— И скажу… Вы, Женя, богаты внутренней красотой.
— Только внутренней?
— Не хочу вас обидеть… Но внешне…
— Что внешне? — обеспокоенно глянула на него Евгения.
— Ну, я думаю, нам совсем не обязательно обсуждать вашу внешность, — еще больше смутился старик.
— А если обязательно?.. Неужели не нравлюсь?
— Нравитесь. Очень.
— Но вас привлекает только внутренняя красота. А внешняя?
— Ну, может, вы кому и понравитесь внешне… Вы не в моем вкусе, Женя… Да и какая вам разница, нравитесь вы мне или нет?
— Да мне до лампочки!.. Останови свою тарантайку!
Она сама не понимала, что с ней происходит. Ну подумаешь, внешне не понравилась какому-то старперу. Во-первых, она сама похоронила в себе женскую сексуальность. А во-вторых, что знает он о женской красоте? Может, у него идеал: сто девяносто — шестьдесят — сто девяносто. Тогда она точно не может соответствовать его древним вкусам. Да и не нужно ей это…
К тому моменту, как Анатолий Данилович остановил машину, Евгения успокоилась. Но все же вышла из автомобиля. Сняла с себя дурацкую косынку и бесформенный жакет, оставшись в одной майке на тонких бретельках, но совершенно без декольте. Забрала из машины сумку, бросила туда жакет, свободной рукой взбила волосы и зашагала по дороге неожиданной для себя призывной походкой… Ей стало смешно, когда она осознала всю нелепость своего поведения. Что ни говори, а зона не убила в ней женщину.
Анатолий Данилович ехал за ней до тех пор, пока она сама не остановилась и не подняла руку. Вернулась в машину, устроившись на прежнем месте, скрестила на груди руки.
— Здесь недалеко кафе есть, — сказал он. — Может, вы голодны?
— Может, и голодна.
Это была типичная придорожная забегаловка. Вагончик с верандой. Засиженные мухами столы без скатертей, ленивая официантка с сальными волосами, масленые взгляды небритых дальнобойщиков. Но запахи… Евгения понимала, что антисанитария здесь полная, и блюда наверняка готовятся на дешевом маргарине и прогорклом масле, но все же это была вольная еда. Никто не поднимет ее из-за стола, когда выйдет время, установленное на прием пищи. И нормы здесь нет — на сколько заплатишь, столько и съешь. Ну и меню здесь гораздо богаче, чем в зоне…
Анатолий Данилович не скупился. Заказал украинский борщ, по большому куску свинины в кляре, салаты: овощной и «столичный», чай, сок… Ели они на веранде, на свежем воздухе, поэтому особенно приятно было раскурить сигаретку с фильтром.
— Ты куришь? — удивленно спросил он.
— Я не в затяжку, — усмехнулась она.
И для убедительности, глубоко и плотно затянувшись, выпустила в воздух жирный «бублик» дыма. Сидевшие за соседним столом дальнобойщики дружно ей зааплодировали. А один, круглолицый парень с безобразной бородавкой на носу, подошел к ним.
— Можно?
Не дожидаясь ответа, сел за стол.
— Молодой человек, я не давал вам разрешения, — грозно глянул на него Анатолий Данилович.
— Да ладно тебе, батя, — небрежно махнул на него рукой нахал. — Лучше цену назови.
— Цену? Да ты, парень, и гроша ломаного не стоишь.
— Ну-ну, отец, давай без оскорблений, — облизнув Евгению плотоядным взглядом, сказал наглец. — А то ведь не посмотрю на твои седины… И шалаву твою задаром уведу!
Анатолий Данилович и Евгения отреагировали на грубость одновременно. С неожиданной для него резкостью он схватил парня за нижнюю губу, а она проделала тоже самое с веком его правого глаза. Надавив на яблоко, она с силой оттянула на себя тонкую кожицу. И тут же приставила к горлу похабника заточенный черенок ложки.
— Я тебе ща кровь пущу, гнида!
