— Ну, бывает.
Смотрящий осмотрелся — не греет ли кто уши на их разговоре. Долго думал, наконец тихо-тихо сказал. Никите пришлось напрячь слух, чтобы услышать его.
— Жену я на воле оставил.
Никита никак не отреагировал на эти слова. Ему не известен контекст его фразы. Для чего он сказал про жену, с каким умыслом. Если с позитивом, то проявление сочувствия с его стороны покажется вору фальшью. Если в информации содержится негативный оттенок, то душевная улыбка может показаться оскорблением, если не плевком в лицо… Никита терпеливо ждал продолжения.
— Молодая жена. Люба зовут. Любовь…
Смотрящий поплыл на волне воспоминаний, судя по всему, приятных, но не совсем. И радость в его глазах отразилась, и тревога…
— Мне тридцать шесть, ей двадцать четыре. Сам понимаешь, какая разница… — снова заговорил он.
— Нормальная разница, — убежденно заверил его Никита.
— Ты в этом уверен?
— Тридцать шесть минус двадцать четыре равно двенадцать.
— Зачем мне твоя арифметика?
— Это не простая, это жизненная арифметика. Не совсем нормально, когда он годится ей в отцы… Хотя и нормально. Есть мнение, что для молодых людей жены — любовницы; для людей средних лет — спутницы жизни; для стариков — сиделки. — Никита мог бы сказать, что эти слова принадлежат знаменитому философу Фрэнсису Бэкону, но решил, что этим пересолит разговор. — Вы, конечно, не старик, для вас Люба спутница жизни… И уж точно вы не годитесь ей в отцы. Не могли же вы в двенадцать лет сделать женщину матерью.
— Почему не мог? Я и в двенадцать по бабам…
— Как вас зовут? — мягко, но с непоколебимостью во взгляде перебил его Никита.
— Сердюк я.
— Как мне к вам обращаться?
— Юра… Зови просто Юра…
— Нормальная у вас разница в возрасте, Юра. Нормальная.
— Хорошо, ты меня убедил… Разница, может, и нормальная. Но я здесь, а она там. И одна…
Никита догадался, к чему он клонит.
— Ревнуете?
— Ревную, — через силу, но признался смотрящий.
— И на душе хреново.
— Спасу нет.
— С кем она осталась?
— Говорю же, одна… Я целых три года в завязке был. Квартира у меня здесь, в Москве, сама Люба из Архангельска…
— Где вы с ней познакомились?
— Если думаешь, что на малине, щелкни себя по лбу… Нормально познакомились, как люди. Я мотор ловил, и она рядом, вместе уехали. Так и едем уже три года…
— Она работает?
— Да, на шоколадной фабрике. Сладкая женщина. Я ей говорю, бросай работу, а она ни в какую… Я так думаю, кто-то у нее там был… — сказал Сердюк, понизив голос до шепота.
— Ясно.
— Что тебе ясно? — нехорошо сощурился вор.
— Это ревность.
— Сам знаю, что ревность.
— И ничего не можете с собой поделать.
— Ничего! Ночами не сплю… Меня на четыре года упаковали, ей через четыре года двадцать восемь лет будет…
— Она в вашей квартире живет?
— Да… Она-то от меня никуда не денется. Но вопрос, как она эти четыре года жить будет?
— А как до этого жила?
— Говорю же, что-то с ней не то… У нее рабочий день в шесть заканчивается, до метро пять минут, двадцать ехать, ну, в половине седьмого она должна домой возвращаться. А она без четверти семь приходит…
Тяжелый случай, подумал Никита; если мужик минуты считает, значит, психика у него ни к черту.
— А вы, Юра, пробовали ее с работы встречать?
— Кого, Любу? Ну само собой. Все в шесть выходят, а она через пятнадцать минут…
— Ровно через пятнадцать?
— Ну, когда десять, когда пятнадцать, а когда тютелька в тютельку…
— М-да. А в быту она как?
— Что в быту?
— Ну, хозяйка какая?
— Отличная хозяйка. Домой приходит, сразу за плиту, полчаса, и ужин такой, что пальчики оближешь. И уходит, завтрак всегда на столе. В квартире чистота всегда, ни пылинки, ни соринки…
— Ну, это в квартире, а с вами как?
— Чисто со мной?.. Да и с этим все путем. Любит меня, короче… Но все равно, кажется мне, что гуляет она… Задабривает меня, а сама гуляет…
— Догадки есть, а доказательств нет.
— Я не опер, мне доказательства не нужны…
— Ну, не знаю. Я в семейной жизни мало что соображаю: жены нет, детей тоже… Ты мне скажи, Юра, ты жену свою любишь? — резко и на «ты» спросил Никита.
