Благодаря Елене Ивановне Николай Константинович познакомился с трудами выдающихся мыслителей Индии – Рамакришны и Вивекананды, с литературным творчеством Рабиндраната Тагора, вместе они изучали Упанишады.
В это же время Николай Рерих активно занимается общественной работой – в частности, делает доклад императору Николаю II и великому князю Николаю Николаевичу (младшему) с призывом принять серьезные государственные меры по всенародной охране культурных сокровищ.
В начале 1915 года Николай Константинович заболел воспалением легких. Врачи посоветовали ему вместе с семьей переехать в Финляндию, в Сортавалу (тогда она называлась Сердоболь). Революция, после которой Финляндия закрывает границу с Россией, отрезает Рерихов от родины. Так начинаются их европейские странствия.
Сначала Рерихи путешествуют по Скандинавии. В Стокгольме в ноябре 1918 года открылась выставка картин Рериха. Потом следуют выставки в Норвегии и Дании. Успех превосходит все ожидания.
Из гавани Копенгагена путь лежит в Лондон. Вездесущий, преуспевающий Дягилев помогает в устройстве выставки в Англии. Здесь происходит знакомство Рерихов с Рабиндранатом Тагором – он говорит художнику: «Ваше искусство независимо, ибо оно велико». И приглашает семью в Индию. Там же, в Лондоне, Рерих с женой вступают в основанное Е. П. Блаватской Теософское общество. Возможно, Елена Рерих считала себя продолжательницей дела покойной Елены Блаватской, которая за счет, как говорят, способностей медиума вела духовные беседы с восточными мудрецами-махатмами, создавая свое синкретическое эзотерическое учение.
Вместе с духовными поисками Рерих ведет и художественные – во время знаменитых «Русских сезонов» С. Дягилева в оформлении Н.К. Рериха проходили «Половецкие пляски» из «Князя Игоря» Бородина, «Псковитянка» Римского-Корсакова, балет «Весна священная» на музыку Стравинского. Можно представить, как подействовали на впечатлительную парижскую публику его монументальные и в то же время яркие декорации, где изобретательно соединялись образы древних воинов и заморских гостей.
На родину Рерихам по-прежнему путь заказан – Николай Рерих к революции отнесся поначалу враждебно. Их дальнейший путь лежал в Америку. В США Николай Рерих начал активную подготовку к одному из главных дел своей жизни – Центрально-Азиатской экспедиции (путешествие на Тибет он задумал еще в 1903 году – именно тогда он выдвинул гипотезу о родстве русской и индийской культур), заручившись поддержкой нескольких влиятельных американских бизнесменов, считавших Рериха выдающимся гуру, провидцем и пацифистом.
Исследователи до сих пор не могут сойтись на том, что же было его истинной целью. Версии выдвигались самые разные. Прежде всего, конечно, говорили о художественных и этнографических целях этого поистине героического путешествия. Позже начали появляться версии и о том, что Рерих, к тому времени резко изменивший свое отношение к большевистской России, стал тайным агентом ОГПУ и Коминтерна, а основной целью экспедиции была политическая – свержение далай-ламы. Документальных подтверждений этой теории, конечно, нет, но о взаимодействиях Рериха с советскими руководителями известно довольно широко.
Из Индии, куда Рерихи перебрались из США перед началом экспедиции (собственно, началась она именно в Индии, в Дарджилинге, временно ставшем штаб-квартирой экспедиции), Рерих отправился в Восточные Гималаи (княжество Сикким), затем в Кашмир (Западные Гималаи), оттуда через Синцзян (Китай) в Киргизию. В Китае в 1926 году Рерихи посетили генконсула СССР Александра Быстрова-Запольского.
Об этой встрече Быстров писал в дневнике: «По их рассказам, они изучают буддизм, связаны с махатмами, очень часто получают от них директивы, что нужно делать. Между прочим, они заявили, что везут письма махатм на имя Чичерина и Сталина. Задачей махатм будто бы является объединение буддизма с коммунизмом и создание великого восточного союза республик. Среди тибетцев и индусов-буддистов ходит поверье о том, что освобождение их от иностранного ига придет именно из России от красных».
Быстрову Рерих оставил свое завещание. Все состояние он завещал жене Елене, а после ее смерти оно должно было перейти Всесоюзной коммунистической партии. Распорядиться наследием Рерих просил Чичерина, Сталина и Быстрова.