Никто из его товарищей не вступился за парня. Но убивать его никто не собирался. Евгения убрала заточку, а Анатолий Данилович, потянув его за губу, как за поводья, вернул за стол к дружкам. Хотел что-то сказать ему грубое напоследок, но передумал.
Евгения полезла в сумку за деньгами, но старик достал из кармана две стотысячные купюры, бросил на стол. Взял ее под руку и увлек за собой в машину. Никто не преследовал их, но все же он торопливо завел мотор и стремительно разогнал «Волгу».
— Не везет мне сегодня, — сокрушенно вздохнула Евгения. — Один за уродину держит, другой шлюхой обозвал…
— Я не говорил, что ты уродина.
— Ну, не говорил так не говорил… А то, что я шлюха, это неправда.
— Он тебя за плечевую принял.
— Я что, на проститутку похожа?
— Нет. Но вела себя не совсем достойно. Не надо было курить. Это же грубые мужланы, у них, если куришь, значит, даешь…
— Все-то ты знаешь… А ты не трус. Умеешь за женщину постоять. Где за губы так дергать научился?
— Там же, где ты заточкой махать…
— Ты что, срок мотал?
— Да было. Давно еще. По молодости. В плохую компанию попал… Восемь лет на строгом режиме, и не здесь, в тепле, а на самой что ни на есть Колыме…
— А за что?
— Говорю же, в плохую компанию попал. Вагон на станции обокрали… Времена голодные были.
— За воровство, значит.
— Я всего лишь на стреме… То есть смотрел, чтобы никто не помешал…
— Я не смольная институтка, мне, что такое стоять на стреме, объяснять не надо… Почему не спрашиваешь, за что меня взяли?
— Не знаю, удобно это или нет. Если неудобно, не говори…
— Неудобно под ублюдком лежать, когда он тебя насилует…
— Это ты о чем?
— Россия — самое гуманное государство в мире. У нас за изнасилование сажают. Вот меня изнасиловали и посадили…
— Разве так бывает?
— Бывает. Моя вина в том, что насильнику восемнадцати лет не исполнилось. Мне уже девятнадцать было, а ему только семнадцать. Получается, что я его совратила. Нормально, да?.. Я уже и заявление забрать собиралась, а следователь — нет, по всей строгости закона за то, что на богатого ублюдка тявкнула. Как ту дворняжку на три года…
— Если ублюдок богатый, тогда может быть, — кивнул Анатолий Данилович.
— Их там трое было. И у всех родители с деньгами и связями… Похоже, они во вкус вошли. Меня за развратные действия упекли, а Веронику… Она вчера к нам по этапу пришла… Ее за кражу… Подставили, короче. Отличный способ избавляться от неугодных. Беспредельщики, одним словом…
— И на каком уровне у них связи?
— Отец большой чин в столичном правительстве.
— Тогда с ними лучше не связываться…
— А кто сказал, что я собираюсь с ними связываться?
— Голос у тебя как натянутая струна звенит. Отомстить хочешь…
— Может, и хочу.
— А что тебе это даст?
— Как что? Они мне три года из жизни вычеркнули. А страдала я как…
— То есть тебя бы обрадовало, если бы они заняли твое место?
— Где, в тюрьме?.. Да, радовалась бы. Еще как радовалась бы!
— А когда радость пройдет, ты поймешь, что ничего не добилась… Я не хочу сказать, что этих подонков нужно прощать. Но и связываться с ними не стоит… Тебе дальше жить надо. Судимость когда снимут, в театральном своем восстановишься. В театре играть, в кино сниматься. Станешь известной актрисой, тем и утрешь нос — всем, кто против тебя был. Докажешь, что не сломала тебя судьба. Напротив, судьба вознаградила тебя за те беды и страдания, которые выпали на твою долю…
— Твоими устами только мед пить… Ничего, что я с вами на «ты»?
— Ничего… У меня внучка твоего примерно возраста, она со мной только на «ты»…
— Это та, от которой вы едете?
