— Ну, не могу я пока приехать, — стал оправдываться я. — Ремонт еще не закончен.
— А я здесь, в городе, — сказала Ира. — Я у центрального парка.
Я отвел трубку в сторону и шепотом выругался. Как мне надоела эта глупая девчонка! Прицепилась, как банный лист! Неужели она сама не может все понять?
— Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное, — добавила Ира.
Что ж, объяснения с ней по-любому не избежать, каким бы неприятным оно не было. Разрубить этот узел рано или поздно все равно придется. Так почему бы не сделать это сегодня, если она этого так хочет?
— Хорошо, — согласился я. — Стой там. Я сейчас приеду.
Ира стояла возле входа в центральный городской парк, ежась от прохладного ветра, и с волнением смотрела по сторонам, ожидая моего появления. Погода словно создавала фон нашему разговору. Небо заволокло тучами, а ветер заметно усилился, беспощадно теребя начавшую уже желтеть листву. Я раньше как-то не особо придавал значения тому, во что одевалась моя подруга. Но сейчас я не смог не отметить, сколь беден и невзрачен был ее наряд.
Увидев меня, Ира просияла. Я натянуто улыбнулся в ответ и без всякого удовольствия чмокнул ее в щеку. Но за маской непринужденности, которую я на себя надел, видимо все же проглядывала та озабоченность, которая сквозила у меня в душе. Ира каким-то образом ее ощутила, и ее глаза затуманились тревожным предчувствием недоброго.
— Как отдохнула? — спросил я, стараясь, чтобы мои слова прозвучали весело и беззаботно. Но охватившее меня волнение сбивало ровность моего дыхания, и в этой веселости явно сквозила фальшь.
— Нормально, — ответила она. — А ты?
— Да как сказать? — пожал плечами я. — Работы было много.
Мы подошли к свободной скамейке и сели. По дороге сюда я твердо решил не тянуть кота за хвост, и сразу сообщить ей о нашем разрыве. Набравшись духу, я взял ее руку и произнес:
— Ира, я должен тебе признаться. Мне нелегко тебе об этом говорить, но я должен это сделать, чтобы между нами была полная ясность. Ты очень добрая, очень милая, очень красивая девушка. Но так получилось, что я полюбил другую. Прости.
Я заранее продумал этот монолог. Я заучил его наизусть. Я многократно репетировал свою речь перед зеркалом, поэтому произнес ее без запинки. Я старался выговаривать слова спокойно и размеренно, но у меня все равно дрожал голос, выдавая тем самым мое волнение. Я говорил негромко, но старался, чтобы мои слова звучали твердо. Я смотрел на Иру и видел, как все сильнее и сильнее бледнело ее лицо. Я с тревогой ждал, как она отреагирует на мое объяснение.
Ира резко выдернула свою руку из моей. Мои слова стали для нее сильным ударом. В ее глазах появилось смятение. Наступило короткое молчание.
— Не стоит так серьезно на это реагировать, — попытался успокоить ее я. — Я не один на этом свете. И уж точно не самый лучший. Ты еще молода, вокруг очень много ребят…
— Игорь, — перебила меня Ира с неподдельным волнением, — я беременна.
— Что? — переспросил я, не веря своим ушам.
Ира выразительно посмотрела на меня, давая понять, что я не ослышался.
— Я не хотела говорить тебе об этом по телефону.
Мое лицо покрыл холодный пот.
— Как это? — растерянно пролепетал я. — Ведь мы же… Этого не должно было быть.
Ира вздохнула и опустила голову.
— И сколько у тебя это по времени?
— Третий месяц, — ответила она.
— Третий месяц?! — отчаянно воскликнул я. — И ты все это время мне ничего не говорила?
— Я сама не сразу это поняла, — оправдываясь, произнесла она.
— Ты должна была сразу что-то сделать!
— Я надеялась, что ты обрадуешься, — почти что прошептала Ира.
Я схватился за голову. В моем горле пересохло. Я непроизвольно провел языком по высохшим губам и судорожно сглотнул. Меня охватило оцепенение. Эта глупая, легкомысленная девчонка рушила все мои планы и намерения. Ведь теперь я, согласно всем законам нравственности, обязан на ней жениться. Но я не хотел вступать с нею в брак. Черт меня побрал с ней связаться! Во мне вспыхнула жуткая ярость. Сотканная пелена напускного спокойствия разом слетела с моих глаз. Из них словно полетели искры. Мои щеки раскраснелись, кулаки непроизвольно сжались, и я выпалил, буквально задыхаясь от злобы:
— Это нужно еще проверить, кто тебя действительно наградил таким подарком. На меня повесить хочешь?
— Игорь! — протестующе воскликнула Ира. — Да как ты можешь такое говорить? Как у тебя только язык повернулся такое произнести?
