в ответ на исключительную реакцию и массовые избиения и аресты. Пока самодержавие пользуется правом бить, а народ только правом быть битым, всегда будут появляться люди и организации, защищающие попранные права подданных которые хотят быть гражданами. Убийство Плеве вознесло Азефа в глазах революционеров всех партий на необыкновенную высоту и привело к победе террористического направления в политической борьбе. Азеф, как руководитель Боевой Организации, член-распорядитель, обладал всеми самостоятельными правами террористической организации. Его заместитель Борис Савинков писал: «Впоследствии Организация не применяла ни старого, ни нового устава, и внутреннее ее устройство определялось молчаливым соглашением между ее членами и, особенно, авторитетом Азефа».
12. Этот устав может быть изменен лишь с единственного решения всех членов Комитета Боевой Организации и ее заграничного представителя».
В Швейцарии, активно действовали российские партии социалистов-революционеров и социал-демократов, имевши там типографии и другие технические службы. Эсеры регулярно выпускали «Революционную Россию», социал-демократы – «Искру». Оба издания активно расходились по империи, завоевывая для своих партий все новых и новых борцов. Партии спорили о возможности массового террора. Ленинцы говорили, что террор свое отжил и борьба с самодержавием должна носить массовый политический характер. Эсеры отвечали, что террор всегда будет возникать в ответ на исключительную реакцию и массовые избиения и аресты. Пока самодержавие пользуется правом бить, а народ только правом быть битым, всегда будут появляться люди и организации, защищающие попранные права подданных которые хотят быть гражданами. Убийство Плеве вознесло Азефа в глазах революционеров всех партий на необыкновенную высоту и привело к победе террористического направления в политической борьбе. Азеф, как руководитель Боевой Организации, член-распорядитель, обладал всеми самостоятельными правами террористической организации. Его заместитель Борис Савинков писал: «Впоследствии Организация не применяла ни старого, ни нового устава, и внутреннее ее устройство определялось молчаливым соглашением между ее членами и, особенно, авторитетом Азефа».
Губернские группы партии социалистов-революционеров стали подражать Боевой Организации. В сентябре в Одессе эсеры Поляков и Ильин стреляли в местного градоначальника камергера Нейгардта, промахнулись и были арестованы. В октябре в Белостоке эсеры бросили бомбу в полицейский участок. В декабре в Харькове эсер Иваницкий стрелял в полицмейстера, промахнулся и был арестован. Все социалисты-революционеры при задержании отбивались кинжалами и отстреливались, погибали и убивали полицейских. В империи конца 1904 года начался массовый террор.
Боевая Организация занималась только центральным террором против высших сановников самодержавия. На местах, в губерниях, провинциях, эсеровские дружины создавали эсеровские дружины и летучие отряды, осуществлявшие местные нападения на монархию. Центральный Комитет эсеров сделал вывод, что взрыв Плеве можно считать «одним из самых удачных актов революционной борьбы», очень чувствительным ударом по самодержавному абсолютизму, ярким представителем которого был убитый министр внутренних дел. Партия эсеров праздновала свою большую удачу. Количество ее членов быстро росло, увеличивались размеры пожертвований на свержение монархии. Вокруг имени Азефа стали создаваться легенды, его уже сравнивали с Желябовым и Гершуни, называли его человеком железной воли, неограниченной инициативы, великим организатором террора с исключительно точным, математическим умом, уже не романтиком, а реалистом.
В Департаменте полиции надеялись, что все в надвигающейся революции контролируют. Плеве говорил в Зимнем, что обо всех планах террористов он будет знать заранее. В нарушение законов и правил он сам разрешил Азефу войти в руководство революционной партии и считал, что он его надежно охраняет. Директор Департамента полиции А. Лопухин лукавил, когда говорил: «Время было такое, что не надо было ни каких тайных агентов, чтобы понять, что раз существует группа, проповедующая политический террор, Плеве должен стать его жертвой». После взрыва на Измайловском проспекте Лопухин и весь его Департамент был ошарашен: «Если Азеф ничего не знал, то дело совсем плохо». Сам двойной агент в полицейском отчете заявил, что по его донесениям полиция действовала очень активно, не берегла его, арестовала Серафиму Клитчоглу и ее группу сразу же после с Азефом, поэтому революционеры после массовых арестов стали проявлять исключительную осторожность. Азефу поверили, или сделали вид, что поверили. Раненый Сазонов бредил и его бред постоянно слушали полицейские агенты. В бреду он называл кодовое имя Азефа. Арестованный Сикорский находился в Вильно в одно время с Азефом. Если бы у Департамента полиции было желание, двойная игра Азефа была бы вскрыта очень быстро. Кажется, вся полиция империи сочувствовала эсерам, убившим их высшего начальника, которого активно то ли не любила, то ли ненавидела. По столице вовсю ходили разговоры о том, что всесильный сановник недоплачивал своим любовницам и содержанкам, думая, что они не знают, что он главный имперский министр. Содержанки смеялись на весь Петербург, рассказывая, что столп самодержавия мог бы быть с ними пощедрее.
