— Мы вернем тебя назад, — он произнес эти слова вслух, словно давая торжественную клятву. — Тебя и остальных.
В этот момент он понятия не имел, как собирается исполнить свое обещание, но твердо знал, что если понадобится, посвятит этому всю жизнь.
Капсула никак не отреагировала. Чего и следовало ожидать. Кравитц внезапно почувствовал страшную усталость и, не раздеваясь, повалился на кровать. Это был трудный день. Трудный и бессмысленный.
«Мириам, — думал он, засыпая. — Мириам, прости… я не смог… ни тогда, ни теперь…»
Внезапно он понял, что все еще сжимает капсулу в руке, но уже не было сил вставать и искать портсигар. Кравитц засунул ее под подушку, как ребенок любимую игрушку.
Его разбудил телефонный звонок.
Кравитц с трудом приподнялся на постели, тряхнул головой, приходя в себя.
«Если это Долингер, он подождет… Что за манера будить постояльцев, когда они об этом не просят?»
Но это был голландец.
— Вильямс, что, черт побери, вам еще нужно? Неужели вы до сих пор не поняли… Что вы сказали?.. Барьер?.. Вы серьезно?.. Да-да, конечно. До свидания.
Кравитц выбежал на балкон как был — босиком. За ночь изрядно потеплело, небо обложили низкие тучи. Весь центр города тонул в белесом тумане. Кравитц бросился назад, в спешке вытащил прибор ночного видения, собрал, стараясь не уронить и не растерять детали. Это было нелегко — руки дрожали от волнения. Он вынес прибор на балкон, настроил, приник к окуляру. Все, как обычно — никакого движения. Или… Кравитц затаил дыхание. Грузовик исчез. Восемь лет он простоял без движения в дюжине метров от Барьера, восемь лет он вез утренние газеты и рождественские открытки тем, кто так и не прочитал их, его фото обошло все журналы мира, а теперь он исчез… Нет, не исчез, а уехал. Кравитц увидел, что грузовик стоит в сотне метров в стороне, а водитель вылез из кабины и растерянно оглядывается вокруг — недоумевает, наверное, почему так неожиданно рассвело.
«Это случилось, — подумал Кравитц. — Это наконец случилось».
Раздался истошный звук сирены, и на площадь одна за другой стали выезжать полицейские машины. Но Кравитц этого не видел — он был уже на лестнице. Ботинки он надел, а пальто брать не стал. Вместо этого он сжимал в руке, словно величайшее сокровище, старинный портсигар.
— Подожди еще немного, Мириам, — шептал он. — Я скоро буду дома.
И ему казалось, что он слышит тихое эхо собственных мыслей. «Буду дома… Скоро…»
Перевела с немецкого Елена ПЕРВУШИНА
© Frank W.Haubold. Heimkehr. 2007. Печатается с разрешения автора.
Майк Резник
Шесть слепцов и чужак
Иллюстрация Игоря ТАРАЧКОВАЕсть такая притча о четырех слепцах и слоне. Первый слепец ощупал хобот и заявил, что слон — это змея. Второй ощупал ногу и пришел к выводу, что слон — это ствол дерева. Третий ощупал бивень и сказал, что это копье, а четвертый ощупал хвост и заявил, что это веревка…
Знаете, если бы Папа Хемингуэй побывал здесь в 2038 году, он написал бы «Слякоть Килиманджаро», потому что обнаружил бы на горе именно это.
В 1900 году гора сияла красотой. Снег и лед на ней были видны за 80 миль. К 2000 году девяносто процентов его исчезло. И никто не знает почему. Или, наверное, подобно тем слепцам, каждый знает причину, но каждый не прав.
Правительство Танзании начало паниковать в 2015 году. В конце концов, после резкого уменьшения численности диких животных в национальных парках в результате уничтожения среды обитания и браконьерства туристы, посещающие Килиманджаро, были главным источником твердой валюты. Танзанийцы даже пробовали засыпать склоны искусственным снегом, как это делают на горнолыжных спусках.
Разумеется, ничего у них не получилось. Ведь они попытались восстановить основную часть грандиозного ледника, а не проложить трассу для нескольких лыжников.
Поэтому льда и снега становилось все меньше, и к 2038 году его осталось с гулькин нос. Но то был особый год — ровно сто лет назад Эрнест Хемингуэй написал классический роман «Снега Килиманджаро», и мой спонсор, журнал «Джиографи мэгэзин», решил профинансировать последнее восхождение на эту гору, «чтобы пройти по следам Хемингуэя и в последний раз испытать благоговейный трепет перед Килиманджаро».
