Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Кондырев Виктор Леонидович 22 стр.


Ответ бесконечно обнадёжил писателя.

– Главное во Франции – это не торопиться с налогами! – сказал умный человек, новый друг, врач Витя Гашкель, многозначительно посмотрев в глаза.

Некрасов давно, между нами говоря, надеялся, что лично ему, преследуемому за убеждения писателю, какие-то поблажки с налогами будут. Не платить же прожорливому фиску чуть ли не треть от всех гонораров! Так что совет не торопиться он понял как однозначный намёк, что, мол, не будь глупцом и налогов не плати. А там видно будет! Виктор Платонович успокоился и о налогах как-то даже забыл.

Но поблаженствовать в забвении ему не позволили. Требования об обязательной и немедленной оплате налоговых долгов шли неумолимым потоком, а когда встревоженный В.П. показал все эти бумажки знающему человеку, тот схватился за голову.

Этим человеком оказался Михаил Васильев, юрист по образованию, наводящий ужас на французских бюрократов своей въедливостью и знанием законов. Но законы эти Миша уважал и старался внушить это чувство всем нам, эмигрантам. Не медля, с нижайшими извинениями надо писать покаянное письмо! И бежать оплатить все налоги, штрафы и пени. А то будет катастрофа, пригрозил Миша.

В течение нескольких лет Некрасов расплачивался за свою наивность, которая чуть не была принята за злостное уклонение от налогов. Единственно, чем смог помочь Миша, – это добиться разрешения выплаты набежавших долгов в рассрочку.

Эта история увенчана моралью и хеппи-эндом – Виктор Платонович Некрасов стал самым безотказным налогоплательщиком третьей волны…

Улица Лабрюйер и окрестности

Чем могла прельстить Некрасова улица Лабрюйер? Чем очаровал этот девятый округ Парижа? Чем замечательно было жить возле площади Пигаль?

Шумное и голосистое, захламленное, бестолковое и балдёжное место.

Не протолкнуться от туристов, поток машин на улицах до трёх часов утра. Ни одного нормального магазина, всё какие-то лавчонки, кафе, обжорки, секс-шопы, бары размером с будку сапожника, с парой девочек.

В общем, шипучая и пенящаяся парижская жизнь, обольстительная для нас, залётных простаков и дурачин, но обрыдлая живущим в округе парижанам.

Некрасов же искренне считал, что это и есть тот самый старый Париж его мечты, что с квартирой необыкновенно повезло и что только невесёлые люди с ограниченным кругозором, которых принято называть филистерами, могут позволить себе постно оглядываться или ханжески воротить нос.

Квартира рассчитана была на холостяка, малоденежного, но всё-таки могущего себе позволить столоваться в бистро или ресторанчиках по соседству. Так как кухня подходила разве что для узкоплечего карлика и позволяла лишь вскипятить воду на миниатюрной газовой плите, приготовление яичницы вырастало в проблему.

Квартирный выбор прекрасно иллюстрировал парижские капризы Некрасова – мол, Галка, абсолютная мудачка, ничего не понимает, и в частности своего счастья жить в старом Париже.

– Сам такой! – возмущались мы с Милой, за глаза, конечно.

Надо же, выбрать такую халупу! Никакой это не старый Париж, ничего хорошего нет в этом грязном и трескучем квартале! И только такая бесхитростная душа, как Вика, мог клюнуть на чуть ли самый клоачный район Парижа. Кто живёт там испокон веков, у кого иного выхода нет – пусть себе живут! Но чтоб поселиться здесь по собственной воле – это надо уметь!..

Полгода назад Некрасову была предложена парижской мэрией большая квартира, на самой южной кромке Парижа, на бульваре Брюн. Квартира оказалась двухэтажной, с антресолями, что-то вроде ателье художника, с высоченным потолком в главном помещении. Виктору Платоновичу она не понравилась, слишком уж огромная, никакой мебели не напасёшься, оправдывался он потом. Да и на таких стенах ничего не будет заметно: ни рисунки, ни фотографии, ни картины, ни штучки-мучки. Нет-нет, это не подходит…

Господи, нет предела человеческой непрактичности, постанываем мы с досадой и по сей день, проходя иногда мимо этого дома.

Дело, безусловно, было не в необъятности квартиры. Загвоздкой было то, что предлагались эти современные апартаменты в новом безликом доме, а не в постройке прошлого века на узенькой старой парижской улице. И отказался Виктор Платонович, как дитё малое и неразумное, прямо-таки от подарка небес!

А потом жалел, живя на улице Лабрюйер, в живописной квартирке с окнами на симпатичную улицу, но терявшую свой шарм, когда промчится по ней ревущий мотоцикл или воющая полицейская машина, а потом, через минуту, другой мотоцикл и ещё одна машина, и так до рассвета…

В один из первых наших парижских дней В.П. позвал прогуляться по округе, купить сигареты, газету, выпить, если захотим, кофе. Чего дома сидеть, время терять! Сходим ещё раз на нашу веселую пляс Пигаль, благо это в двух шагах.