Азеф окончательно уверился, что Департамент полиции обманывать можно. Ему в охранке платили около тысячи рублей в месяц, но в кассе Боевой Организации он бесконтрольно распоряжался десятками тысяч. Член Центрального Комитета партии уже не раз раздражался, когда полиция постоянно задерживала ему оплату его многочисленных служебных поездок. Если кого бог хочет наказать, то он лишает его разума. Насчет полицейско-монархического ума Азеф иллюзий больше не имел. Своим товарищам по руководству партией он открыто говорил: «Неужели вы верите в социализм? Это нужно, конечно, для молодежи, для рабочих, но не для нас с вами». Хорошо знавшая Азефа Ивановская писала: «Многие считали этого ловкого предателя необычайным честолюбцем, адски самолюбивым чудовищем, с душой, наполненной всеми дьяволами, хотевшим совместить в своих руках всю власть, все могущество, быть «наибольшим» и тут и там, никого не щадя, никого не любя. Нам, вместе работавшим с Азефом, кажется, не без основания, что самым сильным дьяволом в его душе была подлая трусость и корысть. Первая, конечно, играла крупнейшую роль. Ведь ни одна страсть не доводит до той степени падения, как трусость. «Начнет, как бог, а кончит, как свинья», – сказал наш поэт А.К. Толстой. История предателей, ренегатов дает яркие примеры того, до какой степени это подлое чувство помрачает разум человека, доводя его до чудовищного падения и низости».
Руководство эсеров массово распространяло среди новых членов партии письма Егора Сазонова, сначала из Петропавловской крепости, а потом и с каторги, справедливо считая, что они являются сильнейшим пропагандистским оружием. Егор писал своим товарищам на свободе: «Когда меня арестовали, то лицо представляло сплошной кровоподтек, глаза вышли из орбит, был ранен в правый бок почти смертельно, на левой ноге оторваны два пальца и раздроблена ступня. Агенты под видом докторов будили меня, приводили в возбужденное состояние. Это было для меня пыткой. Враг бесконечно подл, и опасно отдаваться ему в руки раненным. Прошу это передать на волю. Привет восходящему солнцу – свободе!
Дорогие братья-товарищи! Моя драма закончилась. Вы дали мне возможность испытать нравственное удовлетворение, с которым ни что в мире несравнимо. Когда взрыв произошел, я потерял сознание. Придя в себя и не зная, насколько серьезно я ранен, я хотел самоубийством избавиться от плена, но моя рука была не в силах достать револьвер. Я попал в плен. В течение нескольких дней у меня был бред, три недели с моих глаз не снимали повязки, два месяца я не мог двинуться на постели. Моим беспомощным состоянием, конечно, воспользовалась полиция. Агенты подслушивали мой бред. Под видом фельдшеров они будили меня, как только я засыпал. Всячески старались уверить меня, что Сикорский выдает. Я, кажется, все помню, о чем говорил в бреду, но это не важно, если примете меры. Будьте ко мне снисходительны, я без того чувствую себя убитым. Я был не в силах помочь себе. Чем? Откусить себе язык, но и для этого нужна была сила, а я ослабел. Потеряв силы владеть собой, я в бреду едва не сделался невольным предателем. Агенты, пользуясь моей беспомощностью и тем, что повязка лишала меня зрения, являлись ко мне под нейтральным флагом медицины, и, как голодные волки, ходили вокруг меня. К счастью, с бредом обошлось благополучно».
Сазонова и Сикорского судили в конце ноября 1904 года. Их судили не обычным для революционеров военным судом, у которого в арсенале приговоров была только виселица, а в петербургской судебной палате. Сазонов писал товарищам: «На суде были невозможные условия для высказывания. Меня обрывали на каждом слове, сбивали, я терял нить речи, измучился, многое проглотил. После суда страшно каялся, что вообще поддерживаю своим участием эту гнусную комедию.
Всякому, обреченному на опасный подвиг, особенно желаю иметь полное обладание всеми силами физическими и духовными, чтобы с честью до конца пронести знамя организации. Привет вам, дорогие товарищи! Бодрости и удач! Будем верить, что скоро прекратиться печальная необходимость бороться путем террора».
Сазонову дали пожизненную каторгу, Сикорскому – двадцать лет каторжных работ. За убийство министра внутренних дел монархия их не казнила, побоявшись усилить презрение и ненависть к себе со стороны общества очередными смертными казнями. Впрочем, революционеры и либералы давно знали, что выжить на каторге в Шлиссельбурге практически невозможно, просто в этом случае смерть быструю заменяли смертью медленною. Сазонов только в Шлиссельбурге узнал, что Прасковья Ивановская была почти Членом исполнительного Комитета «Народной Воли». Он писал ей из тюрьмы: «Когда я оглядываюсь назад, на это бранное поле, усеянное головами тех, кто был дорог бесконечно, за кого тысячу раз готов был бы умереть, с кем неразрывно и тесно связывали самые светлые чувства – тоска гнетет меня. Мне кажется тогда, что я жил какою-то особенною, прекрасною жизнью, среди людей, которые странно не похожи на других людей. Озаренные сиянием, они в моих глазах вырастают в гигантов. Хочется преклоняться перед ними. Я хорошо помню: «умереть за убеждения – значить звать на борьбу», и моя тоска по погибшим претворяется в жгучее чувство мести их палачам и в жажду борьбы против ужасных условий, которые обрекают на гибель прекрасное, доброе, борьбы за идеалы, во имя которых они сложили головы, озаренные сиянием этих идеалов. Дорогая и глубокоуважаемая! Я теперь узнал, кто Вы, знаю Ваше прошлое и с тем большим чувством уважения преклоняюсь перед Вашим прекрасным образом».