Задумка казалась неплохой, даже если Папа не заходил выше границы леса и не поднимался на ледник. Во всяком случае, так в редакции считали все.
Нас было шестеро плюс носильщики.
Джим Донахью, фотограф. Он завоевал несколько наград, и его фотографии опубликованы почти во всех престижных журналах мира, посвященных путешествиям и природе.
Адриан Горман, проводник. Он поднимался на гору раз двадцать или тридцать и даже написал об этом две книги. Среди нас он, можно сказать, знаменитость. Горман это знал и вел себя соответствующе. Особой симпатии ни у кого не вызывал, но мы доверили ему отвести нас на вершину и обратно.
Чарлз Нджобо представлял правительство Танзании. В каждой экспедиции есть такой представитель, что создает дополнительное рабочее место в этой нищей стране. Он никак не хотел верить, что мы пошли на все эти трудности и расходы, лишь бы взглянуть на то место, где давно умерший писатель нашел труп леопарда. Нджобо упрямо считал, что тут замышляется нечто зловещее, и твердо решил докопаться до истины.
Бонни Херрингтон, видеооператор. Крепкая, как гвоздь, надежная, как швейцарские часы. Я никогда не пойму, как она смогла подняться на гору, приклеившись глазом к видоискателю, а ведь большинство из нас едва одолели подъем, не обременяя руки и зрение. Но Бонни сумела.
Рэй Гловер, звукооператор Бонни, электрик и мастер на все руки. Огромный человек-танк, выполняющий любое ее желание. Когда я спросил его — почему, он объяснил, что Бонни уже заработала ему два состояния, и он ожидает третье, когда документальный фильм о нашем восхождении будет готов к выходу в эфир.
И я, Энтони Тарика. Имею ученые степени по биологии млекопитающих и ботанике. Предполагаю, меня выбрали по той простой причине, что так было дешевле, чем посылать биолога и ботаника.
Я должен также упомянуть Муро, главного носильщика из племени чагга. Он немного говорит по-английски и чуть-чуть по-немецки, а потому слишком горд, чтобы есть и спать с остальными носильщиками. Муро всегда разводил себе костерок на полпути между ними и нами, что соответствовало его положению в нашей экспедиции. Ему предстояло сыграть одну из основных ролей в нашем приключении.
Природные условия ниже бывшей границы снегов изменились мало. Когда поднимаешься на две тысячи метров, даже в тропиках по ночам стоит страшная стужа — и это лишь треть пути до вершины.
Три четверти деревень уже остались ниже, но вы еще в густом лесу и надо соблюдать осторожность. Даже сейчас в лесу еще бродят несколько носорогов, буйволов и слонов, но заметить их очень трудно. Ярких черно-белых обезьян колобусов глаз ловит намного легче. Бедняжки — наверное, именно поэтому их осталось так мало.
На высоте трех километров появляется пар от дыхания, когда солнце начинает садиться, и если идти, напрягая силы, то увидеть его легче, чем отдышаться. Здесь все еще можно время от времени заметить слона, а иногда и леопарда, но почти вся живность на такой высоте или закапывается в грунт, или пускает в ход крылья.
На четырех километрах дышать лучше через нос, потому что воздух становится очень разреженным и сухим.
Чуть ниже пяти километров вы набредете на деревушку Кили, где живет племя чагга. Говорят, тут все было покрыто снегом полвека назад. Женщины обрабатывают поля. Для разведения скота здесь слишком высоко, поэтому мужчинам почти нечем заняться, и они большую часть времени бездельничают.
У Донахью на высоте началась серьезная одышка. Он стоял, согнувшись, и ловил ртом воздух. Один из носильщиков направился к нему с кислородным баллоном, но когда Донахью заметил, что Бонни нацелила на него камеру, махнул ему, чтобы тот отошел.
— Что вы думаете, мистер Горман? — спросил он.
— Думаю, что сегодня подниматься выше не стоит, — ответил Горман. — Через час темнота уже не позволит фотографировать. Предлагаю разбить здесь лагерь, а на рассвете выступить.
Донахью наконец-то перевел дыхание и кивнул:
— Как, черт побери, этот толстый пьяница Хемингуэй сюда поднялся?
— А он, наверное, и не поднимался, — предположил Горман.
— Мне все-таки хочется думать, что поднимался, — упрямо возразил Донахью.
— А будет ли разница, если вы узнаете, что не поднимался?
— Ни малейшей. В редакции велели пройти по его следам, реальным или вымышленным — все равно. — Он улыбнулся. — И это не самое худшее. Они могли поручить мне пробежаться с быками.
— А будет ли разница, если вы узнаете, что не поднимался?
