Пока Гера скоблил ножом оконное стекло, Таня долила остатки вина. Помедлила несколько секунд, сжимая в руке бокал, а затем быстро выпила. Внезапно ей стало жарко. Таня поставила бокал на столик, стянула с кровати одеяло и накинула его на плечи. Потом взяла сигарету и зажигалку и вышла на балкон.
Ночной ноябрьский холод остудил пылающее лицо. Таня хотела закурить, но вдруг увидела, что внизу кто-то стоит. На улице было темно, и Таня различала только силуэт человека, и тем не менее она поняла, что человек этот, задрав голову, смотрит прямо на нее.
– Эй, тебе чего? – грубо окликнула Таня.
Этаж был второй, и Таню с незнакомцем разделяло не такое уж большое расстояние.
– Ты глухой? – громко и сердито спросила она. – Я сейчас своего парня позову – он тебе накостыляет!
– Ты с кем там разговариваешь? – послышался за спиной голос Геры.
Таня обернулась и ответила:
– Да тут какой-то придурок на наши окна таращится.
Гера вышел на балкон, взглянул вниз.
– Какой придурок?
Таня тоже посмотрела вниз. Во дворе никого не было.
– Там кто-то стоял, – сказала она.
– Где?
– Внизу. Возле качелей.
Гера посмотрел в сторону детских качелей.
– Там никого нет.
– Сама вижу, что нет. Он ушел.
– Кто?
– Тот, кто там стоял.
Гера воззрился на Таню, несколько секунд молчал, затем сказал:
– Слушай, тебе точно надо дунуть. У меня есть отличная трава, друг из Казахстана привез. Хочешь, забью косячок?
– Я хочу выпить, – сказала Таня.
– Что?
– Выпить хочу. У тебя что-нибудь есть?
Гера покачал головой:
– Нет.
– А магазин есть какой-нибудь поблизости?
– Круглосуточный?.. Есть один. Но до него минут десять пешком.
– Пошли! – решительно сказала Таня.
На улице было промозгло. Таня подняла ворот пальто. Гера тоже подрагивал от холода. Было видно, что ему совершенно «не упирается» эта дурацкая ночная прогулка, но он послушно плелся рядом, зевая и передергивая плечами.
– Подожди, я сигареты достану.
Гера остановился. Таня, погруженная в невеселые размышления, не заметила этого и продолжила путь. Лишь пару секунд спустя, услышав позади какой-то шум, она остановилась. Оглянулась, намереваясь поторопить Геру, но никого позади себя не увидела. Улица была пуста.
– Гера? – окликнула Таня, недоумевая.
Никто не отозвался.
– Гера!
И снова молчание. Таню обдало холодом. Она завертела головой, надеясь, что Гера где-нибудь рядом – отошел в сторону или валяет дурака. На мгновение Тане показалось, что она видит ботинки Геры, торчащие из переулка носками вверх. Но она моргнула, и ботинки исчезли – словно кто-то молниеносно втянул Геру в переулок. И тут она услышала рычание.
Таня повернулась на звук, заранее предчувствуя сердцем беду. Это была большая белая собака. Стоя возле угла дома, широко расставив лапы и пригнув голову к земле, собака смотрела на Таню пылающими глазами и рычала.
Внезапно Таня услышала человеческий голос, негромко напевающий:
Спрячься, скройся, затаись,
Серой тенью обернись…
Таня завертела головой, но никого не увидела. Лишь белая собака по-прежнему стояла в нескольких шагах от нее, и на мгновение Тане показалось, что тихий, шелестящий голос, напевающий песню, доносится из ее оскаленной пасти. А может быть, это был ветер?
Месяц или год пройдет —
Смерть твоя тебя найдет…
Голос был вкрадчивый, неясный, тихий, но такой зловещий, что у Тани перехватило дух. Она испуганно попятилась. А затем, не в силах больше сдерживать обуявший ее ужас, закричала и бросилась бежать, но в ту же секунду кто-то навалился ей на спину и сбил с ног. Таня попыталась оттолкнуть от себя преследователя, но лицо ее обдало холодом, голова закружилась, а в следующую секунду она потеряла сознание.