Утром площадь, воспетая поэтами, живописцами, эротоманами, ночными гуляками и всеми путеводителями, выглядела блёкло, буднично и постыло. Захламлённые тротуары, кучи мешков с ночным мусором и набитые пустыми бутылками урны придавали ей гадостный вид. В кафе редкие трезвые посетители читали газеты. Девочек было раз-два и обчёлся, да и выглядели они какими-то долгожительницами.

Ну и ну, переглянулись мы с Викой, вот тебе и Пигаль! Бывает повеселее…

Зато ночью пляс Пигаль содрогалась в неоновых вспышках, обольщала игривой бегущей рекламой, шумела непонятно откуда извергавшейся музыкой и орала противными гудками машин, осатаневших в постоянных уличных пробках. Особую пикантность этой суете придавали внезапные, прямо под ухом, придурочные вопли зазывал, без церемоний хватавших за руки хихикающих и отнекивающихся зевак у дверей каких-то заманчивых, как подсказывало воображение, злачных местечек.

В прилегающих улицах, улочках и тупичках таковых размещалась тьма-тьмущая. Крошечные полутёмные или с эротической, надо думать, подсветкой – то ли ночные бары, то ли микробардачки. Дверь полуоткрыта, пара столиков со скатертью и свечами, в глубине у стойки бара – две-три девицы наилегчайшего поведения, издалека необыкновенно притягательные. Публика, по русским понятиям абсолютно трезвая, оробело фланировала мимо этих манящих гнёздышек разврата, прикидывая, видимо, в уме финансовые возможности.

Между этими уютными притончиками несли вахту блудницы всех возрастов, рас и размеров. Некоторые были настоящим образом голы, другие чуть прикрыты, третьи, недотроги, стояли в строгих платьях, застегнутых на все пуговицы. На крохотных перекрестках шушукались и театрально жестикулировали проституты – нежнейшие мужчины в неправдоподобно узеньких брючонках.

Вдали – неоновый контур мельницы «Мулен Руж»…

И на каждом шагу секс-шопы, иные площадью с гастроном, иные чуть больше вагонного туалета. Цепи, железные маски и оковы, немыслимых размеров и конфигураций половые члены, модулируемые влагалища с подогревом и поддувом, надувные куклы с алыми ротиками, кнуты, плети, батоги и какие-то шпицрутены…

Полки срамных книг, журналов, альбомов. Мириады кассет, с которыми ценители удаляются в приватные кабинки для интимного просмотра. И всё в свободной продаже! Глаза пугливо разбегаются, а дыхание затрудняется.

Пойдём, проходите, зовёт Вика, вы не в Кривом Роге, чего стесняетесь!

– Когда меня впервые привели сюда парижане, – подбадривает он нас, – я тоже не знал, куда деваться от стыда, а сейчас всех приезжих буду водить…

Разве не удивительно, веселился он.

Удивительно, конечно, удивительно, пришибленно соглашались мы и торопились на улицу, в гущу провинциалов, жителей заморских территорий и бледнолицых туристов…

А завтра – дальнейшее приобщение к тонкостям столичной жизни. Порнография! Приятно наслышаны!

– Пойдите обязательно! – было приказано Викой. – Каждый культурный человек должен это знать!

Порнушный фильм в абсолютно пустом зале, конечно, оглушил новизной, но к концу как бы разочаровал и поднадоел своей ненатуральностью. Да-да, решили мы, впечатляет, но ниже среднего. Даже в долгие зимние вечера не слишком поразвлекаешься…

Вот и тем безликим утром мы с Виктором Платоновичем корчим недовольные рожи: бывает, дескать, веселее.

– Может, поедем прокатимся на метро? – придумал развлечение В.П. – Покажу тебе одну штуку!

Здесь же, на пляс Пигаль, спустились в метро. Через пару остановок поезд метро вылетает из-под земли и по эстакаде грохочет на уровне третьего этажа.

Я таращусь во все глаза – всё ведь в диковинку.

– Мы выходим!

Шумная и неуютная площадь, серые дома, скопище чернокожего народа, красоты, скажем прямо, никакой. Фонари, как сталагмиты из голубиного помета.

– Знаешь, как называется эта станция? «Сталинград»! В честь битвы! – торжествующе сообщает В.П.

Я вежливо удивляюсь. Послонявшись, едем домой.

– Ты так и не уловил, Витька, – говорит Некрасов, глядя в окно. – Как мы едем? От «Сталинграда» до «Пигаль»! Вот совпадение… Я одно время хотел так назвать новую книжку – «От Сталинграда до Пигаль». Мол, еду по этой линии и вспоминаю жизнь… Но не решился! Звучит слегка ёрнически. А, как ты думаешь?

