– Сказала ему, чтобы он не трогал Ису. Иначе ему будет плохо.
– Так и сказала?
– Да.
– А ты умеешь сделать так, чтобы кому-то было плохо?
– Иногда умею. Но лучше до этого не доводить.
Субисаррета никак не может взять в толк, с чем имеет дело, – с простодушием или каким-то особенным детским иезуитством. Но что-то внутри подсказывает: до этого и впрямь лучше не доводить.
– Значит, ты пришла в номер к тому человеку…
– Нет, не так. Я его подстерегла.
– Где именно?
– На лестнице. В тот день, когда у Исы было выступление. Иса уехал еще днем, а Мо была в номере.
– А ты, стало быть, прогуливалась по коридору? Ожидала обидчика Исы?
– Я сидела на окне. Оттуда видно море и еще коридор, если смотреть в противоположную сторону. Я бы его не пропустила.
– Откуда же ты знала, что он на месте, а не где-нибудь в городе?
– Из-за его двери были слышны голоса. Он разговаривал.
– С кем?
– С Раппи.
– Кто такой Раппи? – удивляется Субисаррета.
– Такая, – поправляет его девчонка. – Она убирает в номерах. И возле дверей стояла ее тележка.
Очевидно, речь идет о ком-то из горничных. С Лаурой Икер знаком лично, о Хайат наслышан от Аингеру, но ими одними штат не ограничивается. Есть еще и таинственная Раппи, которая тоже общалась с Кристианом Платтом. Надо бы озадачить визитом этот появившийся впервые персонаж.
– Значит, ту горничную звали Раппи?
– Вообще-то, ее зовут по-другому, но я называю ее Раппи. Не очень-то она мне и нравится. Она старая и хитрая.
В колоде Субисарреты болтаются лишь две жрицы моющих средств: Хайат и Лаура, Лаура и Хайат. О возрасте Хайат Аингеру не распространялся, но Лаура, которой явно за сорок, вполне бы сошла в глазах восьмилетней девочки за старуху. И в ее цыганистой хитрости Икер нисколько не сомневается.
– Может быть, ты имеешь в виду Лауру?
– Может быть, она и Лаура, но на самом деле – Раппи.
– И что же такое Раппи?
– Червь, – снисходительно поясняет Лали.
– Червь? Никогда не слышал про червя Раппи…
– Потому что здесь они не водятся. Но это такой червь – на него не обращаешь внимания, пока не наткнешься.
Нужно отдать должное девчонке, она права: горничные – самые незаметные существа на свете. В этом они могут поспорить с офисными уборщиками, разносчиками пиццы и парнями, которые суют шланги в бензобак на заправке. Никому не приходит в голову вглядеться в их лица, никто не заботится о том, чтобы перейти на шепот в их присутствии: а ну как сокровенные тайны будут услышаны посторонним? На них и впрямь не обращаешь внимания.
Пока не наткнешься.
– А ты его видела? Не горничную Раппи, а самого червя?
– Сто раз. Или даже тысячу. Раппи живет у нас за домом, он огромный и редко высовывается из земли, но если уж высунется… Однажды он уволок маленькую антилопу, а еще – Ндиди, который следил за розами. А еще мундштук от саксофона, Иса очень расстроился…
Так не пойдет, напрасно Субисаррета затеялся с червем. Нужно вернуть ангела в русло конструктивной беседы, а уж о настоящем раппи они поговорят как-нибудь потом.
– Давай вернемся к подоконнику, на котором ты сидела, Лали. И к тележке горничной.
– Она просто стояла в коридоре. А потом Раппи вышла из номера, что-то спрятала в карман и откатила тележку к лестнице.
– А с подоконника был слышен разговор в комнате?
– Нет. Было слышно только ш-ш-ш, – ангел выпустил воздух изо рта. – Они разговаривали шепотом.
– И через дверь было понятно, что они шепчутся?
– Да.
– И что было дальше?
– Потом тот человек вышел и тоже направился к лестнице.
– Он спустился в холл?
– Это была другая лестница.
– Черная? – уточняет Субисаррета.
– Да. И я пошла за ним.
– А потом?
– Потом он испугался.
– Испугался? Кого?
Глаза ангела из просто синих становятся темно-синими, а потом и вовсе темными. Перемены в цвете разительны, но еще более разительно то, что проделывает ангел. Он снова морщит рот, но с губ слетает не невинное «ш-ш-ш», что-то совсем другое. От чего у инспектора пробегают мурашки по спине и взмокает затылок.
Это – самый странный звук, слышанный Икером в жизни.