В 1926 году Рерих вернулся в Москву. Он встретился с Крупской, Луначарским и Чичериным, рассказал о своих планах. Тогда Рерихом заинтересовался начальник ВЧК Феликс Дзержинский и вызвал художника к себе. Лишь после третьей повестки Рерих пошел на Лубянку. Но встреча не состоялась: Дзержинский умер. Опасаясь, что новую экспедицию запретят, Рерих срочно выехал из Москвы на Алтай и в Монголию. Оттуда он рассчитывал попасть в Лхасу – главный город Тибета, резиденцию далай-ламы, находившуюся тогда под протекторатом англичан. Но его остановили английские власти, и в 1927 году Рерих вернулся в Индию.
Английская разведка, кстати, особо и не скрывала своего интереса к Рериху (англичане считали Тибет зоной своих интересов). Дольше других персоной Рериха интересовалась жена одного из разведчиков Тира Уэйр. В марте 1932 года она отправила секретарю по делам иностранцев при правительстве Индии Хауэллу «Неофициальный отчет о рериховском вопросе». В отчете Тира Уэйр рассказала о том, как они с мужем посетили тибетскую миссию в Лхасе. Уэйр была убеждена, что «как и остальной мир, Тибет участвует в скрытом советском движении… и что в различных монастырях уже есть советские агенты».
Дом Рерихов в Куле она считала центральной базой для связи с Москвой, являющейся «ключевой позицией для наблюдения как за Тибетом, так и за Индией». Рерихов Уэйр описала так: «Изумляющее упорство, способности и амбиции семьи Рериха нельзя отрицать. Этот русский, не извлекающий собственной выгоды из необычных возможностей плана завоевать мир, кажется мне непостижимым. Рожденный русским, Рерих носит прекрасную маску художественного инкогнито. Я твердо убеждена, что они, Рерихи, полностью готовы даже сейчас к любому политическому кризису». В правительстве отчет Уэйр был оценен как «хороший роман в духе Эдгара Уоллеса».
Пожалуй, самой распространенной версией об истинной цели Центрально-Азиатской экспедиции служит промежуточная – политико-эзотерическая. Якобы Рерихи задумывали этот труднейший переход в поисках места для «Новой Страны» – утопического коммуно-буддийского государства, основанного на гуманистических принципах «Живой этики». Отголоском этой версии стало предположение о том, что Николай, Елена и Юрий Рерих (младший, Святослав, не смог сопровождать семью в этой экспедиции – он продолжил обучение в США) на самом деле отправились искать Шамбалу – легендарную страну в недоступных горных районах Азии, где пребывают махатмы – учителя человечества.
Легенды и сказания о рае, чудесных странах, местах вечного блаженства существуют практически у всех народов земли, но Шамбала – это не рай в европейском, привычном для нас понимании слова. В ней пребывают лишь архаты – те, кто достиг личного спасения, но добровольно отказался от райской жизни, от ухода в нирвану, чтобы помочь спастись остальным. «В сказаниях о Шамбале, в легендах, преданиях и песнях заключается, быть может, наиболее значительная весть Востока. Кто ничего не знает о жизненном значении Шамбалы, не должен утверждать, что он изучал Восток и знает пульс современной Азии». Так говорил Николай Константинович Рерих, всю жизнь стремившийся к объединению вековых культур России и Индии, религиозно-философских традиций Запада и Востока. Вестник и помощник Шамбалы.
О содружестве великих умов, проживающих в отгороженной от внешнего мира горной стране, у которой много имен, говорится во многих легендах Индии, Китая, Монголии, Тибета. Рерих находил корни легенды о Шамбале и в России. Но вся штука в том, что Рерихам не надо было искать Шамбалу. Николай Константинович Рерих, его жена Елена Ивановна, их сыновья Юрий и Святослав были не просто семьей. Это было содружество умов, можно сказать – Шамбала в миниатюре.
За время экспедиции вместе с мужем и сыном Елена Ивановна преодолела 16 500 миль через обледенелые перевалы и горные хребты, не испугавшись пятидесятиградусных морозов и пуль разбойных тибетских племен.
Она была единственной женщиной, которая прошла весь труднейший маршрут. Елена Ивановна разделила с остальными членами экспедиции все тяготы пути и смертельные опасности. «Принести помощь, ободрить, разъяснить, не жалея сил, – на все готова Елена Ивановна… Часто остается лишь изумляться, откуда берутся силы, особенно же зная ее слабое сердце <…> На коне вместе с нами Елена Ивановна проехала всю Азию, – писал Николай Константинович, – замерзала и голодала в Тибете, но всегда первая подавала пример бодрости всему каравану. И чем больше была опасность, тем бодрее, готовнее и радостнее была она. У самой пульс был 140, но она все же пыталась лично участвовать и в устроении каравана, и в улажении всех путевых забот. Никто никогда не видел упадка духа или отчаяния, а ведь к тому бывало немало поводов самого различного характера».