Звучит, конечно, хлёстко, соглашаюсь я, но давать лишний повод для насмешек не стоит. Начнут всякие там советские бумагомараки злопыхать, чего их дразнить лишний раз.

– Да я на это, в общем, положил! Главное, я и сам не хочу! Чего поминать всуе… – говорит Вика и молчит уже до самого дома…

Французский без прононса

Встретив нас, Вика как мог старался подыскать нам приятелей-французов. Мол, чтобы мы практиковались в разговоре. Но из-за своего жалкого словаря и чудовищного произношения мы стеснялись вымолвить даже простейшую фразу по-французски. И если мы иногда осмеливались высказать подряд несколько слов, наши собеседники так напрягались, как будто старались вникнуть в третий секрет Фатимы. И после декламации продуманной, как нам казалось, фразы наступала унизительная пауза, после чего нас тихо переспрашивали: «Как вы сказали?»

И сколько из нас обиделись на Францию! Раздражала дикость местного населения – подавляющее большинство французов не знали даже приблизительно великого русского языка и чихали на своё невежество.

Нашей семье в эмиграции повезло, мы не прошли через все адовы круги и муки. Мы приехали к родителям, нам сразу же помогли – морально и материально.

Некрасов устроил нас в благотворительный фонд для еврейских политических беженцев. Его шеф, с сумрачной фамилией Фауст, хотя рождён он был Адамом Райским, оказался участником Сопротивления и сердечным приятелем Виктора Платоновича. В фонде помогли советом и ободрили, дали денег на обзаведение, оплачивали транспорт, курсы французского…

Длинные, как полицейская дубинка, местные огурцы мы нарезали кружочками и подали гостям – угощайтесь!

Парижане, прежде чем съесть ломтик, долго орудуют ножом и вилкой, очищая кожицу. Некрасову приходилось постоянно уговаривать всех есть прямо так, это вкуснее! Но парижане не соглашались и пугали, мол, так никто огурцы не ест, можно отравиться. Мы дивились такому идиотизму.

Это ещё ничего, шутил наш новый друг Юра Филиппенко, а вот когда вам в буржуазном доме подают целый персик и вы обязаны очистить его от кожицы десертным ножом и вилкой, тогда вы обливаетесь одновременно и горячим, и холодным потом. Есть что потом вспомнить!

Но все эти огурцы и персики с кожицей просто ничто по сравнению с французским языком!

Некрасову было хорошо, он сразу же окунулся в русскую среду и уже не вылезал из неё, как говорится, до могилы. Наслаждаясь обществом, в котором все, и французы в том числе, говорили только по-русски. И совершенно не терзался, что это препятствует совершенствованию французского языка. Он и так говорил по-французски, как мы поначалу думали, прекрасно, просто нам всем на зависть!

А наш Вадик ещё лучше, все им гордились – пойди купи хлеба и узнай, когда они закрываются на перерыв!

Примерно тогда же я с ужасом констатировал, что несколько часов ежедневных занятий на курсах французского языка дали огорчительные плоды. Все беды усугублял французский прононс, недоступный носоглотке и уху простого советского человека. Даже два-три слова подряд произносились с некоей мукой. Французам же никакая мука не помогала, чтобы понять эти слова. Я в панике кинулся заниматься дополнительно, дома.

Но где можно пристроиться?! Негде! Нет ни малейшего местечка или закутка!

Домочадцы постоянно толкутся друг у друга на голове, от вечерних гостей спасу нет, каждую минуту, как аврал на подлодке, громыхает телефонный звонок, а разговоры чётко прослушиваются из любого уголка нашего терема-теремка. Все без исключения родичи, каждый в своей комнате, громко переговариваются, даже если кто в уборной.

Выход нашёл Вика.

В нашем теснейшем, как средневековый каменный мешок, санузле он положил на ванну гладильную доску, установил настольную лампу и усадил меня на стульчак унитаза.

Самообразование длилось ночами. Виктор Платонович помогал как мог.

По телефону говорил только громким шёпотом, шипел на часто нарушавших шумовую дисциплину маму и Милу и осаживал гомонящих гостей.

Через пару месяцев я начал понимать написанное на вывесках и осмысленно читать крупные заголовки газет – это радовало.

В общем-то, мы постепенно опарижанивались, как говаривал В.П. Мы научились ходить боком, как крабы, не отрываясь от витрин, понимать магазинные этикетки и при малой нужде смело проходить в уборную в первом попавшемся кафе…

Французы оказались чудом!