— Да, Софа… Она мне как дочь… Дочь моя, Галина, погибла. Внучка осталась и внук. Они мне как дети…
Анатолий Данилович снова расстроился. Дыхание участилось, на лбу выступили крупные капли пота. Он снова остановил машину. Полез в карман за нитроглицерином, бросил таблетку под язык.
Глава 9
В Домодедово они приехали поздно ночью. Должны были быть много раньше, но Анатолий Данилович раз пять останавливался, чтобы перевести дух. И с каждым разом стоянки были все продолжительней… Но в конце концов они подъехали к его родному городу.
— Могу тебя домой отвезти, — еле живой от усталости, сказал он.
— Да ладно уж, я сама как-нибудь. Потихоньку, на электричке…
— Какая электричка в час ночи?
— Ну, на такси…
— Маньяки сейчас на такси ездят… Можешь у меня переночевать, если не боишься. А завтра днем я тебя домой отвезу… Или ты спешишь очень?
— Да спешу, конечно. Мать увидеть хочу, отца. Но думаю, ничего страшного, если немного задержусь… Ты один живешь?
— Да, внук мой в Москве.
— Тем более. А то еще коньки с дороги откинешь. Хоть будет кому «Скорую» вызвать…
— Вот и ладненько… Только я не в самом городе живу, тут деревенька рядом…
Ехать пришлось через гущу леса по темной, но на удивление ровной дороге. Деревня самая обыкновенная. Деревянные и кирпичные дома вдоль длинной улицы. Но Анатолий Данилович проехал дальше. Оказывается, его дом находился на дальней окраине деревни, а если точней, то стоял на самом отшибе. И подъезд к дому отдельный — через лесок вдоль речки по узкой, плотно посыпанной гравием и хорошо утрамбованной дороге. Из-за лесной поросли ограды не было видно. Два фонаря над широкими железными воротами, которые открылись сами по себе, стоило Анатолию Даниловичу нажать на клавишу брелока.
Дом впечатлял: двухэтажный, из красного кирпича, с шиферной крышей; большой, основательный, с гаражом в цокольном этаже; на окнах железные, выкрашенные в белый цвет решетки.
В гараж Анатолий Данилович заезжать не стал. Похоже, на это у него просто не было сил.
— Приехали, — сказал он, заглушив двигатель.
Евгения вышла из машины и почувствовала, как навалилась на нее ночная тишина. Деревья вокруг, лесные и садовые, но погода безветренная — даже шелеста не слышно. И сверчки как будто повымерли. Зато невольно возникло предощущение, что где-то рядом сейчас ухнет сыч. Гробовая тишина, похоронные предчувствия.
Сыч не ухнул, но из темноты вдруг выскочил огромных размеров пес. С угрожающим рычанием бросился на Евгению, но хозяин успел его упредить.
— Фу, Барбаросс!
Пес присмирел и даже лизнул Евгении туфлю.
Анатолий Данилович был так измотан, что лишь слегка потрепал своего Барбаросса за холку. Еле взошел на высокое крыльцо, долго возился. Нащупав клавишу, включил свет в прихожей и сразу в холле.
Евгения ожидала увидеть совковую мебель, расставленную со стариковским вкусом. Старинные буфеты, серванты брежневских времен, продавленный диван… Так было в доме у ее бабушки. Но у Анатолия Даниловича все было по-другому. Мебель не новая, но и старой ее назвать язык не повернется. Стенной шкаф с отодвигающимися дверцами, зеркала; в каминном зале, куда он провел гостью, роскошный гарнитур во всю стену, кожаный диван, камин с мраморной облицовкой. На стенах картины, на подставках бронзовые статуи, на полках дорогие безделушки. Пол устлан пышным ковром. А телевизор такой, что руками не обхватишь… Чувствовалась пыль, но не было запаха древней затхлости, какой обычно бывает в стариковских жилищах.
Анатолий Данилович подошел к камину, взял с полки длинные спички, одну зажег, поднес к очагу. Дрова вспыхнули мгновенно.