Обширный научный материал, собранный Рерихами во время экспедиции, требовал систематизации и обработки, и по окончании экспедиции 12 июля 1928 года в Нью-Йорке был основан Институт гималайских исследований, а затем в Западных Гималаях, в долине Кулу, Николай Рерих основывает институт «Урусвати», что в переводе с санскрита означает «Свет Утренней звезды».
Именно здесь Рерихи создавали собственную культуру из научных и литературных работ, картин, размышлений и философских трудов. Венцом этого совместного творчества стало учение «Живой этики» (Агни-Йога), в создании и распространении которого огромную роль сыграла Елена Рерих. Востоковед Юрий, ставший директором Института «Урусвати» и руководителем его этнолого-лингвистического отдела, изучал санскритские тексты, Николай Константинович и его супруга отображали открывшуюся им мудрость Востока в литературных работах. То, что нельзя передать словами, пытались воплотить в своих картинах Святослав Рерих, возглавлявший отдел народного искусства и народной фармакопеи института, и его отец.
Здесь Николай Рерих готовит знаменитый «Пакт Рериха» – договор о защите и охране культурных ценностей и институтов. «Для защиты культурных сокровищ нужен не только как официальный орган, но как образовательный закон, который с первых школьных дней будет воспитывать молодое поколение с благородными идеями о сохранении истинных ценностей всего человечества», – говорил о нем сам Николай Рерих. Отсюда в середине 30-х годов Рерихи отправляются в следующую – Маньчжурскую экспедицию.
«Дружно проходили мы всякие препоны, – писал Николай Константинович Рерих о своем браке уже на склоне лет. – И препятствия обращались в возможности. Посвящал я книги мои: «Елене, жене моей, другине, спутнице, вдохновительнице». «Другиня» – это старинное слово очень точно соответствовало духу и характеру Елены Ивановны. Многие картины Николая Рериха являются результатом их совместного творчества, по сути «сотворчества», в котором Елена Ивановна была вдохновляющим началом. Как писал Николай Константинович: «Творили вместе, и недаром сказано, что произведения должны бы носить два имени – женское и мужское».
Она же всегда старалась держаться в тени. Большинство ее трудов издано под псевдонимами. «<…> позвольте мне сойти с пьедестала, водруженного Вашим прекрасным, любящим сердцем <…> Я люблю простоту во всем, и всякая напыщенность и торжественность мне органически нетерпимы. Не люблю учить, но только передавать знания», – напишет она в одном из писем.
Единственное, о чем оставалось жалеть Николаю и Елене Рерих, так это о невозможности вернуться на родину – несмотря на их многочисленные запросы, в получении виз им было отказано. Лишь детям их удалось добиться разрешения на въезд в СССР.
Пьер Кюри и Мария Склодовская: формула любви
Еще в ранней молодости талантливый ученый Пьер Кюри решил, что любовь и семья несовместимы с серьезными занятиями наукой. «…Женщина гораздо больше нас любит жизнь ради жизни, умственно одаренные женщины – редкость. Поэтому если мы, увлекшись, охваченные некой мистической любовью, хотим пойти новой, не обычной дорогой и отдаем все наши мысли определенной творческой работе, которая отдаляет нас от окружающего человечества, то нам приходится бороться против женщин», – записал он в своем дневнике. В шестнадцать лет Пьер стал бакалавром естественных наук, а в двадцать четыре года – руководителем практических работ в парижской Школе физики и химии. Женщины действительно мало волновали его. К тридцати пяти он все еще оставался холостяком.
Примерно в то же время совсем молоденькая полька Мария Склодовская, работавшая гувернанткой в богатом поместье под Варшавой (они с сестрой Броней договорились работать по очереди, чтобы у каждой была возможность получить образование), поняла, что сердце ее разбито. Сын хозяев, студент Казимеж, увлекся умной и обаятельной Марией. Увлечение было взаимным. Однако родители Казимежа посчитали, что брак с гувернанткой покроет позором их семью, а юноша перечить им не решился.
Мария вычеркнула из программы своей жизни любовь и замужество. Она создала свой мир, неумолимо требовательный и признающий одну страсть – к науке. Единственное, что могло (пусть и на время) потеснить науку в душе юной польки – это пламенный патриотизм и стремление к независимости родины.
В 24 года Мария получила, наконец, возможность реализовать свою мечту – она попала в Сорбонну, где взялась за изучение физики и химии. Ее сестра, верная слову, зарабатывала средства на ее обучение. А оказавшаяся рядом, в Париже, подруга – «очаровательно восторженная панна Дидинская» – взяла на себя роль дуэньи и телохранителя Марии, отгоняя зонтиком чересчур рьяных воздыхателей от весьма симпатичной девушки.