Мы с Некрасовым таскали их за собой по хвостатым очередям в префектурах, тянули с собой в магазины, мэрии, школы и издательства. Заставляли обзванивать всех бюрократов, искать ключи к влиятельным персонам, писать ходатайства и быть нашими гарантами, выслушивая наши стенания или похвальбу. Даже сейчас, через тридцать пять лет, мы поражаемся, как наши милые французские приятели не послали нас тогда в заветное место, а терпеливо и безропотно, как с парализованной бабушкой, возились с нами, не пытаясь придумать хоть какие-нибудь благовидные отговорки…

У мамы появилась первая близкая подруга.

Галина Никитична, бывшая дягилевская балерина, жила по соседству и однажды, придя в мясную лавку, обнаружила привязанную к ручке двери скулящую собачку. Ты чья, поинтересовалась добрая старушка, а мясник ответил, что собачка по-французски не понимает, она русская, её забыла хозяйка и сейчас, вероятно, вернётся за ней.

Но Галина Никитична привела Джульку прямо к нам домой. Так и познакомились.

В первый день она страшно удивилась, когда мама спросила у неё, кто в Париже может вставить молнию мужу в штаны.

– Зачем вашему мужу молния в штанах? – поразилась она и тревожно уставилась на маму.

Старая эмигрантка, она не знала, что такое застёжка-молния.

Некрасов первое время долго беседовал с ней, расспрашивал о знаменитой балетной труппе Дягилева «Русский балет», о Нижинском и Фокине, Карсавиной, Спесивцевой…

– С Бакстом я была очень хорошо знакома, – мило улыбалась Галина Никитична, – а вот Бенуа был холоден со мной…

Вика очаровывался и выспрашивал подробности, приносил из кабинета книги и альбомы…

Переехав в Ванв, мама перезванивалась с ней всё реже и реже, и Галина Никитична как-то потихоньку, в безвестности скончалась. Мы узнали об этом из третьих уст…

Приехали мы в Париж в конце апреля, и Вадик был устроен в школу, чтобы не болтался без дела и учил язык. Некрасов позвонил кому-то, и нам нашли школу на один месяц, мол, никаких особых документов там не спрашивают. Заведение было для детей арабских и португальских эмигрантов, хуже некуда, но тогда мы обрадовались счастливому выходу из затруднения.

И начал Вадик ездить в школу на автобусе до самого моста Пон-нёф.

Каждый день дядя Вика сопровождал и забирал внука. Относился он к этому поручению со всей серьёзностью. Перед школой они заходили в кафе, Вика пил кофе, а Вадику оплачивалась партия на игорном автомате, хотя малым детям играть запрещалось.

– Главное, обходить запреты! – весело поучал он Вадика, и тот охотно соглашался…

В первое лето нашей эмиграции во Франции разразилась свирепая засуха. Жара стояла невообразимая. А так как приезжие израильтяне внушили Миле, что если на улице жарко, надо закрывать окна и задёргивать занавески на окнах, мы обливались потом в плотном полумраке.

Для Вадика начались первые школьные каникулы. Ему надо куда-то поехать, не оставаться же всё лето в вонючем Париже, суетилась по телефону бабушка.

Вадик был отправлен в русский скаутский лагерь, к «Соколам». Добрые люди из первой эмиграции сказали Некрасову, что там очень интересно. Дети, мол, ходят в походы, вечерами разводят костры, а по утрам разучивают молитвы.

Отправлялся он в скаутскую неизвестность скромно, за ним просто заехали домой, но встречали через месяц с помпой, всей семьёй. На вокзале Виктор Платонович насмешливо поинтересовался, как обстоят дела с молитвами.

– Ничего не выучил! Времени не было! – иронично улыбнулся Вадик.

Хотя они часто и протяжно пели «Фольксваген наш Господь в Сионе», добавил он. «Коль славен» для Вадика было слишком заумно.

Кроме того, сын наш в лагере обовшивел!

Панику в семье в корне подавили знающие люди. Не волнуйтесь, успокоили, все дети летом привозят домой вшей. Это милые, безобидные вши, идите в аптеку и купите брызгалку.

После войны бабушка, мечтательно вспоминал я, тщательно вычёсывала из моих волос гнид. Частым, из белого рога гребешком. Вши падали на расстеленную на столе газету…

Вика поддержал меня и рассказал жуткую историю о смерти от тифа их соседского мальчика во время Гражданской войны.

– Мальчика звали Нолик, – скорбно уточнил он.

И пошёл в аптеку за средством для изведения вшей.

Начали подумывать о работе для Милы.

Галина Никитична увидела в какой-то витрине подходящее приглашение на работу. Подходящим оно ей показалось потому, что работа не требовала ни знания французского, ни особых навыков – надо было красить шелковые платки. С восьми утра, работа сдельная. Одевшись понаряднее и наведя обольстительный марафет, Мила потянула с собой Вику как переводчика.

Назад Дальше