Это будет подробный и обстоятельный, страстный отчет о бедноте. Взывающие к морали истории аморальности, тем более что они формулировались в духе социальных реформ. Под соусом нравоучений можно будет опубликовать самые щекотливые отчеты об образе жизни и деятельности блудодеев: их цены и предпочтения. Поданная в качестве прогрессивного трактата, летопись выставит напоказ даже больше уродцев и отклонений, чем все цирки мира: скудоумные, увечные, вопиющий и зверский садизм, попрание человеческого достоинства – все это Феликс М*** смело выставит на читательский суд.
Истинный же мотив лежал еще глубже. Это была тайна, о которой едва ли догадывался и он сам.
Однажды герр Ницше провозгласил: Бог умер. Однако если экспедиция увенчается успехом, Феликс докажет обратное. Исследования, записи (ну разве он меньше исследователь, чем мистер Дарвин?) докажут его теорему.
Феликс не просто вел учет чужим горестям, он хотел найти доказательство. Железное подтверждение существования божественного. В той же манере, в какой математики – умнейшие люди, что, вооружившись единственно кусочком мела, умеют перегнать в сухие цифры все время и пространство, – решают загадки сущего при помощи уравнений, Феликс надеялся выпарить в одно предложение загадки вечного мрака.
Если посредством чисел можно объяснить мир физический, то слова помогут раскрыть мир невидимый. Феликс на это положил жизнь, и если история запомнит его как идиота – что ж, он лишь один среди миллиардов других. Одного человека история может и пощадить. Большинство обречено влачить существование среди мертвых.
Его экспедицию можно было бы счесть неразумной, однако сколько других путешествий полагали таковыми? Среди странников прошлого – мистер Дарвин, Васко да Гама и Фердинанд Магеллан. Быть мужем и отцом, а днем трудиться в банке клерком – ничто из этого не остановит Феликса в его собственном предприятии.
Путем эмпирическим он – как столь недавно Генри Стенли отыскал пропавшего доктора Ливингстона – отправится спасать Бога. В простейшем же, вульгарном виде своем экспедиция Феликса заведет в самые темные глубины человеческого сердца.
В этом смысле его тетрадь стала энциклопедией ошибок и просчетов. Поваренной книгой с рецептами того, как стать пропащим. Азбука несчастий, книга Феликса станет спасением для людей.
Там, где истинных ужасов не хватало, Феликс пускал в ход воображение, добавляя страшных деталей, превращая нечто шокирующее в поистине отвратительное. Не было такой глубины, в которую он бы ни погрузился. Если же в истории ужас отсутствовал, он отвращал от нее взор.
По правде, книгу свою он дописал, а сегодня решил прогуляться просто ради забавы, совершить круг почета. Всего через несколько недель создания, окружавшие его все эти ночи, его собутыльники и товарищи по трубке с наркотиком, уродцы: кто без рук, кто без ног, а кто и с излишними частями – плавником, перепонками между пальцев, – предстанут взору всякого грамотного человека, и тот сможет подивиться их виду, негромко назвать тайное имя: Черноглазый Валтрауд, Аллигатор Хольгер, Бертина Дыркоголовая.
Истории Феликс жаждал услышать такие, которые рассказывают исключительно шепотом, со слезами и после полуночи. Стремился увидеть нечто, сокрытое за пеленой видимого. Он угощал незнакомцев элем и вытягивал из них безумные россказни. В накладе не оставался, о нет. Ибо люди не могут познать сердец друг друга, будучи в здравом уме. Стандартные слова тут без пользы, поскольку бессильны. Нет пользы и от известных всем жестов. Лишь стоит интеллекту разрушиться, тогда и начнется истинное общение.
И да обретет он свое возмездие, ведь среди этих отбросов – Манфреда Ночной Вазы, Прокаженной Фриц Мари, Бруно Гермафродита-Альбиноса и прочих – обретался отец Феликса, еще, правда, не узнанный. Он оставил лоно семьи ради этого грубого мира, и в ответ Феликс М*** обрушит на все здесь разрушительную силу чистого света. Когда ему было столько же лет, как его собственному сыну сейчас, ему пришлось самостоятельно разбираться в жизни, он стал отражением бесконечных страданий и тревог матери, они же придали ему нынешнюю форму. Компендиум подарит ему положение в мире, а мир отца книга разрушит.
Таким вот размышлениям предавался Феликс М***, когда на другом конце грязной таверны раздался призыв. Всякое живое лицо, беззубый рот и пара гноящихся глаз обратились в ту сторону, и призыв прозвучал снова.
– Кто попотчует меня выпивкой? – Это был мужской голос, которому хватало силы прозвучать на весь зал.
