– Помню, а как же, – кивнул Данилушка. – Правильно выбрал, доволен будешь. Атаманша – она сучка грамотная. В лесном деле ей цены нет. Я только рот открою, чтобы команду подать, а она уже бежит куда надо. С полувзгляда меня понимает! Как-то зимой шли мы по тайге. Вдруг неподалеку кусты затрещали. Переглянулись мы с Атаманшей – и она туда. Я за ней, не отстаю. А треск отдаляется. По следам гляжу – крупная рысь уходит, не догнать. Слышу, Атаманша в сосняке голос подает. Подбегаю. Стоит она, вверх смотрит и лапой мне показывает: туда, мол, стреляй! Я приложился – снял рысюгу! Уж сколько шапок из нее нашил – не сосчитать: и нам со старухой, и людям. Крупная попалась, с годовалого теленка. Ну ладно, что с вами толковать, пошел я!
И, махнув рукой, Данилушка удалился в дом, оставив гостей на крыльце задыхаться от хохота.
Тина до того обессилела – просто ноги не держали. Уже было успокоилась, но представит только, как Атаманша стоит в сугробе и, запаленно вывалив язык, указует хозяину лапой, куда стрелять, – и снова заходится в приступе смеха.
Ах как спокойно было у нее на душе. Куда-то отлетели все страхи и тревоги; призраки, донимавшие ее, разлетелись, будто стая воробьев, на которую кинулся ястреб. И эта неловкость и настороженность, которые она порой ощущала в присутствии Михаила, докучливое чувство зависимости от человека, которого она когда-то бесстыдно унижала, необходимость быть ему обязанной – тоже отступили сейчас. Да и Михаил вроде бы позабыл старые обиды и новые проблемы, которые держали его в своих тисках, вынуждая с тех пор, как объявилась бывшая жена, чувствовать себя снова словно на пороховой бочке. Вот так безмятежно они смеялись раньше… давным-давно, лет шесть или семь назад, когда любили друг друга (или думали, что любят), когда между ними не стояла еще ревность, и нарастающее недовольство друг другом, и неисполнившиеся желания, и раздражение, копясь подспудно, наконец превратило их брак в ту самую пороховую бочку, которая однажды все-таки взорвалась.
Да, Тина почувствовала себя почти счастливой, почти спокойной… а зря.
Зря! Потому что в следующую минуту, когда, обессилев от смеха, она покачнулась и невольно склонилась к Михаилу, а он чуть-чуть приобнял ее, чтобы поддержать на крутой ступеньке, внизу послышался сдавленный возглас. И, обернувшись, оба увидали жену Михаила, Лиду, которая стояла на дощатых мостках, пересекающих Данилушкин двор.
Закинув голову, Лида смотрела на высокое крыльцо, и ее лицо, прежде казавшееся Тине довольно миловидным, хотя и простоватым, исказила ненавидящая гримаса.
Так… Картина Репина «Не ждали».
Михаил отдернул руку – та безжизненно повисла. Тина подумала: похоже, его парализовало. Не иначе Лидочка наслала на благоверного порчу! Оказывается, она не такой уж ангелочек, какого изображала раньше. А Михаил-то, выходит, боится ее до судорог!
А что, собственно, такого особенного приключилось?
– Лидушка? – промямлил Михаил. – Ты уже приехала?
– Да! – вызывающе крикнула его жена. – Представь. Почему ты меня не встретил? Я с сумками тяжеленными, еле доволокла!
Тина огляделась. Никаких таких неподъемных сумок не видно. Очевидно, Лида все-таки «доволокла» их до дому, обнаружила, что супруга нет, и пустилась на его поиски. И вот – нашла родимого! Конечно, Лида сунулась в больницу, а там уж непременно сыскалась добрая душа, доложившая ей, почему и отчего Михаил Федорович не торчит как штык у пристани, ножками суча от ожидания радостной дорогой встречи.
– Но почему сейчас? – пролепетал жалобно Михаил. – Ты ведь собиралась быть в одиннадцать…
– Извини, не угодила! – съязвила Лида. – Знала бы – осталась бы в Хабаровске еще на ночь, а то и вовсе не вернулась бы. – Ядовитое восклицание оборвалось рыданием.