Вскоре Мария Склодовская стала первой в истории Сорбонны женщиной-преподавателем. Из Парижа она писала подруге, что планы о создании семьи «погребла, замкнула, запечатала и позабыла». Если бы не возникший внезапно недостаток места для опытов с магнитными свойствами различных марок стали, вполне возможно, что мир так и не увидел бы одной из прекраснейших пар.
Узнав о ее затруднениях, муж ее подруги, профессор Фрайбургского университета Юзеф Ковальский, находившийся в Париже проездом, пообещал познакомить Марию с молодым ученым, у которого, возможно, окажется подходящее помещение в Школе физики и химии, где тот преподает. Этим молодым ученым был Пьер Кюри.
«Когда я вошла, Пьер Кюри стоял в пролете стеклянной двери, выходившей на балкон. Он мне показался очень молодым, хотя ему исполнилось в то время тридцать пять лет. Меня поразило в нем выражение ясных глаз и чуть заметная принужденность в осанке высокой фигуры. Его медленная, обдуманная речь, его простота, серьезная и вместе с тем юная улыбка располагали к полному доверию. Между нами завязался разговор, быстро перешедший в дружескую беседу…» – так описала Мари их первую встречу.
Разговор между ними достаточно скоро перешел в научный диалог. Девушка почтительно – Пьер был уже прославленным ученым, первооткрывателем (совместно с братом) пьезоэлектричества, о его работах с искренним уважением отзывался великий лорд Кельвин – задавала вопросы и выслушивала комментарии Кюри. А он увлекался все больше. Пьер был совершенно очарован этой хрупкой девушкой, ее серыми глазами, белокурыми волосами. А также высоким уровнем знаний.
После знакомства у Ковальских они встречались в Физическом обществе, на конференциях. Однажды Пьер подарил Марии свой научный доклад с посвящением: «Мадемуазель Склодовской – с почтением и дружбой от автора».
Пьер и Мария совершали долгие прогулки по окрестностям Парижа и, собирая цветы, вели беседы. В отличие от довольно благодушного Кюри Склодовская была более целеустремленной. Под ее влиянием Пьер опубликовал свою докторскую диссертацию и оформил работы по магнетизму.
И понял, что не в силах более противиться магнетизму Марии – она влекла его к себе все больше. Но сама Мария была готова лишь на дружеские отношения – слишком еще сильно было в ней разочарование первого чувства. Даже особое обаяние Пьера – сочетание серьезности с мягкостью, изящества с простотой, сдержанности со скрытым романтизмом (впрочем, не так уж и глубоко скрытым – известно, что Пьер Кюри писал неплохие стихи) не приносило желаемого результата.
К тому же политические взгляды Марии, довольно радикальные для Пьера, внушали ему некоторое опасение. Он писал ей об этом неоднократно – на лето Мария уехала в Польшу, и Пьер, подозревая, что она может там остаться, умолял ее непременно возвращаться в Париж. Он почти требует: «Вы не имеете права бросать науку!» – но за этими словами звучит: «Вы не имеете права бросать меня!» Мари тоже напугана и смущена, так что каникулы приходятся весьма кстати. Но вернуться осенью во Францию она все же обещает.
Они ведут оживленную переписку. Письма Пьера наполнены нежностью и беспокойством. «Мы дали обещание друг другу (не правда ли?) быть по крайней мере в большой дружбе. Только бы Вы не изменили своего намерения! Ведь прочных обещаний не бывает, такие вещи не делаются по заказу. А все-таки как было бы прекрасно то, чему я не решаюсь верить, а именно провести нашу жизнь друг подле друга, завороженными нашими мечтами: Вашей патриотической мечтой, нашей общечеловеческой мечтой и нашей научной мечтой…»
В октябре Мария возвращается в Париж.
Пьер счастлив и делает ей предложение (возможно, он предлагал Марии руку и сердце еще до ее отъезда в Польшу), но получает отказ. Однако он уже не собирается «бороться против женщин» – он видит, что нашел ту «умственно одаренную», что станет его спутницей на всю жизнь, ту, что он готов делить с наукой. Нет, даже не делить – наука станет их верной спутницей, основой и опорой их творческого союза. «Его любовная история своеобразна, почти невероятна, поскольку в ней перемешиваются в одно и сердечное влечение, и основное стремление его ума. Человека науки тянет к Мари и порыв страсти, и в то же время высшая духовная потребность», – пишет о чувстве Пьера их дочь, Ева Кюри, ставшая биографом своей матери.