Как будто изо рта ангела вылетает целая стая шуршащих крыльями насекомых, еще секунда – и они облепят Субисаррету, навсегда заслонив от него белый свет. К шуршанию примешивается пощелкивание и царапанье, затем звук резко меняет тональность. Это больше не насекомые – существа покрупнее. Змеи, червь раппи, унесший маленькую антилопу? Змеиное шипение в ушах Субисарреты переходит в тонкий свист, после чего наступает тишина. Но ее не назовешь благословенной, и длится она недолго, – всего-то несколько мгновений. На сладкое у девчонки имеется еще кое-что, и это кое-что – звериный рык, короткий и торжествующий: жертва поймана, осталось только впиться зубами в плоть и вырвать кусок побольше.
По лицу Субисарреты градом катится пот, тело обмякает, – если бы он не сидел сейчас в кресле – рухнул бы как подкошенный на палубу. А маленькая паршивка (режиссер всей этой неприглядной мизансцены), кажется, довольна произведенным эффектом: откинувшись на спинку, она самодовольно улыбается.
– Ну, и что это такое? – едва переведя дух, спрашивает Субисаррета.
– Испугался, да?
– Не то чтобы… Но было неприятно.
– Испугался, я же вижу. Вот и Хлей тоже испугался.
– Это еще кто?
– Тот, кого убили.
Пора бы уже привыкнуть, что у ангела свои, ни на что не похожие отношения с именами: она кроит и переиначивает их по своему усмотрению.
– Значит, ты назвала его Хлей?
– Да.
– Вообще-то, его зовут Кристиан. Кристиан Платт.
– Его зовут Хлей, – упрямится Лали. И снова приоткрывает рот – уж не для того ли, чтобы выпустить очередную порцию насекомых, змей и голодный львиный прайд?
– Хорошо-хорошо. Пусть Хлей, – это похоже на капитуляцию, но еще одну порцию неприятных звуков инспектор точно не вынесет. – Значит, он испугался?
– Чуть не свалился с лестницы.
– Не очень-то это вежливо…
– Зато смешно.
– Положим, ничего смешного я не нахожу. И что ты сделала потом?
– Сказала ему, что Иса может делать, что хочет.
– Так и сказала? И он сразу понял, о ком идет речь?
– Еще бы ему не понять.
– И что тебе ответил… Хлей?
– Что никто не может делать, что хочет.
– И все?
– Нет. Потом он сказал, что я не должна пугать людей.
– Это здравая мысль, детка. Когда люди пугаются, они могут совершить какой-нибудь ужасный поступок.
– Какой еще поступок?
– Который никогда бы не совершили в хорошем расположении духа. А это может грозить неприятностями маленьким девочкам.
– Со мной ничего не случится, – уверенность Лали почему-то вызывает в инспекторе раздражение. Не очень сильное, но ощутимое.
– Почему ты так уверена?
– Просто знаю и все.
Спорить с ангелом бесполезно, и Икер снова переключается на Кристиана Платта.
– Что было потом?
– Ничего. Он вышел на улицу.
– Через заднюю дверь?
– Да.
– Разве она не закрыта?
– Обычно так и есть, но в тот день была открыта.
Похоже, девчонка неплохо осведомлена о гостиничных порядках, что не удивляет Субисаррету. Удивляет лишь желание тайком пробраться в запертый на сто ключей чердак ее головы и хорошенько там осмотреться. Перетряхнуть сундуки, выпотрошить коробки, сдуть пыль с поверхности трюмо: зеркало на нем не повреждено, но ящики рассохлись, – вот его и отправили в ссылку на чердак, а-а-а! там можно обнаружить даже большую птичью клетку, в которой в обнимку сидят червь Раппи и таинственный смотритель роз Ндиди с деревянной фигуркой маленькой антилопы в руках… Далеко же унесли инспектора его джаззальдийские фантазии! А желание пробраться на ангельский чердак (еще одно удивительное открытие последних минут) даже сильнее, чем желание забраться в крошечный флигель сердца Дарлинг.
– И больше вы не виделись с Кристианом Платтом?
– С Хлеем, – поправляет Лали. – Ну, я его еще видела в городе. На стоянке такси. А больше нет. Живого Хлея я больше не видела.
– Что значит «живого»? Выходит, что ты видела еще и мертвого?
– Я искала кошку…
– В его номере?
– Кошка может оказаться где угодно, правда?
Кошка может оказаться там, где выгодно тебе, маленькая паршивка! – конечно, ничего подобного Субисаррета не произносит вслух, но дает себе слово не особенно доверять Лали и ее кошачьим басням.
– Даже в тележке Раппи, – неожиданно заканчивает девчонка. – Туда я тоже заглянула.
– И где же стояла тележка?
– Возле номера Хлея. А дверь в него была открыта.
– Настежь?
– Не совсем…
– …но достаточно для того, чтобы что-то увидеть, да?
