— Мне очень жаль, — печально произнес юноша.
Я поднял на него глаза.
— Прошу тебя! Умоляю тебя! Будь милосерден! Ведь ты же еще такой молодой! Твое сердце еще не должно зачерстветь! Не обрекай меня на вечные страдания! Я и так достаточно их натерпелся! Позволь мне остаться среди вас! Умоляю тебя! Прошу! Я искуплю свои грехи!
Я обреченно склонил голову. Из моих глаз лились горькие слезы. Все мое тело сотрясалось от отчаянных рыданий.
Сын Святого Духа с грустью смотрел на меня. Его взгляд был наполнен скорбным сочувствием.
— Не могу, — ответил он. — Не имею права. По нашим законам каждый должен получить только то, что он заслужил. Я вижу, что твое прозрение искренне, и исходит из самых глубин твоего сердца. Но оно запоздало. Уже нельзя ничего исправить. Увы, в земной жизни будущее заботит немногих. Не все способны понять, что за свои грехи когда-нибудь предстоит держать ответ.
Я обхватил голову руками и, сжав зубы, не помня себя от горя, мучительно застонал.
Юноша немного помолчал. Он смотрел на меня с искренней грустью. Его глаза выражали безмерную жалость.
— Мне очень больно смотреть на твое отчаяние, — произнес он. — Оно просто терзает мое сердце. Мне очень хочется тебе помочь. Но если я тебе помогу, и об этом узнает мой отец, мне не избежать сурового наказания. Осознаешь ли ты это?
— Осознаю, — безнадежно ответил я.
— Обещаешь ли ты сохранить мою помощь в тайне? — тихо спросил паренек и оглянулся по сторонам. Люди в белых одеждах продолжали наслаждаться жизнью, и на нас никто не обращал внимания.
— Обещаю, — прошептал я, и в надежде поднял на него глаза. — Я клянусь тебе, что об этом никто и никогда не узнает.
— Обещаешь ли ты не совершать в своей новой жизни грехов?
— Обещаю, — твердо произнес я.
Юноша испытующе посмотрел на меня.
— Хорошо, — произнес он. — Я рискну нарушить наши законы, и дам тебе возможность все исправить. Я верну тебя назад, в твое детство, чтобы ты прожил свою жизнь еще раз, заново. Готов ли ты к этому?
— Готов! — горячо ответил я.
— Но запомни, — продолжал паренек. — Ты сможешь изменить только свою судьбу. Другие судьбы тебе не подвластны. Что бы ты ни делал, что бы ты ни пытался предпринять, ты не сможешь изменить судьбу других людей. Кому суждено быть униженным, тот будет унижен. Кому суждено быть обманутым, тот будет обманут. Кому суждено пострадать от чужой подлости, тот от нее пострадает. Кому суждено быть убитым — тот будет убит. Имей это в виду. В этот же день, 4 сентября 2008 года, я снова призову тебя сюда. Захочешь ты этого, или нет, ты все равно предстанешь перед моим отцом, и должен будешь смиренно покориться тому решению, которое он вынесет. Согласен ли ты на это условие?
— Согласен, — выдохнул я.
Сын Святого Духа подошел ко мне, и положил ладонь на мое плечо.
— Успеха тебе в новой жизни. И помни о нашем уговоре.
Он еще раз посмотрел по сторонам, и взмахнул рукой. Свет в моих глазах померк, и я снова очутился в мрачном, холодном вакууме…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПО ВТОРОМУ КРУГУ
Глава первая
Уличный шум, донесшийся до моих ушей, меня не порадовал. За окном чирикали воробьи, проезжали автомобили, стучали чьи-то каблуки. Все это означало только одно — что я остался жив, и что моя попытка разом покончить со всеми своими проблемами потерпела неудачу.
