Вот так, «гордится» в настоящем времени, не больше и не меньше.
Оказывается, Дарлинг курит.
Не сигареты – самокрутки. Это легко понять по темно-коричневой бумаге и запаху, отличному от обычного сигаретного. Запах чернослива кружит голову Субисаррете, а может, она кружится из-за маневра, который только что совершила яхта, огибая левую оконечность острова Санта-Клара. Инспектора обдает брызгами; фрукты, орешки и сыр смещаются к краю стола, бокалы вот-вот готовы упасть. Субисаррета подхватывает их, а Дарлинг – распечатанную бутылку с вином. И все же уследить за всем не получается: какой-то небольшой предмет, ослепительно сверкнув на солнце, со стуком падает на палубу.
Портсигар.
Тонкий, с изысканным рисунком на верхней крышке, Икер успевает рассмотреть несколько пальм, какие-то строения, фелюгу и парочку на верблюде. Типичный ближневосточный пейзаж. Судя по звуку, который издал портсигар, соприкоснувшись с палубой, сделан он не из алюминия. Металл подороже, скорее всего, серебро.
Подняв портсигар, Икер несколько секунд держит его в руках, прежде чем отдать Дарлинг. Обратная его сторона не менее интересна: довольно подробная и в то же время стилизованная карта части какого-то материка. Перед глазами Субисарреты проносятся SYRIA, LEBANON, SAUDI ARABIA.
Lebanon, должно быть, Ливан, через него, как и через остальные страны, пунктиром проходят линии, напоминающие проложенный на карте маршрут.
– Интересная вещица…
– Старинная, – замечает Дарлинг. – Она со мной уже много лет.
– Тот, кто управляет яхтой, не слишком внимателен к пассажирам, вы не находите? А кстати, кто ею управляет?
– Парень из местных. Хозяин яхты порекомендовал его мне как человека, хорошо знающего свое дело.
– Так это не ваша яхта?
– Конечно, нет, – снова эта улыбка! – Я не настолько богата, чтобы содержать яхту. Она принадлежит моему старинному приятелю.
Странно, но упоминание о приятеле не очень нравится Субисаррете. И что это означает – «старинный приятель»? Сколько должно пройти времени, чтобы приятель стал старинным? И какие отношения связывают его и русскую? На почве чего они подружились, если речь идет о дружбе? А если не о дружбе? Именно эта мысль и неприятна инспектору, что-то подобное он испытывал в начале романа с Лусией, когда она вскользь упомянула о своем давнем воздыхателе по имени Эстебан, ничтожном типе, оказавшемся администратором зала в супермаркете. Место работы Эстебана Икер выяснил самостоятельно и даже ездил взглянуть на то, как этот перец рассекает супермаркет на дешевых роликах. Ничего выдающегося он не увидел, и ревность к Лусииному бывшему тут же сошла на нет. А ведь первое упоминание о лохе-роллере вызвало у Субисарреты именно ревность.
Но нельзя же всерьез говорить о ревности сейчас?
Конечно, нет.
– Ваш приятель живет в Сан-Себастьяне?
– Нет, но у него здесь дом. И иногда он зимует здесь, если выдастся свободный месяц или полтора. Правда, это случается очень редко. Мой приятель – чрезвычайно занятой человек.
– И он не предложил вам поселиться у себя? И вашим кошкам… Было бы намного комфортнее в доме, чем в гостинице, где нет условий для содержания животных.
– Я не люблю обременять своих друзей. Тема закрыта или вам бы хотелось узнать имя приятеля?
Еще бы не хотелось! Узнать имя, а еще лучше – род занятий таинственного владельца яхты означало бы лучше узнать саму Дарлинг. Но Субисаррета решает не демонстрировать неуместное любопытство.
– Что вы! Ваша частная жизнь меня, как инспектора полиции, не интересует.
– А что вас интересует как инспектора полиции?
– Девочка.
– Лали?
– Мы говорили об этом вчера… Мне бы хотелось расспросить ее о мужчине из двадцать шестого номера.
– Лали все время находилась со мной или с Исмаэлем. Или с нами обоими…
– Но я застал ее в номере убитого в полном одиночестве, разве нет? Судя по всему, она любознательный и смышленый ребенок. И к тому же довольно общительный. Вдруг она знает что-то, чего не знаете вы?
– Вряд ли.
– И все же я хотел бы поговорить с ней.
– Хорошо, – сдается, наконец, Дарлинг. – Вы хотите допросить ее прямо сейчас?
– Поговорить! – Субисаррета молитвенно складывает руки на груди. – Ни о каком допросе и речи быть не может. Это будет дружеская беседа…
– Я могу при ней присутствовать?
– Мне бы хотелось поговорить с ней с глазу на глаз, но… как вам будет угодно.