Кто-то пренебрежительно рассмеялся в ответ.
– Прошу лишь выпивку, – произнес тот же голос, – а в благодарность я явлю истинное, самое наиотвратнейшее чудовище.
Призыв возбудил интерес в Феликсе. Эти трущобы, выгребная яма, клоака прожигательства, оказывается, могла еще предложить какой-то ужас, который он проглядел. Какое выйдет чудесное дополнение к книге! Еще не видя собеседника, Феликс крикнул в ответ:
– Что за чудовище?
Толпа притихла в ожидании – ведь даже калекам и слабоумным бывает любопытно взглянуть на истинное чудовище, а Феликс тем временем достал деньги и отсчитал нужную сумму, дабы купить угощение.
Неведомый собеседник, употребляя все тот же древний псевдобуляр, откликнулся:
– Чудовище сие – чадо, но мнится мне, не подобное ни единому из тех, кого ты лицезрел доселе.
Сказав это, человек выступил вперед из массы неуклюжих, капающих слюной, отмеченных грехом дегенератов из дегенератов.
Навстречу Феликсу вышел плут вида самого что ни на есть цветущего. Казалось, порок окружающий нисколько его не тронул: здоровое тело, возраст и сложение – примерно те же, что и у Феликса. Последний тут же заключил, что натолкнулся на хищника, бродящего промеж больных и слабых, вытягивающего из них последние капли средств. В его глазах горела не одна пламенная искра безумия. Выйти с таким детиной в ночь стало бы крупной ошибкой: экскурсия окончится тем, что Феликса ограбят, одурманят, а его труп продадут в прозекторскую местного медицинского колледжа, и утром его внутренности разложат на мраморном столе – для поучения зевающих первокурсников, будущих хирургов.
Тем не менее Феликс жестом пригласил детину за свой столик и сделал бармену знак обслужить их. Стоило незнакомцу подсесть, как Феликс отметил, что вид у него вполне приличный – слегка потрепанный, свойственный ушедшему в загул джентльмену. При виде сальных, по плечи волос вспоминались ветхозаветные пророки. Феликс внутренне приготовился к жестокому разочарованию: он-то привык считать себя знатоком гротескного, а незнакомец, похоже, намеренно преувеличивал. Скорее всего, припас для Феликса нечто сродни фиджийской русалке Барнума: чучело, составленное из торса одного бедолаги, пришитое к ногам другого, с когтями эму вместо пальцев и лисьими ушами, приделанными к голове давно почившего шимпанзе.
Однако Феликс М*** прекрасно сознавал: его гений работает не с тем, что ему показывают, а с тем как. Если ужас выглядел обыденно и надуманно, то на страницах его записок он оживал. Так и быть, Феликс угостит пройдоху элем, а после прогуляется с ним и взглянет на так называемое чудовище. Хотя ничто уже, наверное, не сравнится с образом, нарисовавшимся в голове Феликса: отверженное дитя слабоумной шлюхи и ее уродливого обидчика, плод насилия, бесформенный шар плоти, черты которого вряд ли назовешь человеческими. Феликс успел сделать несколько беглых заметок, и в них страшилище влачило свое бескостное тело по грязному полу в подвале. Оно выживало как могло, подобно бродячей дворняге, питающейся фекалиями других животных. Глотало то, что изливалось из мужчин в процессе рукоблудия, как простоквашу или яичный белок. Для поддержания сил обсасывало оно тряпки, пропитанные старой нечистотой от женских дней, но если уж случалось прорваться сточной яме, тогда для монстра Феликса начинался пир.
О, шествуя из таверны следом за незнакомцем, Феликс мысленно поклялся самому себе, что из этого чудовищного ребенка выжмет все. В энциклопедии он станет главным пунктом. Из его спасения Феликс устроит громкое дело. Сердце всякого, кто ознакомится с отчетом, дрогнет. Вот это будет подвиг! У Феликса кружилась голова. Он такое сочувствие вызовет в обществе… Раздует кампанию по спасению чада, однако монстра не найдут. По крайней мере, такого, что составит конкуренцию рожденному в воображении Феликса.
Незнакомец вел его вдоль улиц и проулков, затопленных нечистотами, и наконец сказал:
– В сторону, добрый сир.
За месяцы, что Феликс бродил окольными путями, он успел хорошо их изучить. Сделался специалистом по туннелям и лабиринтам, образующим город под городом.
Шел сильный снег. Белые вихри делали редкие уличные фонари похожими на высоких, укрытых в длинные фаты невест. Тьма стояла саркофагичная, и хитропасно сыпались с неба тяжелые хлопья. Густая склепозная тишина окутала двух пешеходов.
– В сторону, добрый сир.