Я зевнул, потянулся, приоткрыл глаза, перевернулся на другой бок, и натянул повыше одеяло, намереваясь еще немного подремать. Какой странный сон мне приснился! Рай, ад, сын Святого Духа. Чего только не привидится в дурмане! И тут внезапно до меня дошло, что я чувствую себя как-то не так. Меня не тошнило, я не чувствовал голода, во мне не было слабости и головокружения, мучивших меня последние дни. Я был по-молодецки полон энергии и сил. И лежал я явно не на раскладушке. Я поерзал и ощутил под собой ровную поверхность. Похоже на кровать. Открыв глаза, я обомлел. Я действительно лежал на кровати. Это была широкая деревянная кровать, которая была как две капли воды похожа на ту, на которой я спал в детстве. Дрема мгновенно слетела с меня. Я вскочил и огляделся вокруг. У меня перехватило дыхание. Сначала я даже не поверил собственным глазам. Окружавшая меня обстановка словно перенеслась из далекого прошлого. Именно так выглядела моя комната примерно тридцать лет назад. Я увидел коричневый шифоньер, в точности походивший на тот шифоньер, который простоял в нашей квартире многие годы, прежде, чем окончательно развалился, после чего его пришлось выбросить. Стены комнаты были оклеены зелеными узорчатыми обоями. На окне висели желтые шторы. На потолке — старомодная люстра с оранжевым абажуром. Да-да, именно такой была моя комната давным-давно, когда я еще учился в школе. Я откинул одеяло и оглядел себя. Мое изумление усилилось. Это было не мое тело. Точнее, оно было мое, но выглядело совсем не так, как вчера. Оно стало каким-то молодым, даже юным. По моей спине пробежала дрожь. Что происходит? Я поднялся с кровати и подошел к шифоньеру. С его внутренней стороны должно быть зеркало. Я всегда в него смотрелся, когда собирался в школу. Я распахнул дверцы — зеркало висело на месте. Но то, что я в нем увидел, заставило меня в ужасе отпрянуть. На меня смотрел подросток лет тринадцати-четырнадцати. И это был я! Я снова стал ребенком. В шифоньере висела моя детская одежда, а также одежда матери, в которой она ходила в те годы. Неужели я и вправду перенесся в прошлое? Неужели я и в самом деле побывал в мире мертвых? Значит, все то, что я считал сном, мне не привиделось? Значит, сын Святого Духа на самом деле предоставил мне возможность прожить свою жизнь заново? Это было невероятно! Настолько невероятно, что я никак не мог в это поверить. Может, я сплю? Может, мне все это только кажется?
— Сынок, ты проснулся? — донеслось из кухни.
Я вздрогнул. Это был голос моей матери. Он снова стал молодым и звонким. Из него исчезла та старческая хрипотца, которая появилась в нем позже.
— Да, — заставил себя ответить я, и теперь уже поразился изменениям в своем голосе. Он вновь стал детским, с характерной ломкой, свойственной подростковому возрасту.
Сомнений не оставалось. Я действительно снова оказался в прошлом, и при этом сохранил всю свою память. Осознать это было нелегко. Привыкнуть — еще труднее.
На спинке стула висели синее трико и желтая футболка. Это была моя домашняя одежда, в которой я ходил много лет назад. Я взял их в руки с такой осторожностью, так бережно, как будто они были хрупкими музейными экспонатами, грозящими в любую минуту рассыпаться в порошок. Повертев их, рассмотрев и пощупав, я натянул трико и футболку на себя. Набравшись духу, я вышел из комнаты и направился на кухню. Через несколько секунд я должен увидеть свою мать. В моей памяти она уже умерла. Но сейчас, в эту минуту, она снова предстанет передо мной. Молодой, живой и здоровой. И я снова увижу ее доброе лицо и любящие глаза.
Мать стояла у плиты в своем цветастом домашнем халате, и разогревала на сковородке завтрак. Увидев ее, я почувствовал, что на мои глаза наворачиваются слезы. Я едва сдержал себя, чтобы не броситься перед ней на колени, и не начать вымаливать прощение за все совершенные мною в прошлой жизни грехи.
