– Исключено.
– Ничего, кроме вида из окна, его не насторожило?
Все. Субисаррету настораживает все, связанное с Виктором Варади. Его квартира, его образ жизни, его привычки, и, наконец – его поведение в ночь убийства и последующее исчезновение. Но все это можно хотя бы объяснить, пусть и со временем, заполучив определенный набор фактов. Объяснить же метаморфозы с окном – невозможно.
Не-воз-мож-но.
– …Вид из окна – главная заковыка.
– Могу предположить, что некий человек, войдя в некую квартиру, получил шанс взглянуть в глаза другой… параллельной реальности.
– Более удобоваримого объяснения нет?
– Я такового не нахожу.
– А я – не особенно верю в мистику.
– И при этом интересуетесь одним из самых мистических растений…
– Всего лишь по долгу службы. Час назад я знать не знал о его существовании. А вы сами когда-нибудь имели с ним дело?
– В каком смысле?
– В самом прикладном. Экспериментальном, так сказать. Чтобы понять что-то, одной теории недостаточно. Словом, испытывали ли вы действие ибоги на себе?
Обгрызенный ноготь Энеко Монтойи, поболтавшись пару секунд в воздухе, нацелился прямиком в переносицу Икера.
– Вы спрашиваете меня как полицейский инспектор?
– Скорее, как друг Иерая.
– В любом случае мой ответ – «нет». Я всего лишь университетский преподаватель. Моя специализация – история мировых религий. А африканские религиозные культы – скромное хобби, не более. И об ибоге мы говорим лишь в контексте моих знаний и представлений о бвити. Просто потому, что сам бвити основан на употреблении этого… м-м… растения.
– Ясно. Незаменимая штуковина эта ибога, да?
– Для исповедующих культ бвити – безусловно. Они так и называются – «едоки ибоги». Кроме того, каждый, кто ежедневно соприкасается с ибогой, способен выдерживать экстраординарные физические нагрузки на протяжении длительного времени. Она многократно увеличивает мускульную силу и общую выносливость…
– Н-да, – хмыкнул инспектор. – С такими рекомендациями от специалиста невольно призадумаешься о закупке пары-тройки тонн этого чудо-средства. Чтобы на все городское полицейское управление хватило. А то работа у нас собачья и рабочий день не нормирован.
– Да. Вот еще что: ибога – отличный афродизиак…
– Э-э, тогда парой-тройкой тонн вряд ли обойдешься.
– Это такой полицейский юмор? – Монтойя подмигнул Икеру дергающимся левым глазом.
– Я совершенно серьезен.
– Ну да. Тем более что и ибога – чрезвычайно серьезное растение. Более всего она ассоциируется со смертью. Причем не только в метафизическом смысле. Во время церемонии инициации…
– Инициации?
– В культе бвити – аналог христианского крещения. Так вот, во время церемонии инициации случаются и летальные исходы.
– Что-то вроде обычного передоза?
– Упрощенно – да. Хотя это, скорее, исключение, чем правило. И зависит от индивидуальных особенностей организма. Обычно нима не промахиваются с дозировкой…
– А видения тоже зависят от индивидуальных особенностей организма?
– В видениях «едоки ибоги» совершают путешествие к своим умершим предкам, а те, в свою очередь, отводят их к богам. Эта схема вполне традиционна и обща для всех. Индивидуальна только картинка самого путешествия. Так сказать, его ландшафт…
Мотели и автомобильные стоянки тоже являются частью путешествия. И вполне традиционной. Вот только кто предпринял это путешествие?
Уж точно не Субисаррета!
– Вообще, ибога – растение, которое позволяет видеть мертвых. И это – растение богов… Надеюсь, вы не посчитаете это пропагандой наркотика, инспектор?
– Нет. Но у меня возник еще один вопрос.
– Относительно ибоги?
– Относительно самого культа. Возможно ли, чтобы его последователем стал европеец?
– В принципе, такая возможность не исключена. Но для этого нужно стать своим в общине, а это, согласитесь, требует времени. Месяцем или даже годом здесь не обойдешься.
– А… двумя?
– Мне трудно сказать. Но испытать воздействие этого растения на себе можно и без религиозной церемонии. В порядке чистого эксперимента. Есть масса свидетельств путешествующих по Африке европейцев, начиная с бельгийских и голландских колонизаторов и миссионеров.
– И все они видели божества?
– Все они видели мертвых и разговаривали с ними.
– Мертвых?
– Своих мертвецов. Ушедших близких.
Ушедшие близкие.