Во мне продолжал бушевать бес. В тот момент он словно вселился в меня, и управлял всеми моими поступками.
— Повернулся! Небось, в своей деревне гульнула! Не буду я тебя содержать! Не хочу я на тебе жениться! Ты сама во всем виновата. Это не я, это ты поступила бесчестно! Ты, а не я! Сообщила только тогда, когда сделать уже ничего нельзя.
— Я думала, тебя это обрадует, — глухо повторила она.
— Обрадовало! — нервно, почти с отчаянием, закивал головой я. — Еще как обрадовало! Вот что, красавица, выпутывайся сама, как хочешь. Я тебе ничем не обязан. Я тебе ничего не обещал. И я перед тобой ни в чем не виноват. И не вздумай меня преследовать. Если попытаешься испортить мою жизнь, я найду, как испортить твою.
Лицо Иры продолжало оставаться мертвенно бледным. Я ожидал, что она сейчас расплачется. Чего еще можно ждать от женщин? Но, вопреки моему ожиданию, она не плакала. Ее глаза даже не покраснели. Выражение ее лица, напротив, стало еще тверже. Ее скулы судорожно сжались, и она каким-то хриплым, не своим голосом отчеканила.
— Тебя никто преследовать не будет. Просить о чем-то — тоже. Только сам потом ни о чем не проси.
После этого Ира встала со скамейки и, не попрощавшись, уверенным шагом пошла прочь.
Солнце выглянуло из-за туч. Дорожка парка словно превратилась в тигровую шкуру, осветившись полосами света и тени. Ветер стих. Я сидел неподвижно, и смотрел прямо перед собой. Не таким я представлял себе этот разговор. Я ожидал слезы, истерику, и внутренне был к этому готов. Но я и подумать не мог, что у этой маленькой, хрупкой, робкой девушки окажется столько твердости и мужества. Ее поведение с поразительной наглядностью продемонстрировало, сколько противоречий может содержаться в человеке. Сколько сильного, порой, содержится в слабом, и сколько слабого — в сильном.
Я еще долго сидел в парке, будучи не в силах прийти в себя. Я растерянно глядел в сторону, куда ушла Ира, и никак не мог избавиться от ощущения, что она унесла с собой что-то для меня очень важное. Тогда я не мог понять, что. Я понял это только потом, гораздо позднее. Она унесла с собой мое счастье.
На землю стали спускаться сумерки. В окнах близлежащих домов один за другим вспыхивали огни. А я все продолжал сидеть…
В жизни, порой, встречаешь невероятные подлости. Подлости, порой, совершаешь сам. Люди реагируют на них по-разному. Трудно поверить, но спокойствие, хладнокровие, чувство собственного достоинства могут причинить виновному гораздо больше боли от осознания своей вины, чем самая невероятная, самая изощренная месть, ибо сила духа всегда ценится выше силы коварства.
Ира не стала мне мстить. Она просто молча выбросила меня из своей жизни. Она бросила институт, уехала обратно в свою деревню, и с тех пор я очень долго ничего о ней не слышал. Как-то раз, много лет спустя, мне попалась на глаза одна газета. На первой странице красовался портрет властной, уверенной в себе женщины, лицо которой показалось мне очень знакомым. Прочитав подпись под фотографией, я обомлел. Это была Ира. Директор передового фермерского хозяйства, депутат областной Думы. Невзирая на все трудности, которые выпали на ее долю, она все же добилась успеха в жизни. А я, создавший ей эти трудности, остался у разбитого корыта.
Мой роман с Людой продолжался недолго. Через некоторое время я ей надоел, и она переключила свое внимание на другого поклонника.
История о моем поступке с Ирой каким-то образом просочилась в студенческую среду, и после этого я снова, как это было и в школе и в армии, стал ощущать вокруг себя ледяной холодок. Ко мне снова вернулось одиночество.
Ира! Как жаль, что тебя нет сейчас рядом со мной! Я готов на коленях вымаливать у тебя прощение! Прости меня, если можешь! Ты любила меня всеми силами своей души. Твоя любовь была от всего сердца. Ты отдала мне все, что только может отдать женщина любимому человеку. Ты презрела стыд и небесную кару, а в ответ, вместо благодарности, получила измену и подлость.
Глава седьмая
За окном чернела ночь. На небе мерцали звезды. Где-то там, далеко-далеко, пересекал Вселенную Млечный Путь. Он уходил в неведомое так же, как уходила в неведомое моя бесцветная жизнь. Жизнь несладкая, неудавшаяся и безрадостная. Кто я? Зачем я появился на земле? Каким было мое предназначение? Эти вопросы беспрестанно сверлили мой мозг и больно обдирали душу. Я перебирал в памяти все прожитые мною годы, пытаясь отыскать в них хоть какой-нибудь лучик, который бы нес в себе что-то теплое, обогревающее, радостное. Но такого лучика не было. Все, что мне вспоминалось, было мутным и омерзительным. Так уж получилось, что я не смог вовремя постичь сути и смысла своего бытия, наломал кучу дров, и сейчас словно пребывал в синяках, ссадинах и кровоточащих ранах.