2
Все-таки в музыке Малера слишком много тоски. На первый взгляд эта тоска светлая, но свет тут слишком призрачен, почти нереален, и сквозь него слишком отчетливо проглядывает мрачная изнанка бытия.
Глеб выключил айпод и снял наушники.
Вот и дом Оси Бриля. Хороший дом, жаль только, что находится в заднице у черта. А как еще назвать район, в котором из каждых десяти фонарей горят от силы два-три? Казалось, даже ветер здесь дул резче и лютее, чем где-нибудь в центре города, словно вымещал на редких прохожих свое злобное отчаяние.
Вдобавок заморосил легкий дождь – что-то вроде невесомой влажной взвеси, которая холодом оседала на щеках и рукавах плаща. Глеб поднял ворот и передернул плечами. А ведь он мог сейчас сидеть в мягком глубоком кресле, со стаканом водки-тоника в руке, вытянув ноги к декоративному камину, в котором полыхали парафиновые свечи. Попивать коктейль и слушать хорошую музыку – Джерри Маллигана, например. Или старого слепого ворона Рэя Чарльза… А еще лучше Майлза Дэвиса. «Human Nature» – отличная вещь.
Чтобы сократить дорогу, Корсак свернул к гаражам. Здесь стало еще темнее.
Да, он мог бы сейчас сидеть и слушать печальную трубу Майлза Дэвиса. А вместо этого – полумрак окраинной улицы, едва подсвеченный тусклыми фонарями, обшарпанные гаражи да вот этот унылый дождь в придачу.
И вдруг Глеб остановился. Он увидел Осю Бриля. Тот торопливо семенил по переулку, направляясь к своей машине. Глеб устремился вперед и хотел окликнуть приятеля, но в этот миг из-за угла вышли два крепких парня. Глеб снова остановился, внимательно вглядевшись в незнакомцев.
Один из парней достал из-под куртки кусок железной арматуры.
– Бриль, вали оттуда! – крикнул Глеб и бросился к биологу.
Кусок арматуры взвился над головой бедняги Бриля, готовый обрушиться ему на череп, в этот миг биолог обернулся на голос Глеба, и железная палка прошлась по его лысоватой голове вскользь. Но тут подоспел второй парень – он ударил Бриля ногой в живот, а когда тот согнулся, хрястнул его кулаком по хребту. Биолог рухнул на грязную дорогу между гаражами.
Глеб на бегу выхватил из кармана зажигалку-«вальтер» и выставил ее перед собой.
– Оставьте его! – грозно крикнул он.
Парни уставились на Глеба. Корсак перешел на шаг, но по-прежнему стремительно наступал на незнакомцев, держа их на прицеле своей хромированной зажигалки.
– Убери ствол, коммерс! – хрипло проговорил один из верзил.
– Только после того, как прострелю тебе башку! – сказал Глеб.
Парень прищурился.
– Калибр маловат. Этой пукалкой ты даже воробьев не напугаешь.
– Хватит, чтобы выбить из твоей головы то дерьмо, которое ты по ошибке называешь своими мозгами, – убежденно заявил Глеб.
«А хорошо сказал!» – не без удовольствия подумал он и снял зажигалку с декоративного предохранителя. Услышав характерный щелчок, парни явно напряглись. Один из них дернул щекой и проговорил с напускной развязностью:
– Спокойно, братела. Не нервничай. – Он отшвырнул кусок железной арматуры в сторону. – Мы уже уходим. А этому козлу передай, когда очухается, что в следующий раз уроем.
Крепыши развернулись и стремительно зашагали прочь. Глеб подождал, пока они скроются из вида, опустил пистолет-зажигалку и подошел к Брилю.
– Ося, ты живой?
Биолог сел на асфальте, подвигал головой и поморщился от боли в шее.
