Азеф говорил полиции, что Боевую Организацию возглавлял Борис Савинков, и Рачковский с Герасимовым потребовали его выдачи. Чтобы подозрение не упало на Азефа, он отправил Савинкова организовывать покушение на адмирала Чухнина, подавлявшего революцию на Черноморском флоте. Захват Савинкова с боевиками в Севастополе снимал бы вину за это с Азефа, и давал бы ордена, чины и премии якобы спасшим командующего полицейским. Первый раз у Азефа провокация не получилась – Савинков смог спастись от приготовленной для него начальником виселицы.
Азеф стал готовить покушение на нового председателя правительства и министра внутренних дел П.Столыпина. Савинков из Гельсингфорса с пятью боевиками уехал на юг, в сопровождении лучших филеров петербургской охранки. В Харькове в университетском саду террористы обговорили план покушения.
12 мая 1906 года Борис Савинков, он же подпоручик Дмитрий Субботин, приехал в Севастополь. Через два дня, в день коронации императора Николая II, в городе должно было пройти торжественное богослужение во Владимирском соборе, на котором боевики должны были посмотреть на Чухнина, чтобы знать его в лицо.
Утром 14 мая, после службы у Владимирского собора парад севастопольского гарнизона принимал комендант крепости генерал В.С.Неплюев. В публике были Савинков и все его боевики. В этот момент местные эсеры, не знавшие, естественно, о приезде в город членов Боевой Организации, совершили покушение на Неплюева.
Первый террорист бросил бомбу в генерала, попал, но она не взорвалась. Тут же второй севастопольский эсер попытался бросить в Неплюева свой снаряд, не удержался и уронил его себе под ноги. В праздничной толпе раздался взрыв, погибло шестеро и было ранено около сорока человек. Петербургские филеры быстро сообразили, что смогут приплести к этому покушению группу Савинкова, и с помощью местных полицейских арестовали всех шестерых террористов, не имевших представления о готовящемся взрыве Неплюева. Министр внутренних дел П.Н.Дурново во всеуслышание говорил об империи 1906 года, что «в горящем доме разбитых стекол не считают» и о каких-то там законах речь, естественно, не шла. Потом, в 1917 году, законы, естественно, не соблюдались и по отношению к монархии.
Летом 1906 года на место Рачковского руководить политическим сыском по желанию П.Столыпина был назначен ничего в этом не понимавший сенатор Трусевич, передавший свои обязанности начальнику Петербургского охранного отделения сорокапятилетнему полковнику Герасимову. Он вежливо говорил своим товарищам-охранникам о революционерах: «Или мы будем служить революционным украшением петербургских фонарей, или пошлем их в тюрьмы и на виселицы». Казак по происхождению, Герасимов презрительно называл своих многочисленных начальников в Департаменте полиции МВД и Зимнем дворце «высокопревосходительными господами с куриными мозгами», что совершенно соответствовало действительности. Вскоре он фактически стал подчиняться только П. Столыпину, которого это очень радовало. Азеф починялся только Герасимову, выдвинувшему новую теорию розыска. Полковник, очень хотевший чинов, орденов и премий, считал, что арестовывать, например, все руководство партии социалистов-революционеров нельзя. Приближается революция, и в массовой партии быстро выдвинутся новые вожди, рядом с которыми не будет места провокатору Азефу, а внедрить в новый Центральный Комитет такого же сексота почти невозможно. Поэтому, следует не трогать партийные центры, а периодически громить динамитные мастерские, типографии, избирательно брать боевиков, чтобы получать за это награды, а главное, очень большие премии, чтобы потом, после победы революции, бежать с ними за границу и обеспечить там себе безбедную жизнь. У Герасимова, за подложное покушение на Николая II, ставшего генералом, все так и получилось, и он даже написал после 1917 года в Париже очень интересную работу «На лезвии ножа с террористами». Царские сановники вместе с Зимним дворцом активно приближали кровавую Великую Октябрьскую социалистическую революцию.
Когда Герасимова, как-то сделавшего свою работу по временному разгрому революционного движения, в 1909 году сняли с должности начальника Петербургского охранного отделения, имевшего неограниченные и невозвращаемые кредиты, все его тайные агенты во всех революционных партиях, фамилии которых он никогда не называл Департаменту полиции МВД, покинули сексотскую службу и навсегда остались нераскрытыми историей. Только любовь Азефа к деньгам, а не ошибки его полицейского начальства, привели выдающегося эсера-провокатора к разоблачению и прологом к этому стало севастопольское дело Бориса Савинкова.