– Хорошо. Может быть, все же вина? Раз бутылка уже откупорена?
– Пожалуй.
Только теперь Субисаррета обращает внимание на винную этикетку, «ARO» написано на ней. Совсем небогатая гражданка Швейцарии в состоянии позволить себе вино ценой в двести евро за бутылку. Но не только это удивляет (а лучше сказать – потрясает) инспектора. Красное сухое «ARO» всегда было любимым вином Альваро Репольеса, – вот почему Икер хорошо осведомлен о цене. Пару бутылок Альваро прихватил даже в Доломитовые Альпы. Но почему из всех возможных вин Дарлинг выбрала именно это?
– Я смотрю, вы разбираетесь в испанских винах, Дарлинг.
– Совсем не разбираюсь.
– И тем не менее выбрали одно из лучших.
– Мы как-то пили его с моим приятелем… Тем, кому принадлежит яхта. Мне оно понравилось, и я запомнила название. Вот и все.
Дарлинг протягивает наполненный бокал к такому же наполненному бокалу инспектора. И после того, как они с тихим звоном соприкасаются, произносит:
– Ваше здоровье, инспектор. Желаю вам побыстрее схватить убийцу.
– Не думаю, что это будет просто. Слишком запутанное дело.
– Мне почему-то кажется, что вы его обязательно распутаете…
– Хотелось бы в это верить… Я ведь спросил вас о вине не просто так.
– Нисколько не удивлена. Инспекторы полиции ничего не делают просто так, не правда ли?
– Это не потому, что инспекторы полиции одержимы желанием доставить неудобство хорошеньким женщинам. Просто «ARO» – любимое вино моего друга, очень известного художника. Альваро Репольес. Никогда о таком не слышали?
Сделав пару глотков из бокала, Дарлинг смотрит сквозь него на Субисаррету.
– Нет. Не слышала.
– Исмаэль сказал мне, что вы собираете картины…
– Когда это он успел?
– Вчера, после того как вы покинули нас, мы довольно содержательно поболтали. О том о сем. А живопись, как-то пришлась к слову.
– Вообще-то, Исмаэль не такой уж большой любитель живописи.
– Он сказал, что любитель живописи как раз вы.
– Что ж, это правда. У меня в коллекции есть несколько любопытных испанцев. Но… Как вы сказали? Альваро…
– Альваро Репольес.
– Альваро Репольес в их число не входит. А что, имеет смысл познакомиться с ним и посмотреть его работы?
Можно ли доверять лицу-папоротнику? За время их беседы некое подобие волнения возникло на нем лишь однажды, когда Субисаррета упомянул покойную мать девчонки и Исмаэля. Все остальное время оно оставалось безмятежным, безмятежно и сейчас.
– Вряд ли вы сможете познакомиться с ним, Дарлинг. Дело в том, что Альваро пропал несколько лет назад.
– Что значит «пропал»?
– Уехал из города и не вернулся. И все мои попытки обнаружить его оказались безуспешными.
– Вы же инспектор полиции…
– Я занимался этим делом как частное лицо.
Щелкнув маленькой изящной зажигалкой, Дарлинг прикуривает очередную самокрутку. И у Субисарреты снова начинает кружиться голова: так силен дух чернослива, а может, вишни, или чего-то еще, трудноуловимого, но притягательного. К тому же в нем возникает желание рассказать Дарлинг о мальчике Альваро, и о мальчике Икере, и о солнечной стороне улицы Эскарос. И о кафедральном соборе, о птичьей клетке, о деде с бабкой, и о матросском костюме, спрятанном в шкафу. Рассказать обо всех своих, по-детски невинных, страхах; о подростковых фантазиях, которые невинными не назовешь. Ни одна женщина, включая Лусию, так и не смогла спровоцировать Икера даже на копеечную откровенность, а эта русская…
Этой русской не нужны его откровения. Она пригласила инспектора на яхту из вежливости. Чтобы закрыть вопрос с Лали и раз и навсегда избавиться от Икера в будущем. Сан-себастьянском или каком-то другом.
Любом другом.
Даже осознание этого факта не остановило бы Субисаррету. Останавливает мысль об Исмаэле. О его вчерашнем визите к Виктору Варади. Не будь его, лужайка с папоротником осталась бы девственно-чистой. Но неаккуратный Исмаэль Дэзире наследил на ней, оставил после себя битое стекло и куски тряпья со ржавыми пятнами. Оба они – и Дарлинг, и саксофонист демонстрируют нежную привязанность друг к другу и проживают жизнь под семейным лозунгом «Мы никогда не расстаемся». Это вовсе не означает, что Дарлинг пряталась в багажнике Викторова «форда», в то время как Исмаэль выманивал его на улицу. Но она, наверняка, в курсе всех его дел.