— Ни малейшей. В редакции велели пройти по его следам, реальным или вымышленным — все равно. — Он улыбнулся. — И это не самое худшее. Они могли поручить мне пробежаться с быками.
— Во всяком случае, мы делаем это за их счет, — вставила Бонни.
— За их шиллинг, — уточнил Горман. — Вы сейчас на британском Востоке.
Я взглянул на великого Адриана Гормана, легенду своего времени, автора двух книг о собственных приключениях, и искренне ему посочувствовал. «Бедный сукин сын, — подумал я, — ты даже не знаешь, чья это теперь страна. Господи, да она перестала быть британским Востоком или чьим угодно еще до твоего рождения».
— Значит, мы остановимся здесь на ночь? — спросил Донахью.
— Поднимемся еще метров на пятьдесят. Там есть шесть хижин, их построили для альпинистов. Внутри кое-какие припасы, и в них намного теплее, чем в палатках. Нас шестеро, и хижин шесть. Как раз то, что надо.
Мы подошли к хижинам через полчаса.
— Где разместятся носильщики? — спросила Бонни, оглядываясь.
— В палатках.
— Им же будет ужасно холодно.
— Они чагга, — ответил Горман. — Привычные.
Я повернулся к Муро:
— Это так?
— О да, — заверил он. — Чагга не боятся ничего.
— Кроме занаке, маконде и масаев, — с усмешкой добавил Горман. — Как думаете, почему они забрались так высоко на эту чертову гору?
Муро угрюмо взглянул на него, но промолчал.
— Нам все равно, почему чагга забрались на гору, — вмешался Рэй Гловер. — Нам важнее узнать, почему сюда поднялся леопард.
— Не совсем так, — поправил его Донахью. — Нам важнее узнать, где этот леопард. Это Хемингуэю хотелось понять — почему.
— А вот интересно, ваших читателей это действительно волнует? — осведомилась Бонни, когда носильщик обошел нашу компанию, наливая каждому горячий чай.
— Надеюсь, что так, — заметил Рэй, потирая руки. — Командировка в Сахару мне сейчас показалась бы весьма привлекательной.
— И станет еще более привлекательной, когда мы доберемся до границы снега, — добавил Горман.
— И когда это произойдет?
— Когда-нибудь завтра утром. Сто лет назад мы бы уже вчера шли по снегу.
— Мне довелось увидеть только фотографии, — сказал Рэй, — но все равно трудно представить старину Килли без ее роскошной ледяной шапки.
— Еще труднее это будет сделать всем десяткам тысяч людей, которые живут на нижних склонах горы, — добавил Горман. — Это очень много воды, которая перестанет к ним течь.
— А я лишь надеюсь, что к ним не потечем мы, — пробормотала Бонни. — Тут склон гораздо круче, чем в фильмах, которые я видела.
— Вы видели тех, кто поднимался по тропе Марангу, — пояснил Горман. — Там более легкий путь к вершине.
— Тогда почему мы не пошли тем путем, черт возьми? — вопросил Донахью. — Ведь нам поручили описать и заснять не восхождение, а то, что мы найдем.
— По тропе Марангу до сих пор ходят каждый день, и никто там ничего не нашел, — пояснил Горман. — Мы первые за более чем пять лет, кто выбрал тропу Мвека. Если леопард существует, мы найдем его здесь. Снег на горе тает таким образом, что леопарда наверняка нашли бы, лежи он где-нибудь возле тропы Марангу.
— Вы понимаете, — сказал Чарлз Нджобо, заговорив впервые за несколько часов, — даже если вы найдете этого леопарда, вам не разрешат его перемещать?
— Вы говорите это дважды в день, — раздраженно огрызнулась Бонни. — Разве вам кто-нибудь возражал?
— К тому же, — добавил Рэй, — если он там есть, то оттаивал уже несколько лет. И кому захочется тащить его домой?
— Я лишь должен убедиться, что вы это понимаете, — повторил Нджобо.
— Они понимают, — заверил Герман и похлопал по своей винтовке. — Кстати, я пристрелю первого, кто попытается смыться с леопардом.
— Что, и ты тоже? — удивился Рэй. — Да никто не захочет мараться. Он наверняка так воняет, что мы почуем его намного раньше, чем увидим.
— Если он вообще там есть, — добавил Донахью.
— И на этой оптимистической ноте я предлагаю всем поужинать и немного поспать, — сказал Горман. — Завтрашний день обещает стать долгим.
Повар приготовил нам какое-то очень сухое и волокнистое мясо, которое носильщики принесли с собой — кто-то сказал, что это антилопа-прыгун, — а после ужина мы разошлись по хижинам.