В моей жизни было достаточно черных страниц. Те из них, которые уже пролистала моя память, доставили мне немало душевной боли. Но та, которая открылась передо мной сейчас, пожалуй, чернее всех, ибо она окончательно закрыла мне свет.
Август 1989 года. Я сидел за своим рабочим столом и изучал только что присланную разнарядку из Облснаба. Нашему совхозу выделяли запчасти, удобрения, спецодежду, и мне предстояло ехать в город, чтобы все это получить. В совхозе "Заветы Ильича" я работал уже третий год в должности инженера материально-технического снабжения. Попал я сюда, конечно, не по своей воле. Это был результат распределения.
Люди старшего возраста, наверное, помнят, что в советские времена все образование в нашей стране было бесплатным. В том числе и высшее. Но после окончания ВУЗа каждый выпускник был обязан отработать как минимум три года там, куда его пошлют. В этом был как свой плюс, так и свой минус. Плюс заключался в том, что каждому выпускнику гарантировалось рабочее место. Минус — человека лишали права выбора. Трудно сказать, чего в этой системе было больше, положительного, или отрицательного.
Конечно, я не был в восторге, что после распределения мне досталась такая дыра. Но делать было нечего. Пришлось ехать. Я утешал себя тем, что мой вариант по сравнению с другими был, все же, неплох. Некоторых моих сокурсников направили значительно дальше: на Урал, Дальний Восток, Сибирь.
Жилось мне здесь плохо. Я снова чувствовал себя каким-то чужим. Отношения с людьми, которые меня окружали, в очередной раз не заладились. Я не понимал их, они не понимали меня. Меня раздражали их медлительность и простота. Им не нравилась моя манера себя держать. В результате между нами образовалось полное взаимное неприятие, и, как следствие, — тоска и одиночество. Последнее, разумеется, относилось только ко мне. Меня утешало лишь то, что мне оставалось здесь работать уже недолго. Третий год подходил к концу. А там — заявление об уходе, и прощай это богом забытое место.
Зазвонил телефон. Я поднял трубку.
— Смирнов? — раздался в ней знакомый басок.
— Я, Вадим Николаевич, — без всякого удовольствия ответил я.
Вадим Николаевич Королев являлся директором нашего совхоза. Он был небольшого роста, плечистый и крепко сложенный. Типичный, не лишенный хитрости, деревенский мужик, выпивоха и матерщинник. Я всегда чувствовал себя рядом с ним как-то неуютно. Мне очень не нравились его глаза. В них было что-то нехорошее, что-то зловещее. Да и во всем остальном его внешность была какой-то отталкивающей. Больше всего его уродовал немного сплюснутый нос, который придавал ему мрачное, даже зловещее выражение. Мое подсознание словно предупреждало меня о грозящей опасности. Какой-то внутренний голос постоянно призывал меня держаться от него подальше.
— Слушай, ты, говорят, сейчас в город едешь?
— Да, — подтвердил я. — Разнарядка из Облснаба пришла.
— Отлично. Зайди-ка ко мне.
Не сомневаясь, что на меня опять навалят кучу дополнительных поручений, — это было у нас в порядке вещей, — я встал из-за стола и отправился к директору.
— Заходи, заходи, — кивнул мне Королев, когда я заглянул в его кабинет.
Кроме него, там сидел еще наш агроном, Тимофей Степанович Гунько. Это был худощавый, болезненного вида мужчина, со впалыми щеками. Мне было известно, что его уже много лет мучает язва желудка. Мы обменялись рукопожатием, и я уселся подле директорского стола.
— Хотим тобой убить сразу двух зайцев, — заявил директор. — Нужно на базу отвезти яблоки, а Чугунов опять лыка не вяжет.
Чугунов — это наш водитель, который обычно возил на овощную базу продукцию совхоза: яблоки, лук, капусту, морковь, и прочее.
— Куда ему за руль садиться! — продолжал Королев. — От него разит за километр. Первый же "гаишник" — и прощай права. Так что, выручай. Садись в его "бычок", отвезешь яблоки, а после мотайся по своим снабженческим делам.
От меня не укрылось, что, произнося все это, Королев старался на меня не смотреть, и все время отводил глаза куда-то в сторону. Это было на него непохоже. Обычно он всегда смотрел на собеседника прямо. И смотрел так пристально, что не каждому удавалось выдержать его взгляд.