— Что-то холодно мне, — сказал он, с трудом опустившись в кресло.
Евгения увидела на диване аккуратно сложенный плед. Расправила его, накрыла старика.
— Спасибо.
— Может, «Скорую» вызвать? — встревоженно спросила она.
— Нет. Я просто устал… Даже таблетку не буду… Если тебе не трудно, сделай чаю. Там на кухне… Все в твоем распоряжении…
Кухня находилась рядом. Огромная комната, квадратов сорок, вряд ли меньше. Мебельный гарнитур на зависть домохозяйкам, импортная плита с вытяжкой; обеденный стол из дуба с гнутыми ножками, стулья-кресла с высокими спинками. Двухкамерный холодильник, в котором, как думала Евгения, быть ничего не могло. По идее, хозяин должен был разморозить его, уезжая.
Но нет, холодильник изобиловал яствами. Свиной окорок с золотисто-коричневой корочкой, сыр, сливочное масло, две картонки с яйцами. Бутылка коньяка в специальном углублении. И в шкафах — аккуратные пластиковые емкости с пояснительными надписями — «сахар», «гречка», «рис», «мука»… Чай, кофе, пряности. Масло подсолнечное и оливковое. Одно слово, мечта хозяйки…
Евгения поставила чайник и вернулась в комнату. Анатолий Данилович как был, так и оставался в кресле. Глаза закрыты, дыхание спокойное. Но старик не спал. Услышав шаги, открыл глаза, устало улыбнулся гостье.
— Чай сейчас будет… Может, яичницу сделать? — спросила она.
— Сделай. Себе. А мне только чай…
Евгения церемониться не стала. Напоила его чаем, а сама устроила себе роскошный ужин. О том, что это может нанести вред фигуре, она и не думала. А если бы и думала, все равно бы не остановилась. Во-первых, она сама по себе худенькая: конституция такая. А во-вторых, нет человека, которому она хотела бы нравиться. Умерла ее любовь. Вместе с Никитой умерла. И все мужики, в том числе и он, похотливые пакостники. Ни с кем она не хотела и никогда, казалось, не захочет…
Бутылку она откупорила без спросу. У Анатолия Даниловича больное сердце, ему спиртное противопоказано, а в доме, кроме него, никого нет. Так что, по логике, этот коньяк предназначен ей. Да много она и не будет. Так, рюмочку-другую за обретенную свободу…
Но на первые две рюмочки уютно легла третья, четвертая… Евгения и не заметила, как приговорила бутылку. Пьяной она себя не чувствовала, но, поднявшись со стула, вдруг поняла, что сейчас упадет. Тем не менее она добралась до каминного зала и рухнула на диван…
Проснулась она утром. За окнами свет; кресло, где ночевал Анатолий Данилович, пустое; сама Евгения заботливо укрыта пледом. А из холла доносятся голоса.
— Ну и где ты эту алкоголичку подобрал? — пренебрежительно спросил фальцетно-писклявый мужской голос.
— Эдик, ты не прав, Женя совсем не алкоголичка, — не согласился Анатолий Данилович.
Голос его звучал возмущенно и вместе с тем достаточно бодро для набравшегося сил человека.
— А бутылку кто в одиночку выжрал?
— И что?.. Девушка первый день на свободе…
— Первый день на свободе?! Она что, уголовница?! — истошно спросил незнакомый Эдик.
— Она не уголовница, она жертва обстоятельств…
— Жертва… Смотри, как бы ты сам жертвой не стал.
— Я, между прочим, тоже сидел.
— Ну, ты — другое дело… Дед, сколько раз я тебе говорил, не подбирай с улицы всякую шваль…
— Во-первых, она — не шваль. А во-вторых, сбавь обороты!
— Все, дед, проехали! — сбавляя тон, сказал Эдик. — Не быдло так не быдло… Но все равно за ней глаз да глаз нужен… У тебя здесь деньги, вдруг она воровка?
— Все, хватит!