Я принял лекарства — я лет на десять старше любого в экспедиции, у меня повышенное давление и уровень холестерина до небес — и попытался заснуть. Конечно, мышцы у меня настолько устали, что я проспал бы всю ночь даже без судорог, но не мог унять возбуждение. До сих пор большую часть работы делали Донахью и Бонни, но мы поднялись на высоту, где наконец-то понадобятся мои знания специалиста. Если там замерзший леопард, то где он, вероятнее всего, может оказаться? Этот вопрос порождал следующий: чем он там питался? Очевидно, травоядными. А это означало, что там должны были водиться травоядные до того, как ледник превратился в слякоть. Если так, то чем эти травоядные питались? Какие виды растений там росли и какие виды травоядных они могли прокормить? Леопард не стал бы отходить слишком далеко от добычи, особенно когда его так легко заметить на фоне белого снега, поэтому знание привычек его добычи приведет меня туда, где он жил и умер.
Я начал вспоминать увиденные сегодня растения, мысленно сортируя их и стараясь понять, какие из них новички на этом склоне, а какие могли здесь расти и в те времена, когда ледник был большим… И вдруг я открыл глаза — было уже утро, а в лагере кипела бурная деятельность.
— Доброе утро, профессор, — поприветствовал меня Горман, руководивший приготовлением завтрака.
— Доброе утро. И я доктор, а не профессор.
Горман пожал плечами:
— Что в лоб, что по лбу.
Не успел я ответить, как он подошел к костру и принялся выговаривать одному из помощников.
— Надеюсь, мы наткнемся там на каких-нибудь слонов или львов, — негромко сказала Бонни. Она подошла, наблюдая за очередной вспышкой раздражения нашего проводника. — Иначе станет лишь вопросом времени, когда он использует носильщиков вместо мишеней.
— У него репутация лучшего, — заметил Рой, подходя к нам.
— Что ж, в следующий раз надо будет сперва выяснить, лучшего в чем, — отозвалась Бонни. — Лет сто или двести назад он расхаживал бы с плетью и лупил каждого носильщика.
— А потом гадал бы, почему мы морщимся всякий раз, когда он проходит мимо, — с улыбкой добавил Рэй.
— Хочу вам сообщить кое-что, — сказал я, и все повернулись ко мне. — Мне он нравится не больше, чем вам, но готов поспорить, что каждый член нашей экспедиции вернется домой в целости и сохранности. На мой взгляд, он не похож на проводника, теряющего много клиентов из-за паники или беспечности.
— Наверное, вы правы, — согласился Рэй и неожиданно улыбнулся. — Скорее всего, он теряет их намеренно.
Мы быстро позавтракали яичницей с колбасой. Затем Горман встал, дважды хлопнул в ладоши и объявил, что пора выступать.
— У меня тут мысль появилась, — сказал Джим Донахью. — Почему бы нам не объявить награду в тысячу долларов тому, кто первым заметит леопарда? Это нам ничего не будет стоить, если только кому-нибудь не повезет.
— Плохая идея, — возразил Горман, и я заметил, что Чарлз Нджобо кивает, соглашаясь с ним.
— Почему?
— Носильщики здесь для того, чтобы нам помогать. Они тащат палатки, провизию, чай, камеры и все прочее. Если предложите тысячу долларов тому, кто найдет леопарда, которого, возможно, здесь и вовсе нет, то они разбредутся по всей горе, и их потом не соберешь, а ведь они нам нужны.
— Хорошо, я все понял, — признал Донахью. — А что если мы лишь попросим их посматривать по сторонам, не обещая ничего?
Горман ухмыльнулся:
— Что ж, можете попробовать.
Тут к нам подошел Муро и сообщил, что палатки сложены в хижинах, носильщики нагружены камерами и звуковой аппаратурой, про аптечку тоже не забыли, и экспедиция готова продолжать восхождение на Килиманджаро.
— Кому-нибудь нужно еще время на сборы? — спросил Горман. — Нет? Тогда в путь.
Мы начали восхождение, и хотя снега едва хватило бы, чтобы слепить снеговика, здесь было холодно. Воздух разреженный, и через несколько минут все стали задыхаться. Ну, кроме Муро и носильщиков, которым наши мучения, похоже, казались забавными.
У Гормана хватило ума — никогда не спишу это на сочувствие — устраивать через каждые полчаса привал, чтобы мы отдышались. На третьем привале, около половины десятого, Муро уставился куда-то вдаль, затем достал бинокль.
— Как думаете, что он там увидел? — спросила Бонни и, прищурившись, посмотрела в ту же сторону.