К ним можно отнести деда и бабку Икера. Их отношения с внуком не всегда складывались просто, но Икер скучает по ним. Альваро Репольес тоже был близким. Близким другом, который ушел. Неплохо было бы поболтать и с Альваро. Узнать, что же на самом деле произошло с ним в последние два года. Расспросить о чипе в его голове. Выяснить, почему он перевоплотился в англичанина Кристиана Платта и перестал рисовать. А если он не перестал рисовать, что стало темой его рисунков? И где их можно найти? И что означает татуировка у него под коленом?
– Скажите, Энеко, у исповедующих религию бвити есть отличительные знаки на теле?
– Вы имеете в виду…
– …Татуировки, да.
– Определенные виды татуировок, скорее, указывают на принадлежность к тому или иному племени, а не на принадлежность к тому или иному культу. Вообще, африканцы очень трепетно относятся к тату. Мужчина без татуировки или шрамирования никогда не станет хорошим охотником, женщину без них может ждать неудачное замужество или проблемы с вынашиванием ребенка. Татуировки – это вид оберега, они привлекают добрые божества и отпугивают злые…
– Если я или Иерай… Кто-нибудь из нас… Пришлет вам снимок одного тату, вы сможете сказать, что оно означает?
– Я смогу точно сказать, африканская это татуировка или нет. А все остальное… Впрочем, присылайте ваше тату, посмотрим. У Иерая есть мой электронный адрес.
– Отлично.
– Что еще вас интересует?
– Большинство ответов я получил, но если вскроются новые обстоятельства дела… Вы позволите обратиться к вам еще раз?
– Конечно. Я бываю здесь ежедневно…
– До шести вечера, я уже в курсе.
Приходится признать, что, несмотря на угрюмую внешность, Энеко Монтойя оказался не мизантропом, а вполне контактным человеком и приятным собеседником.
– Можно и мне задать пару вопросов, инспектор?
– Валяйте.
– Что за преступление вы расследуете?
– М-м… Убийство. Вы позволите не утомлять вас подробностями?
– Я понимаю, да. Убитый как-то связан с Африкой?
– Возможно, но это еще предстоит выяснить.
– А то окно… С видом на дождливые сумерки среди ясного летнего дня… Его так никто и не попытался открыть?
– Оно было заколочено, вот и все.
В другом окне, том, что находится сейчас перед глазами Субисарреты, – живет своей жизнью площадь Ласта и по-прежнему покачиваются мачты яхт у пирса. И…
Вот этого Субисаррета уж точно не ожидал!
Метрах в пятидесяти от «Аита Мари» он видит тех, о встрече с которыми думал с самого утра. Всю троицу в полном составе – черного принца крови, маленького ангела и русскую. Троица прогулочной походкой медленно удаляется в глубь пирса, такой шанс Субисаррета просто не имеет права упустить!
– Я еще свяжусь с вами, Энеко, – бросает Субисаррета и поднимается с места.
– Всего доброго, инспектор!..
Глава восьмая:
яхта «Candela Azul», Сан-Себастьян,
24 июля, 15 ч. 40 мин. по среднеевропейскому времени
…Это была прогулочная яхта, – не слишком большая, но и не маленькая. Не слишком новая, но и не старая, отделанная темным деревом, с надписью «Candela Azul» на корме.
«Голубая свеча», а может, «Синий огонек», а может, «Лазурный светлячок», чем поэтичнее, тем лучше: все-таки яхта, а не автомобиль.
Кричать «Погодите!» было как-то унизительно для полицейского инспектора, и, чтобы нагнать троицу, Субисаррете пришлось ускориться. Последние десятки метров он почти бежал, обдаваемый ветром, дующим со стороны бухты. Не слишком сильным, но ощутимым. К «Candela Azul» он поспел как раз вовремя: русская и ангел уже стояли на борту, а Исмаэль отвязывал канат от металлического кнехта.
– Привет! – сказал Субисаррета. Не находящемуся на расстоянии вытянутой руки Исмаэлю (что было бы логично), а Дарлинг.
Саксофонист застыл с канатом в руках, а Дарлинг улыбнулась. Как показалось Субисаррете, несколько вымученно, не очень-то вы мне рады, голубчики!..
– Здравствуйте, инспектор, – вежливо-отстраненно произнесла Дарлинг. – Какими судьбами?
– Чистая случайность. Встречался кое с кем неподалеку и увидел вас. Ведь я так и не дождался вашего звонка утром…
– Ах, да. Кажется, я обещала позвонить. Совсем забыла об этом.
– Ах, да. Кажется, я обещала позвонить. Совсем забыла об этом.