– Кошка может оказаться где угодно, правда?
Кошка может оказаться там, где выгодно тебе, маленькая паршивка! – конечно, ничего подобного Субисаррета не произносит вслух, но дает себе слово не особенно доверять Лали и ее кошачьим басням.
– Даже в тележке Раппи, – неожиданно заканчивает девчонка. – Туда я тоже заглянула.
– И где же стояла тележка?
– Возле номера Хлея. А дверь в него была открыта.
– Настежь?
– Не совсем…
– …но достаточно для того, чтобы что-то увидеть, да?
– Да.
– И… что же ты увидела?
– Раппи.
– Раппи, которую по правде зовут Лаура? – на всякий случай уточняет Субисаррета.
– Раппи рылась в вещах. Она воровка.
– В вещах хозяина номера? Кристиана Платта?
– В вещах Хлея. А он лежал на кровати. Он был мертвый. Как слон, на которого напали львицы, я однажды видела. А Раппи рылась в его вещах. Она воровка.
– Она взяла что-нибудь?
– Сначала она подошла к двери и закрыла ее.
– А сама осталась в номере?
– Осталась. Она не заметила меня, потому что я спряталась за ее дурацкой тележкой.
– И долго она оставалась в номере?
– Не очень. Потом она вышла и побежала к лестнице.
– Это понятно, Лали. Горничная нашла тело в номере и побежала вниз, чтобы сообщить об этом. Если бы ты была горничной…
– Вот еще! – девчонка презрительно поджимает губы.
– Если бы ты была горничной, ты бы сделала то же самое.
– Рылась в вещах?
Икер ни секунды не сомневается, что ушлая Лали поступила бы именно так, но примирительно произносит:
– В первую минуту ты бы испугалась, не знала, что делать. А потом побежала бы позвать кого-то на помощь.
– Я бы не испугалась. И Раппи не испугалась, она была спокойной до того, как закрыла дверь. Очень спокойной. А мертвому помочь нельзя. Когда Нгози ужалила пчела и он раздулся и умер, никто и не думал ему помогать…
– А кто такой Нгози?
– Нгози следил за домом. А Раппи – воровка. Она спрятала под юбку целый пакет. Только сначала он выпал, уже в коридоре, когда она шла к лестнице. Раппи подняла его и закрепила под юбкой получше. Я сама видела.
– Из-за тележки?
– Да.
– А если бы она тебя заметила?
– Я умею прятаться.
– Ну, хорошо. Считай, что я тебе поверил. Что было потом?
– Потом… Потом я пошла посмотреть, что случилось с Хлеем.
– Вот так просто?
– Дверь же была открыта…
– Ну да, конечно.
– На Хлее была смешная пижама, у меня тоже есть такая. Только у него с оленями, а у меня с птицами. А еще у него была дыра в затылке. Похожая на открытый рот.
– Рот?
– Ага. Дыра была похожа на рот, открытый от удивления. Ты сам открываешь рот, когда удивляешься, ведь так?
– С чего ты взяла?
– Ты и сейчас сидишь с открытым ртом, – смеется Лали.
– Ты меня поймала, – Субисаррета смыкает губы поплотнее. – Все это очень удивительно. То, что ты рассказываешь.
Это – не совсем правда, не вся правда. То, что девчонка поведала о Лауре, не стало для инспектора особым открытием: еще при знакомстве он решил, что горничная не так проста, как хочет показаться. Смертью эту албанку из Косова не напугаешь, она видела десятки смертей, еще одна погоды не сделает. И в ее спонтанном мародерстве нет ничего удивительного, более того, легко можно предположить, что именно она искала:
деньги и ценности.
Ни денег, ни ценностей следственная группа не обнаружила, так же как и документов покойного. Наверняка, Лаура прихватила и их – для кого-нибудь из своих преступных албанских дружков. Или людей, жаждущих выбраться из тихого балканского ада. За ценой на настоящий, а не поддельный паспорт они не постоят.
Удивляет Субисаррету не воровка-горничная – восьмилетняя девочка, которая демонстрирует пугающий для ее возраста цинизм. Он ничуть не уступает цинизму албанки, но у той за плечами жизнь в одном из самых неспокойных регионов Европы, а ангел…
Где обитал ангел, прежде чем спуститься в номер двадцать семь самой обычной сан-себастьянской гостиницы? Там же, где обитают люди с почти непроизносимыми именами Нгози и Ндиди; где обитает червь раппи, львицы и маленькие антилопы. Где смерть – вполне рядовое событие, что-то из разряда вытирания пыли на мебели и поливки роз. Это реакция Лали на смерть тем более странна, если учитывать ее собственную историю. Мать девочки погибла насильственной смертью, так же как Кристиан-Альваро (а теперь еще – Хлей). Стала бы она сравнивать раны на теле матери (если они были) с открытым в удивлении ртом?