– Знала бы – что? – спокойно спросила Тина, которая, в отличие от Михаила, раздавленного грузом воображаемой вины, не желала чувствовать себя преступницей. А вот эти стервозные, скандальные нотки в голосе Лиды ей очень даже не понравились. Может быть, потому, что очень уж напомнили собственные полузабытые интонации. Так обычно говорит женщина, которая сама проштрафилась, однако непременно желает перевести стрелки на другого человека.
А что, если у непорочной Лидочки у самой рыльце в пушку?
Мать честная… Уж не согрешила ли она, часом, в замечательном городе Хабаровске?!
Да нет, глупости. Это, конечно, Тина хватила через край. Однако что-то все-таки случилось. Что-то еще гложет Лиду, кроме бессильной и беспочвенной ревности.
– Знала бы, что вы тут творите! – выкрикнула в ответ Лида. – Ни стыда, ни совести! У всего народа на глазах!
Она широко обвела рукой могучее фортификационное сооружение, для которого слово «забор» было слишком хлипким и шатким и разглядеть сквозь который хоть что-то не смог бы сам Дэвид Копперфилд. В Тамбовке каждый дом воистину крепость, призванная охранять не только добро хозяев, но и их семейные тайны. Так что зря Лидочка насчет всего народа, право, зря!
– И что же это мы творим, интересно знать? – с прежним ломким спокойствием в голосе, под которым зияла бездна близкого скандала, спросила Тина, глядя сверху вниз.
– Что? – хищно усмехнулась Лида. – Ты еще спрашиваешь, бессовестная? Думаешь, я ничего не вижу, ничего не знаю? Мне давно люди правду открыть хотели, да я, дурочка, сидела, как слепая курица, глазами лупала!..
Тоже весьма колоритный образ – в своем роде не слабее Атаманши, призывно помахивающей лапой.
– Дура, дура, – бубнила Лида, избавляя тем самым Тину от необходимости комментировать. – Думала, и вправду между вами все давно сломано. Думала, не врет Мишка: ты в беде, только поэтому на пепелище притащилась. А ты… ты!
В горле у Лиды что-то заклокотало, но она тотчас справилась с собой:
– Детей бросить! Двоих детей! Зачем, спрашивается, рожать, если они тебе не нужны? Что, еще не натрахалась вволю? Видела я их фотографии: хорошенькие такие, девочка вся серьезная, сразу видно, скоро в школу пойдет, а мальчишечка еще совсем дитя, глазки такие круглые… Да разве можно было этих ангелочков покинуть?!
Тина оглянулась. Михаил внимал супруге, разинув рот. Рядом застыли соляными столбами Данилушка и баба Вера. Это к ним, значит, было обращено патетическое причитание Лиды.
Ишь ты – слушают, будто известие о смене власти в России! И никому почему-то в голову не приходит, что Лидочка просто рехнулась от ревности и погнала гусей. Ну как, о боже милостивый, каким образом Тина, два года назад расставшись с Михаилом, могла успеть нарожать двоих детей? Ну ладно, мальчик, судя по всему, еще младенец, но как быть с девочкой, которая якобы в школу скоро пойдет? Или у нее, как на Крайнем Севере, год считается за три? Да нет, и так не успеть…
Но, похоже, зрительская масса требовала объяснений! Тина уже открыла рот, чтобы одной уничтожающей фразой свести на нет все Лидкины инсинуации, – да так и замерла.
Фото! Лида сказала: «Видела их на фотографии». То есть вся эта чушь – не ее собственные измышления? А если так, то чьи? Кто показывал ей фотографию? Кто нес чепуху? А главное – зачем?
Лида, очевидно, на расстоянии почуяла вопрос, мелькнувший в голове соперницы, и злорадно хохотнула:
– Да, да! Его я тоже видела! Господи, ну что только мужики в тебе, оторве, находят? Это же красавец, киногерой! А ты хороша птушка… Повесила ему детей на шею, а сама в бега? Да еще наплела тут с три короба: спасать ее, видите ли, надо, беда у нее, понимаешь. Да у таких, как ты, одна беда: когда на аборт уже не берут. Вот оттого-то брошенные детки и рождаются.
Похоже, оцепенение, завладевшее зрителями этой сцены, имело свои пределы. Михаил вяло спустился с крыльца и побрел к жене. Поглядев ему вслед, Тина подумала, что и не определит, пожалуй, чем он потрясен сильнее: баснословными разоблачениями или набором слов, с помощью которых эти разоблачения производились. Небось не ожидал такого от своей тихони и скромницы. Как говорится, нужда заставит калачи печь… и выражаться почти матерными словами она тоже может заставить.