– Черт… – выдавил он хрипло. – Кажется, у меня позвонок смещен.
Глеб убрал зажигалку в карман и присел на корточки рядом с приятелем.
– Кто это был?
– Не знаю.
Ося нашарил на асфальте очки. Глеб пристально посмотрел ему в глаза.
– А если подумать?
– Говорю тебе – я понятия не имею.
Зрачки Глеба сузились.
– Я спрошу в третий раз, Ося. И если ты продолжишь врать, я сам тебя отметелю. Кто послал этих парней? Отвечай!
Биолог водрузил очки на нос, вздохнул и сказал:
– Грубый ты, Корсак. Ладно, скажу. Все равно ведь узнаешь. Саша Перс выкупил мои долги у Распорядителя.
– Какие долги?
Бриль вздохнул и произнес грустным голосом:
– Те самые.
– Подожди… – Глеб озадаченно нахмурился. – Ты не выплатил долг? Я же дал тебе пять тысяч баксов.
– Видишь ли, в чем дело, Глеб… – Ося поправил пальцем очки. – Стыдно признаваться, но… эти деньги я тоже проиграл. Решил отыграться, ну и… В общем, сам понимаешь.
Несколько секунд Глеб молчал, а затем сказал:
– Бриль, ты идиот. Сколько ты теперь должен?
– Не так чтобы много, но… Десять тысяч.
Глеб посмотрел на приятеля холодным взглядом и сказал:
– Тебя убьют.
– Может быть, – согласился Бриль. – Но, с другой стороны, если вдуматься…
– Нет никакой другой стороны, – сказал Глеб. – Продавай машину.
Лицо Бриля резко вытянулось.
– Мою ласточку?
– Тебе придется распрощаться с машиной или с собственной головой. Выбирай.
Некоторое время биолог молчал, словно пришибленный масштабом катастрофы, потом вздохнул – тоскливее и протяжнее, чем прежде, и сказал:
– Да. Пожалуй, ты прав. Не знаешь, как провернуть это побыстрее? И чтобы без больших потерь.
Некоторое время биолог молчал, словно пришибленный масштабом катастрофы, потом вздохнул – тоскливее и протяжнее, чем прежде, и сказал:
– Да. Пожалуй, ты прав. Не знаешь, как провернуть это побыстрее? И чтобы без больших потерь.
– У меня есть один знакомый. Я ему позвоню. И не вздумай больше играть, понял?
– Что ты. Ни в жизнь! – пообещал Бриль.
Глеб пристально посмотрел ему в глаза.
– Я серьезно, Ося. Не мечтай отыграться. Вообще не подходи к игровому столу.
– Глеб, я понял.
– Это не шутка.
– Говорю же тебе – я понял! Дай лучше руку!
Корсак протянул биологу руку и помог ему подняться на ноги. Бриль, поморщиваясь от боли, отряхнул пальто, затем достал из кармана сверток и протянул его Глебу:
– Держи, это твое. Большеберцовая кость. Принадлежала молодому еще человеку. Скорей всего – молодой женщине. Кость свежая – если, конечно, можно так выразиться. Советую тебе выбросить ее куда подальше.
– А как насчет того, чтобы отнести в полицию?
Осип удивленно взглянул на Глеба сквозь мерцающие стеклышки очков.
– Рехнулся? Это человеческая кость. Век потом не отмоешься. Впрочем, дело твое. Хочешь загубить репутацию – валяй, относи в полицию.
– Моя репутация далека от совершенства, – заметил Глеб.
– Да, но каннибалом тебя еще никто не называл. А ведь могут назвать. Подвезти тебя до метро?
– Давай. Кстати, а ты чего делал на улице?
Бриль отвел взгляд.
– Да так… Решил пройтись перед сном.
– Собирался на игру?
Осип пожал плечами:
– Какая теперь разница.
– И то верно. Довезешь меня до метро – и живо домой. Понял?
Бриль снова посмотрел на Корсака, и в глазах его появилась обида.