– …Я понимаю вас, инспектор. Понимаю и сочувствую. Терять близких друзей тяжело. А… что стало с картинами вашего друга?
Самое время посокрушаться о том, что, сосредоточившись на поисках Альваро, Икер не уделил должного внимания судьбе его картин. Блокноты – вот что интересовало инспектора, только из них можно было выудить информацию, если таковая имелась. Только они могли отразить все, что видели глаза Альваро: людей и события. А картины слишком абстрактная вещь. Некоторые из них, насколько известно Субисаррете, хранятся в частных коллекциях. Некоторые – в галереях. Что-то купили музеи современного искусства в Бильбао и Мадриде. Несколько недописанных полотен осталось в мастерской на Сан-Роке, – и это все, что известно Субисаррете о картинах Альваро.
– …Думаю, что их судьба сложилась более благоприятно, чем судьба моего друга.
– Вы вычеркнули его из списка живых, инспектор?
– Я смотрю на вещи реально. Если человек на протяжении долгого времени не дает знать о себе даже самым близким… Хорошего не жди.
– Я бы не стала терять надежду. Обстоятельства бывают самыми разными. Поверьте.
– Личный опыт?
– И личный тоже. Моя нынешняя жизнь кардинально отличается от той жизни, которую я вела на родине. И многие из тех, с кем я была дружна когда-то, даже не знают, где я сейчас. Но так лучше для всех.
– Ваша жизнь на родине была так невыносима, что от нее стоило отказаться?
– Она была… скучна.
– А сейчас?
– Сейчас она – какая угодно, но только не скучная.
– Чем вы занимаетесь, Дарлинг?
Невинный вопрос, на который следует такой же невинный, хотя и расплывчатый ответ:
– Декоративно-прикладное искусство. В основном африканское. Я – эксперт, и довольно неплохой.
Лужайка с папоротником приобретает все более неказистый вид, и Субисаррете это совсем не нравится. К битому стеклу и ржавым тряпкам присоединились теперь еще и клочки бумаги. Бренные останки брошюры по искусству Бенина и аукционного каталога – вот что это такое.
– Удивительно.
– Что именно удивительно?
– В багаже убитого обнаружился аукционный каталог и брошюра по искусству Бенина. Это ведь Африка?
– Да.
– Странное совпадение ваших с покойником пристрастий, вы не находите?
– Нахожу, – самообладанию Дарлинг можно только позавидовать.
– Будь вы на моем месте, что бы вы подумали?
– Что потенциальная подозреваемая… Если вы считаете меня подозреваемой… Поступила крайне неосмотрительно, оставив эту печатную продукцию на месте преступления. Но лично я никогда не поступаю неосмотрительно и всегда взвешиваю риски.
– Я не считаю вас подозреваемой… Просто пытаюсь понять, почему так много Африки в одной отдельно взятой гостинице. Кстати, об Африке… Исмаэль – африканец, не так ли? Но вы говорили, что его мать русская.
– Я сказала, что мать Лали – русская. А Исмаэль ее приемный сын.
– Так он африканец?
– Конголезец.
Конголезец. В недавнем разговоре с Энеко тоже упоминалось Конго. Как одна из стран, где распространен культ бвити, основанный на пожирании наркотического растения ибоги. Еще одна ниточка, которая тянется прямиком к Альваро-Кристиану, этих ниточек становится слишком много!..
– И каким образом конголезец попал в европейскую семью?
– Вряд ли эта история прольет свет на произошедшее в отеле.
– Охраняете частную жизнь вашего клана?
– Разве это не естественное человеческое желание?
– Согласен. Так вы не общались с тем парнем? Ночным портье Виктором Варади?
– Ничего, что выходило бы за рамки дежурной вежливости. Мы здоровались с ним так же, как с любым другим портье на ресепшене. А… что не так с этим самым Виктором?
– Он дежурил в ночь, когда произошло убийство. Вашему Исмаэлю даже удалось поговорить с ним ранним утром… Исмаэль сам сказал мне об этом.
– И?
– А потом он исчез.
– После разговора с Исмаэлем?
– Нет. Он сдал свою смену позже, но вечером так и не вышел. И никого не предупредил, что не придет, хотя все характеризуют его как исполнительного работника.
– Вы считаете, что он каким-то образом причастен к убийству?
– Он мог стать свидетелем происшедшего…
– Мо!..
Крик маленького ангела, появившегося внезапно, заставляет Субисаррету вздрогнуть; что значит ее требовательное «мо»? Девчонка обвивает шею Дарлинг руками, исподлобья глядя на инспектора.
– Куда ты пропала, Мо?
Вот оно что: «Мо» – еще одно имя Дарлинг, третье по счету.