Лали – странная.
Вся ее семья, включая кошек, – странная. Странная и притягательная одновременно; Субисаррета, сам того не желая, привязывается к ним все больше и больше. Но это – не обычная человеческая привязанность, основанная на симпатии и влечении. В ней есть что-то механистическое, как будто Субисаррету и вправду вяжут по рукам и ногам, перехватывают гибкими лианами грудную клетку. Не дают пошевелиться, да и во взгляде девчонки есть что-то гипнотическое. Стоит ей посмотреть на инспектора чуть пристальнее, как он снова начинает испытывать тот безотчетный детский страх, который вызывала темнота под кроватью.
– Я взяла печенье…
– Что?
– Я взяла печенье в номере Хлея. Это ведь не воровство?
– Какое еще печенье?
– На стуле валялись печеньки. Такие маленькие вкусняшки, каждая в отдельной упаковке… Я их люблю, и Мо с Исой всегда отдают мне свои…
Очевидно, Лали имеет в виду крошечные бисквиты, которые подаются в любой кофейне к чашке латте или мокко, выдержке ангела можно только позавидовать. Думать о печенье, находясь в одном пространстве с трупом – не всякому взрослому по плечу.
Взрослому – нет, но у детей своя логика.
Так думает Субисаррета. Старается думать. Старается объяснить эксцентричные поступки Лали ее возрастом, хотя возраст здесь ни при чем.
Здесь что-то совсем иное. Совсем.
– Я решила, что Хлею они больше не понадобятся, ведь так?
Паспорт и деньги тоже не пригодились бы Альваро-Кристиану, лежавшему на кровати с пробитой головой. Так почему поступок Лауры считается воровством, а поступок девчонки заслуживает снисхождения? Самое время прочесть ей лекцию о морали, но, взвесив все за и против, Субисаррета решает не делать этого. В конце концов, у нее есть семья, которая должна была привить ей правила поведения в цивилизованном обществе. И если по каким-то причинам они не сделали этого, не будет этого делать и Икер.
– Пожалуй. Пожалуй, что не понадобятся.
– Значит, это не воровство? – продолжает настаивать на ответе девчонка, как будто мнение полицейского инспектора что-то значит для нее.
– Нет.
– Так я и знала! У меня еще осталась одна печенька. Вот, возьми!
Порывшись в заднем кармане джинсов, Лали извлекает из кармана маленькую и уже изрядно замусоленную упаковку с бисквитом.
– Вообще-то, я не очень люблю печенье…
– Оно вкусное, правда.
– Ну, хорошо, – Субисаррета берет бисквит и, не глядя на него, сует во внутренний карман пиджака. – Так и быть, сегодня вечером съем его с молоком.
– Только не забудь. А то некоторые кладут себе что-то в карман, а потом забывают вынуть.
– Я не такой. Я всегда обо всем помню.
– Это потому, что ты полицейский инспектор?
– Нет, как раз наоборот. Я полицейский инспектор потому, что все помню.
– Тогда я была бы уже… – девчонка даже зажмуривается, чтобы придумать себе должность помасштабнее, – …самым главным полицейским инспектором во всей вселенной!
– Значит, ты все-все запоминаешь?
– Конечно.
– А что было нарисовано на пижаме… Хлея?
– Олени, – Лали снова зажмуривается. – Колокольчики джингл-беллс. Еще рождественские шары с пингвинами внутри.
Из всего перечисленного Субисаррета помнит только оленей, девчонка обскакала его и здесь. Но разговор про пижаму он затеял с далеко идущими намерениями.
– Все верно. У тебя прекрасная память, как я посмотрю. А что вы делали вчера днем?
– Днем?
– До того как вернулись в гостиницу и ты увидела горничную возле номера Хлея.
– Мы ходили в Аквариум.
– Все вместе?
– Да.
– Тебе понравилось в Аквариуме?
– Очень. Там здорово!
– И Исмаэль был с вами?
– Да.
– Все время?
– Почти.
– «Почти» – это как?
– Он отлучался только тогда, когда ходил за мороженым.
– И все?
– Он ходил за мороженым, а так все время был с нами, – продолжает настаивать девчонка.
– Но в гостиницу вы вернулись одни, правильно? Я сам видел, что он пришел позже вас.
– Ну и что? Иса может делать что хочет.
Опять эта универсальная формулировка!
– Я не спорю, детка. Я ничего не имею против того, что Иса может распоряжаться своим временем, как ему заблагорассудится. Может быть, ты запомнила, который был час, когда вы расстались? Если уж у тебя такая хорошая память?