За месяцы, что Феликс бродил окольными путями, он успел хорошо их изучить. Сделался специалистом по туннелям и лабиринтам, образующим город под городом.
Шел сильный снег. Белые вихри делали редкие уличные фонари похожими на высоких, укрытых в длинные фаты невест. Тьма стояла саркофагичная, и хитропасно сыпались с неба тяжелые хлопья. Густая склепозная тишина окутала двух пешеходов.
Феликс М*** с теплотой вспомнил женушку: та спит в кровати, и тело ее будто отлито из молока.
Когда они проходили мимо очередного газового фонаря, тени то отступали, то бросались вперед. Лампы вехами, мерцающими солнцами отмечали рассвет и закат миниатюрных дней. Если так считать, то прогулка отняла несколько недель, пока наконец путники не забрели в тупик. Дорогу преграждала стена, обезображенная граффити. Вандалы расстарались, покрыв ее надписями: их мысли, мнения и подписи, слой на слое – одно сменялось следующим, да с такой плотностью, что не видно было уже, из чего, собственно, стена сложена, из кирпича ли, из дерева, из камня ли и покрыта ли штукатуркой. Так щедро лежала краска, так лихорадочно один вандал спешил стереть творение другого, что говорить о первоначальном назначении стены не приходилось. Зачем она тут? Неведомо.
Прочесть надписи возможным не представлялось – все из-за той же плотности, с какой они лежали. Может, то были предупреждения?.. Слова терялись под красными и черными каракулями и подтеками крови и смолы.
Перед препятствием незнакомец не остановился. Лишь коснулся чего-то скрытого среди проклятий, под купюрами прочих ругательств. Раздался щелчок, а после – звук отодвигаемого засова. В стене слитных слов образовалась трещина и ширилась по мере того, как незнакомец распахивал дверь. Да, с удивлением отметил Феликс, они пришли к двери, которую никто бы не заметил, сокрытую под многослойной бранью.
Преградив собой дальнейший путь, незнакомец произнес:
– Прошу внимания. Первейшим правилом встречи с чудовищем будет условие – о встрече с ним не глаголить.
Он так и изъяснялся на языке устаревшем, как говорили до него столетие назад.
– Второе условие встречи с чудовищем – никогда и никому не глаголить о встрече.
Только лишь когда Феликс безоговорочно согласился на оба условия, незнакомец отошел в сторону и сделал широкий приглашающий жест рукой. Феликс ступил во тьму за таинственной дверью. Дальше во тьму, еще более непроглядную, уходила узкая лестница.
Вместе двое мужчин сошли в кромешный мрак по каменным ступеням. Они следовали извилистыми и ветвящимися ходами, что неуклонно тянулись под гору; пахло сыростью, сочащейся из залегающих сверху кладбищ. Медленно путники продвигались подземными коридорами, темными, как катакомбы. Под выгребными ямами они словно бы вошли в облако ядовитого газа. Феликс испугался за свои легкие. Приучился дышать сквозь рукав пальто.
В каждом возрасте мы чего-то боимся. В детстве Феликс не мог уснуть, страшась того, что сгорит дом. В юности опасался задир, позднее – зачисления в армию. Или же не освоить никакой профессии. Не найти себе пару. После школы боялся работать. Когда родился сын, он стал бояться всего. Втайне мечтал встретиться лицом к лицу с таким жутким страхом, что у него выработается иммунитет.
Туннели были невообразимо древними. Если судить по отметинам от примитивных инструментов, эти стены состарились, еще когда вавилонские жрецы заложили краеугольный камень для великого Хеопса Летского. Укрытые под землей, туннели предшествовали печальной судьбе Храма Луны в Лармосе, поглощенного джунглями.
При каждом шаге под ногами всклоппывала грязь.
Феликс заметил одну особенность: волосы незнакомца слабо светились. Точно так же, как светилась слабым оранжевым огнем голая кожа его рук и лица – бледным отблеском того самого пламенного лихорадочного сияния глаз. Вот и еще деталь, которая украсит страницы будущей книги.
Опасаясь, как бы не заблудиться, Феликс стал тайком вырывать из тетради листы и, скомкав их, бросать на землю, дабы оставить след, по которому можно будет вернуться. Сперва он пустил в ход ненужные пока что чистые страницы, однако же, когда они закончились, в употребление пошли клочки с одним-двумя словами. Нестрашно потерять словечко, думал Феликс, летописи это не повредит. Между приступами кашля он спросил:
– Далеко еще?
– До моего чудовища? Далече ли? – эхом отозвался проводник, по-прежнему опережая Феликса на несколько шагов.
– Долго ли нам идти? – снова спросил Феликс, готовый развернуться и начать обратный путь. К тому времени в голове созрел такой образ чудовища, что ни один реальный монстр с ним не сравнился бы.