Схватив Лиду за руку, Михаил двинулся к калитке и вскоре закрыл ее за собой. Из-за забора донеслось короткое рыдание, но тут же все стихло, как будто Михаил приложил дражайшую половину чувствительно, однако та, от боли или изумления, даже не смогла толком поголосить.
Да нет, вряд ли. Михаил скорее ударит сам себя, чем обидчика, это Тина помнит по собственному опыту. Скорее Лида спохватилась, поняла, что натворила, и покаялась, что большую часть произнесенных сейчас слов – а может быть, и все! – выпустила на свет божий.
Тина в ярости стиснула руки, не зная, чего ей больше хочется: плакать от бессильной злобы или вторить Лиде, не заботясь о подборе слов. Однако сейчас она была зла даже не на Лиду, а, как ни странно, на Михаила. Вечно он все делает не вовремя, и всегда так было, и раньше! Или спешит, или опаздывает. В результате – хочет сделать как лучше, а получается… Ну дернул же его черт вмешаться в самый неподходящий момент, когда Лида вот-вот сообщила бы, кто навешал ей на уши этой чудовищной лапши… кто, стало быть, распространял о Тине эти дикие слухи. И зачем?! Если только для того, чтобы испортить ее репутацию, – на здоровье. В своей прошлой хабаровской жизни Тина сделала все, чтобы эту самую репутацию испортить совершенно безнадежно. Вряд ли на ней вообще осталось хоть сколько-нибудь незапятнанное пространство. А вот если цель этих бредней была вызвать Лидочку на откровенность, выяснить, скажем, у нее, где сейчас находится «оторва», бросившая невинных младенцев… Это уже совсем другое дело. И может означать только одно: до Тины добрались-таки! Добрались даже сюда, в забытое богом и людьми приамурское село. А она-то думала, что отрыла себе надежнейший из окопчиков… Да что ж ей теперь, в дебрях Амазонки скрываться, что ли? Но где гарантия, что ее не найдут и там, что и в джунглях не сыщется какой-нибудь Лидки, которая распустит свой ревнивый язык и…
Стоп. А может, все совсем не так? Может, преследователям по-прежнему неведомо, где скрывается беглянка, которая…
Эх, черт, до чего же не вовремя решил Михаил проявить характер! Уж молчал в тряпочку – ну и молчал бы!
– Тиночка, брось ты переживать, – раздался рядом безунывный голос Данилушки. – Большое дело – бабенка взбеленилась. Ее небось давно дикие кошки грызли, да и наши языкастые курицы свое дело сделали, вот она и сорвалась с цепи.
– Да уж, – сдержанно буркнула Тина, надеясь, что Данилушка отвалит и не станет мешать обдумывать неожиданное настоящее и беспросветное будущее.
Зря надеялась, конечно.
– Сам не пойму, как Лидка могла наговорить такого, – пробормотал дед, сочувственно поглядывая на Тину снизу вверх своими яркими глазами. – Она же не такая… всегда была тише воды ниже травы. Скромница, скорее язык себе откусит, чем грубое слово скажет. И если сегодня вдруг накинулась на тебя, значит, крепко ее припекло.
Данилушка помолчал, потом исподлобья взглянул на Тину:
– Неужели впрямь от детей сбежала?
– О! – Тина мученически завела глаза.
Если уж Данилушка поверил, что она за два года могла зачать, родить и вырастить семилетнюю девочку, можно представить, с какой охотой проглотит этот миф всеядная Тамбовка!
– Вот чего я бы хотел знать, – задумчиво пробормотал Данилушка, – кто и зачем Лиде голову задурил?
Так он, значит, не поверил!
– Да уж, – с благодарностью улыбнулась Тина, – я бы тоже дорого заплатила, чтобы это узнать.
– Вечно вы, городские, все на деньги меряете, – хмыкнул Данилушка. – Ничего, мы по-родственному, по-свойски узнаем. Авось и не придется разоряться тебе. А ну пошли!
– Куда?
– На Кудыкину гору! – бодро отозвался Данилушка и, махнув бабе Вере, которая непонимающе таращилась с крылечка, вышел за калитку.