– Глеб, чего ты со мной как с ребенком? Я же не идиот.
– Факты говорят об обратном. Впрочем, дело твое. Хочешь загубить свою жизнь – езжай и играй.
Бриль помолчал, потом пригладил ладонью мокрые от дождя волосы и сказал:
– Ладно, чего уж там. Домой так домой. Поехали.
* * *Подходя к подъезду, Глеб услышал за спиной шорох и резко обернулся. Возле мусорных баков, в зыбком полумраке, кто-то стоял. Потухшая лампочка над дверью подъезда вдруг зажглась и, потрескивая, замерцала. В ритмично мигающем, тусклом свете Глебу показалось, что лицо у незнакомца бледное, словно намазанное мелом, а волосы висят по сторонам лица клочковатыми, грязными прядями.
И тут Глеб выронил ключ. Нагнулся за ним, а когда выпрямился – возле баков никого уже не было. Корсак несколько секунд стоял неподвижно, вглядываясь в темный двор, затем пробормотал:
– Дьявольщина какая-то.
И повернулся к железной двери подъезда.
Перед тем как вызвать лифт, Глеб привычно поднялся к почтовым ящикам, открыл погнутую жестяную дверцу и сунул внутрь руку. Он вздрогнул, когда пальцы его наткнулись на оберточную бумагу, хотя и был к этому готов.
Сверток, который он достал из почтового ящика, был небольшой и легкий. На этот раз Глеб развернул его прямо на лестничной площадке. Пальцы его при этом слегка подрагивали. В свертке, как Глеб и предполагал, оказался фрагмент кости. Он был плоский, чуть вогнутый. На одной из сторон черным маркером были выведены две буквы – «d» и «a».
3
Гнусно было на душе у Толи Волохова. Тесно и душно, хоть беги куда глаза глядят, только ведь от себя не убежишь. И от жены не убежишь, хоть и лежит она, болезная, в постели, смотрит мимо него, и одному богу известно, что она там видит. Может, призраков? Умерших родителей, родственников? И стоят они толпой в углу спальни и смотрят на нее ободряюще – дескать, не бойся помирать, ведь там, куда ты уходишь, будет лучше, чем здесь. По-любому лучше.
Волохов наклонился к жене, так что старый венский стул отчаянно скрипнул под его огромным телом, вгляделся в ее желтое, иссохшее лицо и пробасил:
– Что ж ты все молчишь, милая моя?
Жена не ответила. Она продолжала смотреть в угол комнаты, и взгляд ее был спокоен и ясен, будто глаза эти жили отдельно от отощавшего, запущенного, безумного тела, от которого исходил нечистый запах.
– Галя? – тихо окликнул Волохов. – Ты меня слышишь?
Жена не ответила. Губы ее слегка дрогнули и сложились в некоторое смутное подобие улыбки, однако улыбка эта была адресована совсем не мужу, а тем, кто терпеливо ждал Галину Волохову в углу комнаты, чтобы однажды ранним утром забрать ее и увести с собой.
Толя выпрямился. Эх-эх… До чего ж тяжко на душе. И вроде любви давно нет, и опостылели друг другу за пятнадцать лет совместной жизни. А уж сколько дерьма вывалили друг другу на головы в бессчетных ссорах – этого никаким мерилом-дерьмометром не измерить. И все же чувствовал себя Волохов так скверно, как никогда прежде не чувствовал, да и не знал раньше, что так глухо, тяжко и безотрадно бывает на душе.
А между тем за окном уже рассвело. Заметив это, Толя расправил могучие плечи, потянулся, хрустнув суставами, и громко зевнул. Он поднялся с постели три часа назад, отправил сиделку спать, а сам занял свой пост у кровати жены, которая в последнее время, кажется, совсем перестала спать. В те редкие минуты, когда она погружалась в подобие сна, сухое тело ее начинало содрогаться, кости выпирали из-под тонкой кожи, а изо рта вырывались не то стоны, не то мольбы, не то плач. И такие это были страшные звуки, будто стонала не жена, а что-то страшное и темное, заполнившее ее утробу и пожирающее ее изнутри.