Мать с тревогой посмотрела на меня.
— Что с тобой, сынок? — с волнением спросила она. — Тебе нездоровится?
Она потрогала ладонью мой лоб.
— Ты какой-то горячий. Вон, и глаза слезятся. Ты, часом, не простыл?
— Есть маленько, — выдавил из себя я.
— Сколько раз тебе говорить, закрывай на ночь форточку, — с упреком произнесла она. — Сейчас же еще не лето. Сейчас только апрель. Побудь-ка ты сегодня дома. Нечего тебе с температурой в школе делать.
Я согласно кивнул головой. Остаться дома и не идти в школу было как нельзя кстати. Мне требовалось время, чтобы прийти в себя, все осознать и осмыслить. Мне нужно было адаптироваться в прошлом, вспомнить всех, с кем я тогда общался. Не так-то это просто, снова вернуться в годы, которые ты уже прожил. Я должен серьезно обдумать, что мне следует делать, и как себя вести.
Когда мать ушла на работу, я с волнением выглянул в окно. Мое сердце бешено заколотилось. Двор нашего дома снова был таким, каким я помнил его по временам своего детства. Вон детский городок, вон качели, вон перекладина, служившая нам воротами, когда мы играли в футбол. Жильцы использовали ее еще для того, чтобы выбивать свои ковры, дорожки и паласы. Все цело и невредимо. Потом этот городок разобрали и выбросили, чтобы освободить место под стоянку машин. Но сейчас он снова был здесь. О, а вот и знакомые лица! Роман Коренев! Точно такой, каким я помню его по школе. Чего это он вырядился в белую рубашку? Праздник, что ли, сегодня какой? Повзрослев, он растолстел, превратился в румяного, респектабельного мужчину, стал высокомерен и заносчив. Меня не замечал в упор. Но это будет потом. А сейчас мы снова одноклассники. О, поднял голову вверх. Видимо, почувствовал на себе мой взгляд. Увидев меня в окне, остановился, и вопросительно развел руками. Мол, чего не выходишь? Я показал ему на горло. Мол, заболел. Роман понимающе кивнул головой, поправил на плече свою школьную сумку и пошел дальше.
До чего же это потрясающе, снова видеть своих знакомых такими, какими они были тридцать лет назад! Я испытывал какое-то странное чувство. Мне очень трудно подобрать слова, чтобы его описать. Его нельзя охарактеризовать как-то однозначно, ибо здесь присутствовала целая смесь. Тут были и азарт, и любопытство, и волнение, и страх. Все вместе они составили такое ощущение, познать которое можно, только переместившись, как и я, в прошлое.
Правда, среди этих знакомых были и такие, которых мне однозначно видеть не хотелось. Вон, Ленка пошла. Мое первое увлечение. В этот раз нашему знакомству не бывать! Пусть только попробует подойти.
А вот на эту особу у меня до сих пор гневно сжимаются кулаки. Сорокина! Сколько лет уже прошло после ее смерти, а моя ненависть к ней так и не угасла. Когда я видел ее в последний раз, она представляла собой убогое зрелище. Старая, немощная, полупарализованная. Но даже в таком виде она не вызывала во мне чувства жалости. И вот сейчас она снова передо мной. Живая, здоровая, еще полная сил. Вышла из дома и куда-то направилась. Наверное, на работу. Она работала продавщицей в каком-то магазине. По-моему, в рыбном. Интересно, у нас уже был с ней конфликт, или он еще впереди? И, кстати, какая сегодня дата? Нужно точно узнать, в какой именно день я переместился. Как бы это сделать? Ведь мы никогда не заводили отрывной календарь. Стоп! Где мой школьный дневник?