Папоротники никогда ничего не забывают. К тому же все трое гостей Сан-Себастьяна проживают в гостинице, где произошло убийство. Их номера расположены как раз напротив злополучного номера двадцать шесть: такое и захочешь – из памяти не выкинешь.
– Я здесь всего лишь для того, чтобы напомнить…
Несколько секунд Дарлинг о чем-то раздумывала, а потом снова улыбнулась, на этот раз – чуть искреннее, чем раньше:
– Мы собираемся пройтись вдоль побережья, много времени это не займет. Не хотите присоединиться, инспектор?
– Даже не знаю…
– Заодно и поговорим.
– Ну, хорошо.
Очевидно, черный принц крови не ожидал такого поворота дела. Все то время, что длился диалог между русской и Икером, он переводил взгляд то на одного, то на другую, накручивая на кулак конец каната. А после того, как Дарлинг озвучила предложение «присоединиться», нахмурился и что-то буркнул себе под нос. Кажется, это было универсальное международное «фак».
К чему отнести «фак»?
К тому, что в орбите притяжения обожаемой Исмаэлем русской оказался мужчина? Или к тому, что этот мужчина – инспектор полиции? Или к тому, что инспектор полиции может задать не совсем удобные вопросы? Субисаррета склонен думать, что именно последний вывод верен, не очень-то ты мне рад, голубчик!
Поднявшись на борт, он едва не споткнулся о большую плетеную корзину, накрытую льняной салфеткой: из-под салфетки торчали горлышки двух винных бутылок и одной пластиковой.
– Небольшой пикник на воде, – пояснила Дарлинг. – Вы ведь не при исполнении?
– Я всегда при исполнении.
– Но разделить с нами трапезу это не помешает, инспектор?
– Можете звать меня Икер.
Бросив канат на палубу, Исмаэль, обогнув Субисаррету и по-прежнему не говоря ни слова, направился в сторону носа. Как будто и не было вчерашней милой беседы в отеле, как будто не было тщательно выписанного автографа, Исмаэль Дэзире ведет себя неправильно. Он ведет себя как человек, которому есть что скрывать, зато его русская спутница, напротив, – образец дружелюбия. Если поначалу явление на пирсе Субисарреты застало ее врасплох, то теперь она полностью овладела собой.
И улыбается.
– Вы очень симпатичны мне, Дариа, хотя и кое-что скрыли.
– Скрыла?
– Помните, я спросил вас вчера о Брюгге?
Улыбка Дарлинг по-прежнему непробиваема.
– Что-то припоминаю…
– Вы сказали, что не были в Брюгге, а ваш Исмаэль, получасом позже, сообщил мне прямо противоположное. Он выступал там пару лет назад, и вся его семья находилась с ним. Вы и девочка – его семья, не так ли?
– Да. И кошки тоже. Но я не говорила вам, что не была там.
– Разве?
– Вы ведь сформулировали свой вопрос по-другому. Вы намекнули на то, что якобы видели меня, не уточнив, где именно. И добавили, что у вас хорошая память на лица. А я всего лишь сказала, что она вас подвела.
– То, что вы не видели меня, вовсе не означает, что я не видел вас.
– Где же?
– Э-э… Маленькая кофейня под названием «Старая подкова».
Почему он назвал именно это место, а не, к примеру, Рыночную площадь или башню Белфорт, где толкутся тысячи людей? Почему не упомянул «Королеву ночи»? Потому что «Старая подкова» была местом, где Альваро видели в последний раз.
– Что-то не припомню такой кофейни… Это ведь простительно? Мы много путешествуем, и если бы я запоминала все заведения, где приходилось пить кофе… Уфф… Это какое-то особенно выдающееся место?
– Просто кофейня…
– Знаменитая тем, что вы увидели в ней меня? Поверьте, я не совершила ничего противозаконного. Ни в Брюгге, ни где-либо еще. Меня не разыскивает Интерпол, за мной не ведут охоту ни ФБР, ни… та организация, которую в мире привыкли называть КГБ, и… у меня безупречная биография.
Субисаррета повел себя как дурак. Улыбка Дарлинг – совсем близко, она сверкает на солнце подобно золотой рыбке в прозрачных водах, но подцепить ее на крючок не представляется возможным. Так же как и саму русскую.
– Охотно верю вам, Дариа.
– Знаете что? С русскими именами вы справляетесь не очень. Зовите меня Дарлинг, это не так режет слух. А вас я все же буду звать инспектор. Чтобы не забывать, что вы всегда находитесь при исполнении. И любое, сказанное мной слово, может обернуться против меня.
– По-моему, вы излишне драматизируете. К вам у меня нет никаких претензий.
– Надеюсь. Инцидент с Брюгге можно считать исчерпанным?