Толя поднял руку и глянул на циферблат часов. Через пятьдесят минут он должен был явиться на работу. И тут странный звук заставил его вздрогнуть от неожиданности. Волохов опустил руку и уставился на жену. Она по-прежнему смотрела в угол комнаты, но из приоткрытого рта ее доносилась тихая песня.
– Надежда… Мой компас земной… А удача – награда за смелость…
Справившись с изумлением, Толя, не зная, как еще поступить, решил поддержать жену.
– И песни довольно одной… – пропели они тихим хором, – чтоб только о доме в ней пе-елось.
Галя замолчала. Толя тоже умолк. Посмотрел на костлявое лицо жены и осторожно проговорил:
– Хорошо поем, а?
Жена медленно повернула голову и уставилась на Толю. А потом раскрыла потрескавшиеся губы и тихо засмеялась. Волохов несколько секунд сидел молча, с изумлением и страхом глядя на безумную жену, а потом тоже засмеялся. Смеясь, он нагнулся к жене и ткнулся лбом в ее теплую щеку. Плечи его продолжали содрогаться, но было непонятно от чего – от смеха или от рыданий.
Беда Толи Волохова была страшной, необратимой и непоправимой, но только не с точки зрения старшего уполномоченного Станислава Данилова. В то время, пока Волохов прижимался лбом к сухой и желтой, как пергамент, щеке жены, Стас сидел на полу у себя в квартире, прикрыв веки, в позе лотоса, и повторял про себя мантру. Погрузившись в медитацию, он полностью отрешился от иллюзорного мира, наполненного страданием и болью, мира, в котором работа кармы не утихала ни на день.
А пока Стас Данилов укреплял свой дух, готовясь продолжить жизнь в лучшей ипостаси, Маша Любимова укрепляла свое тело.
Привычная утренняя зарядка почти измотала Марию. И все же прогресс был налицо. Тело постепенно становилось прежним, таким, каким оно было до аварии. К мышцам возвращалась сила, суставы становились гибче.
Закончив упражнения, Маша отправилась в душевую кабинку. Она любила воду. Теплые струи смывали с нее не только пот, они смывали остатки неприятного сна, неприятные предчувствия и гнетущие воспоминания о прошлом.
Завтракала Маша на своей уютной кухне, окна которой выходили на сквер, школу и золоченую маковку собора. Отправляя в рот ломтики яблока и маленькие кусочки сыра, она просматривала прессу, держа в руке планшетный компьютер. А впереди был долгий-предолгий день, и день этот готовил для Любимовой, Данилова и Волохова новые страшные сюрпризы.
4
Маша и Толик встретились в холле. Волохов выглядел помятым. Щетина на его физиономии отросла настолько, что уже могла сойти за настоящую бороду.
– Толь, привет!
Майор Волохов покосился на Машу, шагающую рядом, и мрачно изрек:
– Доброе утро! Вижу, ты свежа и хороша, как цветок. На мою рожу лучше не смотреть.
– Ты чего такой мрачный? – спросила Мария. – Позавтракать забыл?
– Я не делаю культа из еды, – заявил Толя.
– Да ну? С каких это пор?
– С тех пор, как мой бумажник стал бессмысленным приложением к моему карману. Кстати, Маш, займи денег. Я тебе с зарплаты верну.
– А сколько тебе надо?
– Тыщи две.
– Ладно, поскребу по сусекам. Тебе когда надо?
– Чем быстрее, тем лучше.
– Завтра утром годится?
– Годится. Маруся, ты настоящий друг! Дай я тебя обниму!
Толя растопырил огромные руки и полез обниматься, но Маша увернулась:
– Избавь меня от своих медвежьих объятий!
– Как скажешь. – Волохов опустил руки, любовно посмотрел на Машу. – Как у тебя с мужем?
– Так же, – ответила Маша.