— Ну, хватит так хватит… Как там Сонька поживает?
— Ничего… Ничего хорошего… Привет тебе передавала… И я от тебя привет передал. Хотя ты и не просил…
— Ну почему не просил? Я Соньку люблю…
— Мог бы хоть раз к ней съездить, — не без упрека сказал Анатолий Данилович.
— И съезжу. Вот с делами разгребусь и съезжу… Дед, мне уже пора. Встреча важная… А с этой ты ухо востро держи. Гони ее прочь!
— Гнать ее не буду. А домой ее отвезу. Она из Москвы, родители у нее здесь…
— Так давай я сам ее отвезу.
— Знаю я тебя. Ты ее на первом же повороте выбросишь.
— Хорошего же ты мнения обо мне, дед! — возмутился Эдик.
— Хорошего… Встреча у тебя важная, не опоздать бы…
Внук уехал, а дед вернулся в свое кресло. Ворохнулся, устраиваясь поудобней, и затих.
Евгения открыла глаза, подняла голову, настороженно посмотрела на старика.
— Кто это был?
— Внук приезжал. Эдуард.
— Не любишь ты его.
— Почему не люблю? — сдержанно возмутился старик.
— Да холод в твоем голосе… Мне он тоже не понравился. Хотя бы потому, что я не воровка.
— Я знаю. У тебя сто двадцатая статья.
— Ну, это же я тебе сказала. А сказать можно, что угодно…
— Нет, я звонил, узнавал…
— Куда звонил? В милицию?
— В общем, да. Есть у меня человек… Надо было сначала бутылку убрать, а потом узнавать…
— Какую бутылку?
— Которую ты на кухне оставила… Ты как себя чувствуешь?
— Холодненького бы чего-нибудь.
— Ясно.
Анатолий Данилович ушел и вернулся со стаканом холодной минералки. Евгения схватила его с жадностью путника, неделю проведшего в знойной пустыни без глотка воды. Выпила, полегчало.
— Спаситель.
— Эдик в алкоголики тебя записал, — усмехнулся Анатолий Данилович.
— Вообще-то я мало пью. До тюрьмы редко и по праздникам, в зоне с этим вообще строго… Дорвалась, что называется, до бесплатного…
— Бывает. Я, когда освободился, две недели не просыхал…
— Ну вот, рыбак рыбака поймет издалека, — задорно улыбнулась Евгения. И, спохватившись, спросила: — Ты меня до станции довезешь?
— Зачем до станции? Я тебя в Москву отвезу…
— Не утруждал бы ты себя. Тебе отдыхать надо…
— Отдохну. В больнице отдохну. В центральную клиническую поеду, там у меня профессор знакомый…
— Хорошо живешь, везде у тебя знакомые.
— Было время, когда без хороших знакомых никуда. Это сейчас все деньги решают, а раньше больше всего связи ценились… Вот тогда я жил. А сейчас доживаю…
— А кем ты раньше был?
— Да так, деньги делал… Внука поднял, себе немного оставил… Всю жизнь по лезвию ножа. Устал очень. А отдыхать как-то не получается. Сердце вот посадил…
— Дом у тебя большой, самому тяжело по хозяйству…
— Да тяжело… Жена у меня была, — скорбно вздохнул старик. — Умерла. Раньше она все на себе тащила… А сейчас нет никого. Так, иногда приходит женщина, убираться раз в неделю…
— Сколько лет жене было?
— Тридцать два.
— Молодая, — сочувствующе качнула головой Евгения.
— Это вторая… С первой, с Марьяной, царствие ей небесное, мы тридцать лет душа в душу.
— М-да… Так мы едем?
— Да, только вещи соберу.
Анатолий Данилович молчал до самой Москвы. И только когда машина свернула на Кольцевую автостраду, спросил:
— Ты чем заниматься собираешься?
— Не знаю. Главное, что домой вернулась… В училище бы восстановиться.
— Пока судимость не снимут, это вряд ли… Хотя, может, времена сейчас другие.