Тина последовала за ним.
Странное ощущение овладело ею в ту минуту, когда она взялась за щеколду! Будто там, за приступочком, не затоптанная земля деревенского «тротуара», а глубокая ямина, затянутая клочьями тумана. Ступишь – провалишься!
Тина замешкалась было, но Данилушка, придержавший для нее калитку, оглянулся удивленно – и она шагнула-таки вперед.
И ничего не случилось, конечно. Под ногами твердая земля, никуда она не провалилась!
Во всяком случае, пока.
* * *– …Я пришла, а он уже там сидит. Алла Павловна с ним разговаривала. Увидела меня – и таким рыдающим голосом: «Ты только посмотри! Это как же можно назвать женщину, способную на такую патологическую жестокость, на такое изуверство, на такую изощренную низость!» И пошла, и пошла…
Тина кивнула. Хотя слова эти были обращены не к ней, она очень даже хорошо помнила, как лихо конструирует словесные модули ее бывшая свекровь, какие трагические нотки звенят (или грохочут, смотря по тематике) при этом в ее богатом оттенками, красивом голосе! Алла Павловна на заре туманной юности играла в радиотеатре и сохранила навыки на всю жизнь.
Да, незнакомец обрел в ее лице, а затем и в Лидочкином более чем благодарных слушательниц. Этих женщин, таких разных, объединяло одно: святая, праведная ненависть к Тине Донцовой-Шевелевой – именно поэтому они залпом проглотили тот сладкий яд неуклюжего, наглого вранья, который был им предложен…
Тина опустила голову, вдруг почувствовав, как устала стоять здесь, под дверью, стараясь не дышать. Слава богу еще, что ветер нынче разошелся, разогнал вечернее комарье.
Данилушка вел допрос с изуверским пристрастием, коего невозможно было в нем заподозрить, однако и этим ничего особенного из Лиды не «выбил».
Да, неожиданно к свекрови заявился какой-то человек, назвавшийся брошенным супругом «этой бессовестной», отцом брошенных малюток. Он так разжалобил обеих женщин, что те с радостью выложили ему все – что его непутевая женушка действительно нашла себе приют в Тамбовке, где, конечно, вознамерилась разбить счастье Михаила и Лиды. Незнакомец, назвавшийся Павлом, такой версии не отрицал…
Здесь Данилушка перешел к приметам фигуранта, и Тина принуждена была покрепче схватиться за перила. Павел… как же, держи карман шире! Раньше эти темно-рыжие волосы и янтарные глаза в сочетании с бледным, слегка тронутым веснушками лицом и широкоплечей фигурой среднего роста принадлежали Виталию…
А впрочем, кто их разберет, этих убийц. Может быть, по жизни он и в самом деле Павел, а Виталий – его «творческий» псевдоним. Это сейчас совершенно неважно.
Тину так и подмывало распахнуть дверь, под которой она подслушивала, и с живым интересом спросить Лиду, не маячил ли где-то на горизонте худощавый брюнет, враз напоминающий опера и убийцу, а также длинноногая киллерша с фигурой фотомодели и раскосыми глазами.
Но, конечно, она не стала встревать в разговор. Зачем мешать Данилушке играть в следователя? А главное, зачем разбивать иллюзию, будто Павел (Виталий) приехал один, и что если он сказал Лиде, жену, мол, приедет забирать первым завтрашним «Метеором», то так и поступит?..