Я прошел в свою комнату и открыл школьную сумку, которая стояла возле письменного стола. Сколько волнений мне доставило даже простое прикосновение к ней. Мои учебники, тетрадки, ручки, карандаши. Учебники относились к седьмому классу. Ага, значит, я вернулся в 1977 год. А вот и дневник. "Дневник ученика 7 "В" класса средней школы N21 Смирнова Игоря", — красовались на обложке каракули, выведенные моей рукой. Какой же корявый у меня был в детстве почерк! Интересно, он снова станет таким? Ведь с возрастом он у меня улучшился, стал более разборчивым. Я с замиранием сердца стал листать дневник. Да, гордиться здесь явно нечем. Тройка, тройка, тройка, двойка, замечание "Разговаривал на уроке". Кого же это я так рассердил? А-а-а, это наша учительница по немецкому языку Софья Марковна. На нее посмотришь — вылитая сова. Она страшно любила, чтобы на ее уроках все сидели тихо, как мыши. А с кем это я разговаривал? Я, вроде, ни с кем особо не дружил. Общался в основном только со Славиком. Но Славик сидел за другой партой, и на другом ряду. Я не мог с ним разговаривать. Не помню. Ладно, это не важно. Гораздо важнее, какое сегодня число. Так, последняя запись в дневнике датирована 20-м апреля. Это была суббота. Значит, если мыслить логически, сегодня должен быть понедельник 22 апреля. Это означает, что мой конфликт с Сорокиной уже имел место. Он произошел в самом начале учебного года, где-то в сентябре. Ну и черт с ним. Не такой уж это серьезный проступок. Глупость, только и всего. Нужно было просто промолчать, а я взял и сцепился со вздорной бабой. По-настоящему серьезный проступок еще впереди. И случиться он должен не далее, как послезавтра. Ведь послезавтра, 24-го апреля, мой день рождения. Тот самый злополучный день рождения, который я всегда хотел забыть. Ведь именно на нем я, науськанный Гребенюком и Андреевым, так по-скотски обошелся со Славиком, после чего навсегда потерял единственного друга. Нет, больше это не повторится. В среду я все исправлю. Этот день я проведу не так, как в своей прошлой жизни, а совершенно по-другому. И мы останемся со Славиком друзьями.
Все-таки, хорошо, что я сегодня не пошел в школу. И это не только потому, что мне необходимо свыкнуться с прошлым. Ведь сегодня — день рождения Ленина. А это означает, что в актовом зале состоится нудное торжественное заседание, на которое сгонят все классы. Восславляющие речи, революционная поэзия, патриотические песни, типа "А Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди". Как же все это было скучно, неинтересно и утомительно! На таких собраниях я всегда беспрерывно зевал, и мечтал только об одном — чтобы они побыстрее закончились.
Но завтра я на занятия обязательно пойду. Кстати, а какие у нас завтра уроки? Нужно же к ним подготовиться, полистать учебники, и все вспомнить. Сначала русский язык и литература, затем география, после история, и в заключении два труда. Труд всегда был сдвоенным уроком. Мы его очень любили. Сколачивать деревянные ящики было гораздо легче, чем ломать голову над задачами по алгебре и геометрии. Правда, у меня и это не особо получалось.
Завтра у меня начнется по-настоящему новая жизнь. Я твердо решил изменить свое отношение к учебе, и резко поднять собственную успеваемость.
От учебников я не отрывался полдня. Никогда не думал, что мне когда-нибудь так сильно захочется позаниматься школьными предметами. Я поднял от них голову только тогда, когда раздался дверной звонок. Стрелки часов показывали половину третьего. Матери возвращаться с работы еще рано. Тогда кто это может быть? Я вышел в прихожую и посмотрел в "глазок". У меня перехватило дыхание. За дверью стоял Славик. Не тот известный художник Вячеслав Попов, полный, седоватый мужчина с усами и бородой, которого я время от времени видел по телевизору, и который бы мне не подал руки, встреться я ему, а именно Славик, который еще не знал, что ему в будущем суждено стать знаменитым художником, и для которого я являлся другом. Я радостно повернул замок.