Незнакомец словно прочел мысли Феликса.
– Помышляешь ли поведать миру о моем чудовище? – Эхо выдавало пустоту впереди, то есть путь еще не окончился. Ядовито и насмешливо незнакомец спросил: – Помышляешь ли написать о нем в своей книжонке?
Феликс понял, что совершеннейшим образом не ориентируется в пространстве и с каждым шагом будто уходит в никуда. В отчаянии он нашарил в кармане пальто коробок спичек. Зажег одну и тут же увидал: незнакомец сильно опередил его, а туннель имеет великое множество ответвлений. Спичка догорела, и Феликс поспешил чиркнуть следующей. Только на ее головке затеплилось пламя, как Феликс увидел: незнакомец удалился еще больше, грозя и вовсе оставить Феликса одного. Стоило поторопиться, чтобы нагнать его, и спичка погасла прежде времени. Феликс пробежал впотьмах немного и лишь затем зажег третью. Светящийся хозяин подземелья почти скрылся вдали. Дабы продлить жизнь пламени, Феликс запалил страницу из тетради. Всего одну – какая разница, от книги не убудет, он сможет все воссоздать по памяти. Феликс нисколько не сомневался, что сумеет вспомнить походы, совершенные за годы блужданий по трясине людского разложения. Подняв над головой миниатюрный факел, он позвал:
– Если я отстану и заблужусь, то как найти мне чудовище?
Пламя погасло, и навалилась кромешная тьма. Оранжевого сияния чужака нигде не было видно.
Каменные тропы успели состариться еще ко времени великого Онуса Блатойского. Они проходили тут еще до того, как друиды возвели алтарь валлийских Клеоплов. Пораженный, Феликс поджег новую страницу, дабы еще полюбоваться на древнее мезотерическое окружение.
Спереди – равно как и сзади, и отовсюду сразу – зазвучал, переливаясь эхом, хохот незнакомца.
– Не стоит тревожиться, – заверил бесплотный голос. Далее последовала затянувшая пауза, время в которой отмеряли падающие с потолка капли воды. Феликс попытался зажечь еще спичку. – Мнится мне, – нарушил длившуюся как будто вечность тишину голос незнакомца, – чудовище само найдет тебя, довольно скоро.
Когда же наконец спичка зажглась и в жертву была принесена еще страница из тетради, Феликс обнаружил, что его окончательно бросили. Огонь погас, но Феликс решил не тратить следующей страницы, пока не соберется с мыслями. Гнев тут послужит лучшим союзником, нежели паника. Феликс даже вообразил, как в недалеком будущем снова заглянет в таверну и обнаружит в зале незнакомца, что обманул его и бросил тут. Ну ничего, не впервой. Не раз уже Феликса надували, отвергали и бросали. Переживет. Понадобится, так он по собственным следам вернется. Обстоятельства вынуждали его отмечать весь проходимый путь по жизни – запоминать каждый одинокий и тяжкий день. С самого детства ему ничего не давалось просто так, никто ему не подсказывал, и это пустое наследие воспитало в нем стойкую веру в собственные силы. Надежды он не утрачивал. Что-что, а стойкость и решительность напасти в нем воспитали.
Ах, это тьмовоние.
Всесмрадность испарений и подтеков.
Отсутствие какого-либо звука начинало давить, как давят воды на больших глубинах. Тишина обволакивала и душила.
Руки сами собой сжались в кулаки. Дыхание сделалось быстрым, поверхностным. Еще чуть-чуть, и Феликса охватит приступ ярости. Чувство, родившееся в нем, было как эхо, дальний отголосок детства, когда он семенил, боясь отстать от папы. Такого гнева Феликс М*** не испытывал с детских лет.
– Ну так иди! – прокричал он призраку. – Избавь меня от своего присутствия!
И, подняв тетрадь над головой, потряс ею.
– Вот я поведаю об этом миру, и тебе ой как не поздоровится. – Феликс мысленно ругал себя за то, что не выяснил имени проводника. – Два десятка лет я сам нахожу путь, без чьей-либо подсказки, сам себе ученик и сам себе поддержка.
Так просто он не сдастся. Феликс кричал во весь голос, эхо которого металось по смежным туннелям. Бранным словом помянул Феликс пропавшего отца. Неласково – задир из детства. Битый жизнью, он не получал уроков того, как надобно себя вести и держать удар.
Влипчаянное положение не сломит его, он не станет добычей труслабостного дурмана. Во тьме за ним, на расстоянии вытянутой руки, крался страх, а следом – паника. Не имея ни малейшей точки опоры и ориентировки, Феликс принялся ощущасывать собственный язык.