Разумеется, Тина не станет ждать его на пристани, нетерпеливо вглядываясь из-под ладони в туманную даль. Она вообще не станет ждать утра. В одиннадцать приходит последний «Метеор» на Николаевск – на нем-то сегодня же и уедет Тина. А оттуда… ну, самолет, ну, теплоход, да хоть лодка с веслами – авось сыщется что-нибудь! В любом направлении. Куда угодно, только бы снова отвязаться от погони и хоть на некоторое время кануть в неизвестность, в зыбкое подобие спокойствия, передышки…
Ее затрясло от подступающих слез, от навалившегося вдруг отчаяния, от этого холодного одиночества, которое снова становилось ее спутником, но Тина заставила себя усмехнуться. Усмешка получилась кривоватая… да все ж лучше, чем слезы. И лучше иметь спутником одиночество, чем того черного ангела, который провожает души умерших в загодя отведенные им местечки. «Каждому воздастся по заслугам его!» Как его там звали, Азраил какой-нибудь? Или этот Азраил затрубит в день Страшного суда? Тина никогда не была сильна в библейской мифологии…
Да какая разница, кто ее встретит? Может быть, там и ангела-то нет никакого, а просто глухая, неизбывная тьма, тьма, тьма…
Посмотрела на часы. Время еще есть… А может быть, не ждать одиннадцати? Вроде бы должна пройти еще какая-то «Ракета» из Комсомольска. Вот только когда? Не исключено, что уже и прошла; но лучше двинуть на пристань прямо сейчас. Вдруг успеет? Какое счастье, что, ожидая комариного нападения, Тина надела джинсы, кроссовки, пуловер с длинным рукавом (собственно, единственный, тот самый, в котором некогда дала деру из Нижнего, потом из Москвы) и прихватила Светкину курточку. Какое счастье, что в ее карманах по-прежнему припрятаны документы и остатки денег! Счастье… да, вот именно! Кто это сказал: счастье – мать, счастье – мачеха, счастье – бешеный волк? Вот этот последний и привязался к Тине!
Ну, теперь осторожно сойти с крылечка, чтобы ни одна ступенька не скрипнула, – и… и вечный бег! Покой нам только снится, увы.
Она успела сделать шаг, а может, два, и очень вовремя – иначе непременно получила бы дверью по лбу. Данилушка вылетел с веранды так стремительно, словно ему было противно и секунду лишнюю пробыть в обществе плачущей Лиды и Михаила, который все время молчал, словно язык проглотил.
Лицо Данилушки при виде Тины озарилось таким облегчением, что она чуть было не присоединилась к Лиде. Значит, и этого друга она должна потерять!
Данилушка спустился с крыльца, нарочно топая, чтобы заглушить шаги Тины. Ох, молодец дедок!
Молча вышли из калитки, молча двинулись по улочке.
– Все слышала? – наконец-то покосился Данилушка на Тину.
– Более чем, – кивнула она.
– Да… силен бес – и горами качает, а людьми, как вениками, трясет! – сокрушенно покачал головой Данилушка. – Ты на Лидку не сердись. Ну, дура баба, ну, что с нее возьмешь?
Тина только плечами пожала. Сердится она или не сердится – какое это теперь имеет значение? Да и слова не те, совсем не те.
– Я, сказать правду, думал, ты уже… того! – Данилушка помахал руками, будто крылышками. – Что, одиннадцатичасовым рванешь?
Тина даже споткнулась.
– Ну, вообще-то я хотела уехать комсомольской «Ракетой», – сказала наконец. Слава богу, что не надо вдаваться ни в какие объяснения. Данилушка – это просто чудо какое-то!
– Эва, хватилась, – усмехнулся дед. – Да она уже полчаса как прошла.
– Да… жаль, – понурилась Тина. – Не знала я.
– Нет худа без добра, – успокоил Данилушка. – Соберем тебе кой-чего на дорожку. Да и слишком светло сейчас, в темноте беглецу способнее.
У Тины в очередной раз перехватило горло.
– Вы меня даже ни о чем не спрашиваете?
– А зачем спрашивать? – искренне удивился Данилушка. – Я разве без глаз? Вижу, что от крови ты чистая, а если даже и нет… Моя, знаешь, родова в сем столетии только и знала, что от кого-нибудь бегала. Дед – от царских стражников с Сахалина – на Амур. Тот еще был варначище, душегубец… киллер по-нынешнему. Отец – от белых и красных по очереди, не хуже Гришки Мелехова. Шлепнули его те ли, другие ли, а может, и третьи какие – сие неведомо! Дядька, отцов брат, умудрился аж с Магадану утечь. А это тебе не кот начихал – с оловянных-то приисков, да зимой! Зимовал у чукчей, летовал с эвенками, потом опять зимовал – с ульчами… Домой пришел, чтоб на своей печи помереть. Ну что ж, тоже хорошее дело! – Данилушка сорвал кепку, быстро перекрестился, потом снова низко натянул козырек на лоб. – Если Веркиных начать вспоминать, еще и похлеще будет. История Отечества в побегах! Эх, написал бы кто такую вот книжку… ох, почитал бы я ее! Вот ты и напишешь – со знанием дела.