— Привет, — произнес Славик, и изучающе посмотрел на меня. — Что-то ты на больного не очень похож. Филонишь, что ли?
— Да нет, — ответил я, старательно маскируя свое волнение. — Небольшая температура утром была. Мать сказала посидеть денек дома.
— Повезло тебе, — заметил Славик, разуваясь. — А я еле выдержал это торжественное заседание. Чуть не заснул.
— Ну и как там было?
— Да как всегда. Потрындели и разошлись.
Пока он снимал с себя ботинки, я пристально смотрел на него. Как же давно я его не видел! Да, это был тот самый Славик, с которым я учился в школе, шустрый, белобрысый, искренний и отзывчивый. Что ни говори, а все-таки это очень увлекательно, возвращаться в прошлое.
Мы прошли в мою комнату. Я старался держаться с ним непринужденно и легко. Но при разговоре я все-таки испытывал некоторые затруднения, ибо наша беседа касалась в основном событий, которые произошли на прошлой неделе. Но это только для Славика они произошли на прошлой неделе. Для меня же они имели место много лет назад, и я, конечно, не мог их помнить. Поэтому несколько раз я ответил невпопад. Славик, разумеется, не подозревал, что перед ним сейчас стоит не тот Игорь Смирнов, которого он в последний раз видел два дня назад, а совершенно другой человек, повзрослевший, помудревший, и заметно изменивший свое мировоззрение. Он удивленно смотрел на меня и поправлял мои ляпы. Мне при этом ничего не оставалось, как изображать забывчивость. Я картинно хлопал ладонью по лбу и восклицал.
— Ах, да! Конечно! Тьфу ты!
— Домашнее задание переписывать будешь? — спросил Славик, когда все, наиболее важные, по его мнению, темы оказались исчерпаны.
— Конечно, — горячо откликнулся я.
Моя реакция удивила Славика. Он протянул мне свой дневник и спросил.
— Чего это ты так возлюбил уроки?
— Да так, — отмахнулся я. — Решил немного подтянуться. Мать за "тройки" ругает.
Брови Славика приподнялись.
— Ты же в пятницу говорил, что она вообще тебя не контролирует.
Я поперхнулся и прикусил язык. Как я мог забыть, что постоянно хвалился Славику своей свободой? Что меня никто не проверяет и не гоняет. В этом он мне завидовал. Его родители следили за ним нещадно. Может, поэтому из него в жизни и вышел толк?
— Раньше не докучала. А вчера решила заглянуть в дневник, — нашелся я.
— И ты из-за этого затемпературил? — пошутил Славик.
— Ага, — усмехнулся я, и мы рассмеялись.
— Кстати, послезавтра по алгебре контрольная, — сообщил Славик.
Я поморщился, и с удивлением почувствовал, что ко мне как-то сами собой стали возвращаться мои старые детские привычки. Я всегда так морщился, когда нам говорили про контрольные, про сочинения, про диктанты, про дежурства по классу, и про прочие вещи, которые меня не радовали.
Мы с ним еще немного потрепались, после чего Славик стал собираться домой. Уходя, он заметил.
— Странный ты сегодня какой-то.
— Почему? — обеспокоился я.
— Не помнишь того, что было несколько дней назад. Разговариваешь как-то не так, не с той интонацией, как обычно. Держишь себя как-то по-взрослому. Как будто тебя подменили. Как будто тело твое, а внутри совершенно другой человек.
— Не говори ерунды, — отмахнулся я. — Это, наверное, от температуры. Ты, когда температуришь, разве не чувствуешь себя как-то не так?
— Вообще-то, чувствую, — согласился Славик, и по его лицу я понял, что он мне поверил. — Ну, давай, выздоравливай.