Герасимов писал об Азефе: «Он мне неоднократно жаловался, как руководившие им лица его не щадили и высказывал удивление, как он мог в то время еще пользоваться доверием центра партии, несмотря на циркулировавшие слухи о его предательстве». Прежние начальники Азефа Ратаев и Рачковский обещали ему в случае провала пенсию и хорошую работу. Герасимов честно сказал своему лучшему агенту, что это, конечно, ложь, и о провального предателя самодержавие просто вытрет ноги: «Я посоветовал ему не тратить полицейское жалованье, поскольку он ведь получал деньги на жизнь от партии, а все целиком класть в банк на текущий счет. Азеф последовал этому совету и составил завещание, хранившееся у меня, по которому все эти деньги в случае его смерти должны быть пересланы его жене».
Донесения Азефа Герасимов чуть не еженедельно докладывал Столыпину, который всегда живо им интересовался, спрашивал, какая реакция революционеров будет на то, или иное его правительственное решение, что конкретно планируют сделать в Государственной Думе революционеры. Азеф передал Столыпину через Герасимова, что революционеры будут против уничтожения крестьянской общины и введения в деревнях частной собственности, но это была личная точка зрения провокатора. Впоследствии, в Государственной Думе, председатель Совета Министров назвал разоблаченного Азефа не «агентом полиции», а «сотрудником правительства» и это было неслыханно. То, что двойной агент знал многие планы власти от самого премьера, Столыпина, очевидно, мало беспокоило, хотя именно это и было ужасно.
Совершенно очевидно, что пара Азеф – Герасимов был не нужен умный и талантливый Савинков, и они пытались сыграть его головой во входивший в то время в моду футбол. Удивительно, но у вершителей судеб истории ничего не вышло.
Борису Савинкову и его товарищам было предъявлено обвинение в «принадлежности к тайному сообществу, имеющему в своем распоряжении взрывчатые вещества, и в покушении на жизнь генерала Неплюева». Обвинение в гибели пяти ни в чем не повинных во время взрыва 14 мая следствием почему-то не выдвигалось, очевидно, потому, что погибшие были простыми людьми, не чиновными и не сановными лицами. Следствие управилось с дознанием за три дня и 18 мая передало дело Савинкова в военный суд.
Караульную службу на севастопольской гауптвахте, где находился Савинков с товарищами, нес Белостоцкий полк, в котором, естественно, служили и социалисты-революционеры. Через них Савинков вызвал в Севастополь своих лучших боевиков. Военные адвокаты сообщили Савинкову, что приговор уже написан, и его с товарищами повесят на второй день суда, 19 марта. Счет шел на часы и времени на освобождение Савинкова с товарищами могло не хватить. Подсудимые, до этого неопознанные, назвали свои настоящие фамилии, и суд перенесли. В Севастополь во главе членов Боевой Организации приехал лев Зильберберг. В 1909 году Савинков писал в прочитанных всей империей «Воспоминаниях террориста»: «Зильберберг явился к Азефу и сказал, что на свой страх и риск желает сделать попытку освободить своих братьев по оружию. Он просил только денежной помощи. Азеф долго отговаривал Зильберберга, доказывая, что нет возможности освободить никого, говорил, что организация не может жертвовать своими членами для таких заведомо неудачных попыток. Зильберберг не согласился, и Центральный комитет представил в его распоряжение нужные для побега средства».
В Севастополь вместе с боевиками Савинкова приехали лучшие петербургские адвокаты и жена заместителя руководителя Боевой Организации, на свиданиях с мужем осуществлявшая его связь с Зильбербергом.
Из-за того, что при захвате севастопольской гауптвахты могли погибнуть солдаты, часть из которых предупредила боевиков, что в начале налета они тут же побросают винтовки, был принят другой план освобождения. Савинков вспоминал: «Главная крепостная гауптвахта охранялась ротой пехоты, сменявшейся ежедневно, и делилась на три отделения: общее, офицерское и секретное, в котором мы и содержались. Это секретное отделение имело вид узкого и длинного коридора с двадцатью камерами по обеим его сторонам. С одной стороны коридор кончался глухой стеной с забранным решеткой окном, с другой – железной, всегда запертой на замок дверью. Она вела в умывальную, куда входили: комната дежурного жандармского унтер-офицеров, совершенно темная, без окон, кладовая, офицерское отделение и кордегардия. Через кордегардию вел единственный выход в ворота. Внутри секретного коридора постоянно несли службу трое часовых. У дверей в умывальную и далее у дверей в кордегардию тоже были посты караула. Такие же посты находились снаружи, между гауптвахтой и ее внешней стеной, а так же и за внешней стеной, на улице и у фронта. Таким образом, чтобы выйти из гауптвахты, нужно было миновать троих часовых секретного коридора, затем запертые на замок двери, затем еще двух часовых, далее всегда полную солдатами кордегардию и только тогда через сени, мимо комнаты дежурных офицеров, пройти к воротам, где опять стоял часовой. Побег мог окончится удачей только с помощью кого-либо из начальства, караульного офицера, жандарма, разводящего, или с согласия нескольких часовых».