— Да на это же полдня уйдет, Вадим Николаевич, — возразил я. — Прикиньте сами. Сначала здесь нужно все ящики взвесить и погрузить, затем на базе выгрузить и перевесить. Я просто не успею.
— Успеешь, — сказал Королев. — Все уже давно взвешено и загружено. Садись за руль и езжай.
— Ну, уж нет, — категорично замотал головой я. — Пока я сам все не взвешу и не подсчитаю, своей подписи на накладных я не поставлю. Вдруг что не так — меня потом Приходько со свету сживет.
Упомянутый мною Приходько являлся главным бухгалтером нашего совхоза. Это был маленький, плешивый, брюзгливый мужичонка с острым крючковатым носом и маленькими мутными глазками. Его никто не любил. В совхозе, наверное, не осталось уже ни одного человека, который хотя бы раз с ним ни поцапался. Приходько был тяжел и неприятен. Но эти, кажущиеся на первый взгляд недостатками, качества его характера сливались в одно бесспорное достоинство. Он не позволял никому воровать. И этим многим был неудобен. Приходько был принципиален и щепетилен до ненормальности. Он не упускал ни одной мелочи, трясся за каждую гайку, каждый гвоздь, каждую луковицу, каждое яблоко, каждый вилок капусты. Он даже обычные хозяйственные перчатки выдавал под роспись. Когда я привозил с базы Облснаба какие-нибудь запчасти или материалы, отпущенные нам по разнарядке, Приходько, прежде чем их принять, все тщательно пересчитывал, взвешивал, вымерял. И если вдруг обнаруживалось какое-нибудь несоответствие с тем, что было указано в накладных, он тут же составлял акт о недостаче, даже если разница была копеечная. Суммы недостачи неизменно вычитались из моей скромной зарплаты. И у меня с ним на этой почве регулярно возникали стычки. Впрочем, это относилось и ко всем остальным работникам совхоза. Я боялся, что при взвешивании яблок на овощной базе снова не хватит какого-нибудь килограмма, и мне в очередной раз придется отвечать за него своим и без того тощим кошельком. Именно поэтому я и настаивал на перевешивании.
— Да не бойся ты, — сказал Королев. — Чугунов уже расписался в принятии груза. Ты в документах вообще не фигурируешь. Так что, если что выявится, спрос будет с него.
— И поделом ему, — проворчал агроном. — Будет знать, как напиваться в рабочее время. Ты, Смирнов, не стесняйся. Загони кому-нибудь по пути ящика два. Пусть этот алкоголик попрыгает.
— Да хватит тебе! — махнул на него Королев. — Игорь — человек порядочный. Ни в каких аферах замечен не был. Я уже давно к нему присматриваюсь. Все довезет в целости и сохранности. Правильно я говорю, Смирнов?
— Вы это лучше Приходько скажите, — картинно проворчал я, польщенный прозвучавшей похвалой. — А то он уже замучил меня своими вычетами.
— Да не расстраивайся ты, — улыбнулся директор. — Он даже у меня из зарплаты какие-то мелочи постоянно высчитывает. Для него что директор, что скотник — все равно. Такой уж он человек. Принципиальный. Зато у нас никогда с ревизиями проблем не бывает.
— Ладно, отвезу я эти яблоки, — вздохнул я. — Но если задержусь допоздна — дома в городе переночую, а завтра к обеду приеду.
— Лады, — согласился директор и протянул мне накладные. — Машина стоит на складе.
Я ехал по трассе с открытым окошком, подставляя лицо дувшему навстречу ветру, и размышлял о том, как удачно для меня все складывается. Возвращаться сегодня в совхоз я, конечно, не собирался. Грех упустить такую возможность побыть немного дома. Хоть чуть-чуть отдохну от этих уже опостылевших мне деревенских рож. Только бы побыстрее разобраться со служебными делами. Тогда я даже предположить не мог, что эта поездка окажется для меня роковой, и следующие пути-дороги, через которые мне предстоит пройти, уже не доставят мне радости.
Дорога была хорошей, без выбоин и ухабов. Ее недавно отремонтировали. Машина шла ровно, без скачков, словно плыла по воде, и я получал от вождения самое настоящее удовольствие.
У поста ГАИ на въезде в город меня остановили. Это было не удивительно. Грузовой транспорт всегда досматривают. Я припарковался к обочине, взял сопроводительные документы и вышел из машины.
— Что везешь? — спросил подошедший ко мне мордастый гаишник.
— Яблоки на базу, — ответил я, и протянул накладные.
Гаишник, нахмурившись, стал изучать бумаги.
— Давай посмотрим, — сказал он.
Я открыл двери фургона. Оттуда ударил какой-то резкий, кисловатый, тошнотворный запах.
"Неужели гнилья накидали?" — подумалось мне.
Гаишник прочертил по воздуху своим мясистым носом дугу и поморщился.