– Разумеется.
С тех пор как «Candela Azul» покинула причал, прошло минут десять, а Субисаррета еще не видел ни Исмаэля Дэзире, ни маленького ангела. Есть ли на яхте еще кто-нибудь, кроме семейки из Швейцарии? Наверняка. Управлять яхтой – большое искусство, вряд ли оно по силам саксофонисту и восьмилетней девчонке. Отсюда, с кормы, яхта просматривается лишь в незначительных подробностях, единственное, что видит Субисаррета, – небольшой столик прямо перед трапом, ведущим вниз (к каютам или каюте), и три складных деревянных кресла из комплекта садовой мебели. На каждом из них лежит по веселенькому клетчатому пледу.
– Вы поможете мне открыть вино, инспектор?
– Конечно.
Пока Икер возится со штопором и бутылкой, Дарлинг достает из корзины фрукты, орешки и тонко нарезанный сыр; последними извлекаются два узких высоких бокала. После того как импровизированный стол накрыт, Дарья садится на ближайшее к трапу кресло и забрасывает ногу на ногу.
– Отличный день, не правда ли, инспектор?
– Для меня он был довольно хлопотным. Учитывая вчерашний вечер и обстоятельства, при которых мы с вами познакомились.
– Убийство, ах да… Как продвигается расследование?
– Расследование только началось, так что вопросов больше, чем ответов. Хотя и вскрылись некоторые любопытные подробности…
– Относительно покойного?
– И покойного тоже. А так же кое-кого из его окружения. Гостиничного окружения, я имею в виду.
Лицо Дарлинг по-прежнему безмятежно, глаза полуприкрыты. Она наслаждается солнцем и легким бризом, и ничто не может этому помешать, а уж тем более такая малость, как разговор об убийстве.
– В преступлении замешан кто-то из обслуги?
– Я бы не был так категоричен, но… Скажем, кто-то из обслуги знает об убийстве больше, чем кажется на первый взгляд. Вам знаком Виктор Варади?
– Кто это?
– Ночной портье «Пунта Монпас». Скромный юноша с длинными волосами, любитель мармелада. И кажется, любитель кошек.
– Погодите… Я знаю этого юношу. Несколько дней назад он передал две маленькие банки консервов для наших ориенталов.
– Зачем?
– Откуда же мне знать?
– Вы не просили его купить консервы?
– Нет, конечно. Я думаю, это был жест симпатии. Тем более вы сказали, что портье – любитель кошек. Это все объясняет.
– Ночной портье был знаком с вашими кошками?
– Не думаю. Кошки ведь остаются в номере, когда мы уходим на прогулку.
– Вы запираете их?
– Мы закрываем номер.
– И из номера не выходят?
– Мы закрываем номер.
– Девочка искала одну из ваших кошек в номере, где произошло убийство, – Субисаррета еще не решил, стоит ли говорить Дарлинг о вторжении ориенталов к Виктору Варади на ресепшен. – У нее были основания для поисков?
– Лали ведь никого там не нашла, не так ли? Кошки были со мной.
А еще – с Виктором Варади в утро убийства. Он поднимался по лестнице, а кошки сопровождали его, точно так же… как сопровождали саму Дарлинг прошлым вечером! Субисаррета как-то упустил этот момент из виду, но теперь почему-то вспомнил.
Кошачий эскорт имел место в обоих случаях. Но в случае с Виктором он закончился окровавленной рубахой в корзине с грязным бельем. Что за тварей привезла эта семейка в расслабленный летний Сан-Себастьян?
– Судя по всему, это какие-то необычные кошки…
– Мы очень привязаны к ним, – уходит от прямого ответа Дарлинг. – Я и дети.
– Дети?
– Простите… Я так давно с ними, что привыкла считать Ису ребенком. Хотя он, конечно, никакой не ребенок. Вполне взрослый и самостоятельный человек.
– Насколько давно?
– Последние пять лет мы не расстаемся. С тех пор как погибла их мать.
– Она была вашей родственницей? Подругой?
– Можно сказать и так. Подругой, да.
– Настолько близкой, что вы добровольно взвалили на себя заботу о ее детях?
– Настолько. И… я бы не хотела это обсуждать.
Лицо-папоротник все еще кажется безмятежным, но что-то в нем неуловимо изменилось. Женщина с фотографии, впервые увиденной Икером в номере саксофониста, имеет какую-то странную власть над членами своей семьи, – даже мертвая. Да и считают ли они ее мертвой? Ведь на невинную реплику Субисарреты, что мать гордилась бы талантливым сыном, последовал ответ: «Надеюсь, она гордится».