Савинков познакомился со многими сидевшими на гауптвахте солдатами Брестского полка, а через них – с караульными Белостокского полка, Зильберберг устанавливал с ними связи через севастопольских эсеров. Очень быстро все было готово к побегу. Через два дня на караул должна была заступить полностью распропагандированная Савинковым смена часовых, которая должна была вывести его на свободу.
Приехавшие из Петербурга полицейские требовали отправки Савинкова в столичную тюрьму, но приехавшие с ними в одном поезде петербургские адвокаты без труда нашли в их действиях море нарушений закона, в сотый раз выставив на имперское посмешище этих бандитов с государственными удостоверениями. За день до побега Белостокский полк был заменен на карауле Литовским полком. Зильбербергу и Савинкову пришлось все начинать сначала, а времени до суда и казни почти не оставалось.
Литовский полк тоже имел в своем составе социалистов-революционеров. Савинков и его пятеро боевиков устроили в камере совещание, на котором общим голосованием решили, что бежать должен именно Савинков, как самый грозный враг самодержавия. Адвокаты передали, что реальная смертная казнь грозит только Савинкову, а остальных в поднявшемся в империи шуме из-за отсутствия улик казнить нет посмеют. Савинков потребовал кинуть жребий, но товарищи отказались это делать.
26 мая начался однодневный суд с последующей казнью террористов, которые не успели подготовить свой побег. Петербургские адвокаты без труда добились переноса суда, ткнув пальцем на море вопиющих нарушений законов империи. Генерал-судья и генерал-прокурор прекрасно понимали, что в случае явных нарушений закона, их ждет судьба полицейских мучителей Марии Спиридоновой. Под эсеровские пули генералы не хотели и суд отложили. Авторитет Боевой Организации, дружин и летучих отрядов в государстве был настолько высок, что в дальнейшем многие честные судьи отказывались принимать у полицейских и жандармов всегда фальсифицированные политические дела, во всеуслышание заявляя, что «им в обществе ни кто не подаст руки, а на улице их просто заклюют».
Дело было передано на доследование и Зильберберг с Савинковым получили еще один шанс. Защитники, один из которых защищал еще Ивана Каляева, предупредили, что нарушения законности следствию быстро исправить невозможно, но Савинкова могут просто перевести в Петропавловскую тюрьму. Вся Россия смеялась над очередным охранным липовым следствием: якобы кидавший бомбу в Неплюева севастопольский эсер дважды встречался в Москве и Симферополе с савинковцами, которые в момент взрыва находились во Владимирском соборе, где, вообще-то собрался почти весь Севастополь. Само собой, в сторону фальсифицированного прокурорского обвинения представляли только филеры из наружного наблюдения, легко и привычно дававшие лживые показания. Когда в 1917 году с полицией и продажной юстицией победившая революция поступила «как царь с нами, так и мы с царем», это не вызвало всеобщего возмущения в новой республике.
В конце июня 1906 года новый побег был готов. Лев Зильберберг и руководитель севастопольской эсеровской боевей дружины Борис Никитенко, отставной лейтенант флота с партийным именем «Капитан», связались по предложению Савинкова, переданного через его жену, с вольноопределяющимся Литовского полка Василием Сулятицким, получившим партийное имя «Малютка», и согласовали все детали побега.
Сулятицкий, член симферопольского комитета Партии социалистов-революционеров, сделал слепок с замка коридорной решетки секретного отделения гауптвахты и передал его Зильбербергу. Сделанный ключ не подошел к замку. Сулятицкий стал поить ротного фельдфебеля водкой, и тот назначил его разводящим караула на гауптвахту к боевикам. После нескольких неудачных попыток побега 15 июля вечером Сулятицкий заступил на смену на гауптвахту разводящим караула. В три часа ночи он передал Савинкову солдатскую форму и револьвер, и заместитель руководителя Боевой Организации из своей камеры с полотенцем через плечо пошел с разводящим Сулятицким в умывальную. Офицер – начальник караула и жандарм не положено спали, Сулятицкий провел Савинкова в кладовую, где террорист срезал усы, переоделся в солдатскую форму, прошел с разводящим через полную солдат полутемную кордегардию, миновал офицерские комнаты, где ни кто не обратил на них внимания, и по двору вышел к воротам гауптвахты и, наконец, оказался на севастопольских улицах. В этот момент на гауптвахте обнаружили побег, там поднялся шум, во все стороны бежали солдатские патрули, но было уже поздно. Савинкова и Сулятицкого встретили боевики Зильберберга и успели спрятать на явке в городе, где два члена Боевой Организации, наконец, обнялись. Было около четырех часов утра.