– Никуда я не пропала, – Дарлинг целует ангела куда-то в подбородок. – Просто разговариваю с нашим гостем. Вы ведь уже знакомы, да?
– Он полицейский. Можно я возьму яблоко, Мо?
– Конечно.
– Зачем он здесь? – девчонка не очень-то вежлива.
– Хочет кое о чем тебя спросить. Если ты не возражаешь.
– Пусть спрашивает.
– Мне лучше остаться? – неизвестно, к кому обращен вопрос Дарлинг: к инспектору или к ангелу, нацелившемуся на самое большое яблоко.
– Я все же хотел бы переговорить с девочкой наедине… Много времени это не займет, обещаю.
– Ну, хорошо, – соглашается, наконец, русская. – Я пойду проведаю Исмаэля. Но скоро вернусь, не беспокойся.
– Я и не беспокоюсь, – заявляет девчонка.
Несколько секунд Субисаррета вслушивается в легкие удаляющиеся шаги русской и только потом, когда она полностью скрывается за массивом рубки, переводит взгляд на ангела:
– Здравствуй еще раз, Лали.
– Привет.
Девчонка забирается на кресло, которое прежде занимала Дарлинг, и складывает ноги по-турецки. Странно, но с уходом молодой женщины пейзаж вокруг инспектора неуловимо изменился. Это не относится к береговой линии, она осталась прежней. Скорее, к краскам дня.
Не то чтобы они поблекли, просто солнце светит не так ярко. Наверное, все дело в облаках, а ведь еще несколько мгновений назад их не было и в помине, а еще – вода. До того ярко-синяя, она неожиданно потемнела.
– Я рад, что все кошки нашлись, детка.
– Вообще, я не очень-то о них и беспокоилась. Никуда бы они не делись.
– С кошками может случиться все, что угодно…
– Это с людьми может случиться все, что угодно, – девчонка проявляет удивительную для ее возраста философичность.
– Да, пожалуй, – вынужден согласиться Субисаррета. – Вот как раз об этом я хочу с тобой поговорить. О том человеке.
– Которого убили?
Девчонка выплевывает свое «убили» как выплюнула бы косточку от сливы, хотя сейчас она хрустит яблоком. У Икера не слишком много знакомых детей возраста Лали, и все они делятся на две неравные категории. К первой относятся отпрыски сослуживцев, общение с которыми ограничивается улыбкой, подмигиванием, а также фальшивым восхищением детскими радостями, будь то новая машинка, кукла или железная дорога. Для Икера совсем не проблема разориться на мороженое, но дальше этого дело не идет. Другая категория – очень и очень немногочисленная – те, с кем Субисаррета сталкивался по долгу службы. Они проходят по разряду несовершеннолетних свидетелей. Нет ничего тягостнее разговоров с пережившими стресс, а то и трагедию детьми. Конечно, малышей пытаются подстраховать психологи, но на их общем подавленном состоянии это сказывается мало. А Субисаррета всякий раз чувствует себя преступником, заставляющим ребенка заново переживать то, с чем он не должен был соприкасаться в принципе.
Лали – нечто совсем иное.
Инспектор хорошо помнит свое первое знакомство с ней. И тот мимолетный страх, который испытал, заглянув в ее необычные темно-синие глаза. Впрочем, и этот цвет нельзя назвать устоявшимся: он меняется в зависимости от настроения девчонки. Сейчас глаза просто синие, что должно означать умиротворение: ее никто не настигал в неподходящем месте, и потому не нужно фантазировать насчет кошки или кого-то еще. Но умиротворение не очень хорошо вяжется со словосочетанием «которого убили», Лали – странная.
Уменьшенная копия Дарлинг и своей матери одновременно – какой инспектор запомнил ее по фотографии.
– …Которого убили, да, – вслед за ангелом безвольно повторяет Субисаррета. – Я знаю, ты – общительная девочка. Ты разговаривала с ним?
– До того как его убили?
– Да.
– Разговаривала.
– Можешь рассказать мне, как это произошло?
– Он накричал на Ису, и мне это не понравилось. Никто не должен кричать на Ису.
Очевидно, Лали имеет в виду глупейший инцидент с саксофоном.
– И ты решила вступиться за брата?
– Да.
– И что же ты сделала?..
В прошлый раз на ангеле была футболка (то ли с собакой, то ли с насекомым), сейчас – джемпер с потешной круглолицей физиономией, надпись под ней гласит: MAFALDA. Еще один персонаж, который наверняка отыскался бы в магазинчике комиксов, на детской полке. Мафальда – рисованная девочка, способная вызвать только умиление. С Лали, – девочкой из плоти и крови, – нужно быть настороже. Во всяком случае, Субисаррета допускает, что «разговор» с Кристианом Платтом вполне мог вылиться в мелкую пакость. Не опасную для жизни, но оскорбительную.