Савинков переоделся, загримировался и вместе с группой прикрытия Боевой Организации смог незаметно перейти на другую квартиру, которая ни при каких условиях не могла быть обыскана, хотя вся полиция Севастополя уже была на ногах и на город опустилась заградительная сеть из патрулей, жандармов и полицейских.
Вечером дня побега пятеро террористов в рабочей одежде с револьверами беспрепятственно неведомыми дорожками вышли из Севастополя и за ночь прошли сорок километров через горы к степному хутору, где было приготовлено убежище. На хуторе Савинков провел десять дней, ночуя только в степи, на циновках с револьверами в головах и часовым на ближайшем холме. Зильберберг по партийной привычке делал бомбы и периодически ходил в Севастополь, чтобы узнать, можно ли уже уходить из империи морем. Порт, город, ближние окрестности, акватория были забиты жандармами, полицейскими солдатами, патрулировавшими вокзал, станции, пристани, все частные суда. Шум от побега вышел очень большой и вся империя с хохотом по адресу охранки в тысячах экземпляров читала извещения Партии социалистов-революционеров:
«В ночь на 16 июля по постановлению Боевой Организации Партии социалистов-революционеров и при содействии вольно определяющегося 51-го Литовского полка В.М.Сулятицкого освобожден из-под стражи содержавшийся на главной крепостной гауптвахте член Партии социалистов-революционеров Борис Савинков».
Вечером 25 июля пятеро террористов вышли из хутора и всю ночь под проливным дождем шли сорок километров к Севастополю, где в устье реки Качи на одномачтовом боте под государственным флагом их ждал лейтенант Борис Никитенко. Террористы по канату проплыли около пятидесяти метров и поднялись на борт бота, за которым маячили огни севастопольской эскадры. Пограничная стража спряталась от дождя и в пять утра на рассвете бот с восемью боевиками на борту проплыл мимо эскадры, офицеры которой смотрели на них в бинокли, и отправился в румынскую Констанцу. После многих приключений террористы, не имевшие заграничных паспортов, собрались в Бухаресте, обманув русского консула и надавив с помощью румынских товарищей на местную полицию. Румынские социалисты нелегально переправили боевиков в Венгрию. Оттуда они спокойно выехали в германский Гейдельберг к курировавшему от ЦК эсеров Боевую Организацию Михаилу Гоцу. Из Германии Савинков, опасаясь за судьбу оставшихся в Севастопольской тюрьме товарищей, написал письмо генералу Неплюеву:
«Я, имея честь принадлежать к Партии социалистов-революционеров, тем не менее отношения к нему не имел и моральной ответственности за гибель ни в чем не повинных людей и за привлечение к террористической деятельности малолетнего Макарова принять на себя не могу.
В равной степени к означенному покушению не причастны и мои товарищи, находящиеся на севастопольской гауптвахте.
Такое же письмо посылается мной председателю военного суда генералу Кардиналовскому и моим бывшим защитникам, к присяжным поверенным Жданову и Малинтовичу.
Б.Савинков, 6 августа 1906 года».
Письмо, ставшее известным обществу и усилия адвокатов закончились тем, что савинковские боевики получили по четыре года каторжных работ.
Пребывание Савинкова в Севастополе взбудоражило город, и местные эсеры успешно довершили его миссию. Через день после его побега в Румынию. Командующий Черноморским флотом адмирал Г.П.Чухнин был убит на своей особоохраняемой севастопольской даче «Голландия» матросом Я.С. Акимовым, неведомо как прошедшим – пробравшимся к адмиралу. Расстреляв адмирала, Акимов скрылся с территории дачи неведомо как и пойман не был.
13 августа 1906 года эсерка Зинаида Коноплянникова, дочь солдата, сельская учительница и член Летучего Боевого отряда, на станции Луизино у Нового Петергофа тремя выстрелами застрелила генерала Мина, карателя Декабрьского восстания в Москве.
Мин, находившийся в летних военных лагерях в Красном селе, снимал дачу для своей семьи под Петергофом и приезжал туда на выходные. Члены Летучего Боевого отряда его проследили и Коноплянникова расстреляла его, когда он стоял на платформе вместе с женой и дочерью. Попытка скрыться у эсерки не удалась, и через две недели ее по приговору военно-полевого суда с получасовыми специальными мучениями повесили в Шлиссельбурге. О мучениях при повешении второй после Софьи Перовской женщины в империи, погибшей на эшафоте, узнало все общество, и в партию социалистов-революционеров пошли многие молодые люди, читавшие ее последнее слово перед казнью: «Вы меня приговорите к смертной казни. Где бы мне ни пришлось умирать – на виселице или на каторге, в застенках, я умру с одной мыслью: прости, мой народ! Я так мало могла тебе дать – только одну свою жизнь. Умру же с полной верой в то, что наступят те дни недалекие,