С психологической точки зрения это можно было назвать легким охлаждающим душем.
— Очень.
— Всем доволен?
— Всем!.. Но подозрения, ля… Места себе не нахожу…
— А ты не зацикливайся на этом. Сосредоточься на ее достоинствах. Предлагаю тебе небольшой психологический тренинг. Генрих Гейне утверждал, что женщина — это одновременно и яблоко, и змея. Возьмешь сейчас лист бумаги, согнешь его пополам, на одной напишешь плюсы, на другой минусы. Времени у тебя на размышления полно, так что лежи, думай, насколько «яблоко» в твоей Любе тяжелей «змеи». И когда твой «плюс» намертво зацементируется, мы с тобой поговорим. Есть у меня кое-какие соображения. Думаю, что смогу тебя успокоить…
— Сейчас говори! — хмуро, исподлобья глянув на него, потребовал Сердюк.
Но Никита выдержал его взгляд.
— Нет, не сейчас. Как только «плюс» крепче бетона станет, тогда поговорим…
— Ну хорошо… Ты пока располагайся.
— Уже.
— Как вести себя, должен знать.
— В общем, да, но в каждой «хате» свои особенности. Буду присматриваться…
— Присматривайся. Если что непонятно, ко мне, растолкую…
Сердюк говорил о его делах, а думал о своих. Женой Любой голова забита…
Никита перебрался на свою «шконку», присмотрелся к обстановке. Вроде бы ничего необычного. Блатные, мужики, разве что «вокзал» пустует, нет в камере опущенных. Но это признак правильной «хаты». Блатные особняком от мужиков, у них и стол, и дела общие. Но там не все просто: там не только воры, но и примазавшиеся к ним бандиты из «новых». Да и «серая» мужицкая масса неоднородна по своему составу. Нацмены сами по себе; у «богатеньких буратин» своя семья, там и «поляна» побогаче, и разговоры посолидней; и у тех, кто победней, свой круг… В общем, все как обычно. И порядки примерно такие же, как в камере двести сорок шестой. В чужие разговоры без спросу не лезь; о делах и подельниках не спрашивай; ничего ни у кого не проси; «толчок», когда народ кушает, не занимай, а сходил до ветру, помой руки с мылом, потому что им ты хрень свою держал. И вообще, за собой следи — за языком, за выражением лица, за внешним видом…
И вечерняя пайка ничем не отличалась от той, к которой привык Никита. Теплые макароны с куском селедки, жидкий чай. Разве что очередь у «кормушки» была покороче, потому как людей в камере меньше, и за столом чуток посвободней… Вечером проверка, в десять часов отбой. Шум, гам, но к одиннадцати все стихло, только лампочка продолжала светить. И какой только идиот придумал это «дежурное освещение»…
Никите не спалось. Подкорка без устали прокручивала эпизоды судебного процесса, толстого судью, зачитавшего приговор. Пять лет строгого режима… И еще покоя не давали мысли о Жене. Он писал ей в СИЗО, передавал письма с Катей, чтобы передать их ей через родителей. Скорей всего, она их получала, но в ответ не написала ни строчки. И малявы он ей слал через тюремную почту, но и здесь ни ответа ни привета… Иной раз ему казалось, что это Адам перехватывает письма. Сам понимал, что нет у него таких возможностей, да и какой в том смысл, но все равно грешил на этого подонка…
Заснул он только под утро, но еще первый сон не досмотрел, как его разбудил Сердюк. Подсел к нему на «шконку», тронул за плечо. Не успел Никита продрать глаза, как он сунул ему под нос тетрадку, продольно согнутую пополам. Под «плюсом» длинный список, под «минусом» всего лишь одна строчка…
— Я тут всю ночь думал, — тихо, едва слышно сказал он.
— И что? — спросил Никита, усевшись на «шконку».
— «Плюс» большой, а «минус» маленький, но колючий, как шило… Что у тебя за соображения?
— Уверен, что женщин у тебя в жизни было много.
— Не мало, — кивнул вор.
— Прелюдия, ласки, секс, и это было?
— Прелюдия?
— Ну да, прежде чем женщину в постель уложить, ее снять и раскрутить надо.
— Само собой.
— А это время.
— А то… С одной две недели возился, пока раскрутил… С Любой так еще больше. Но Люба у меня особняком…
— Да мы про нее пока и не говорим, — продолжал гнуть свою линию Никита. — Пока мы говорим о женщинах вообще… Как звали твою женщину, которую ты две недели раскручивал?
— Тонька… Да, Тонька ее звали…
— Две недели раскручивал, а потом все как по маслу пошло, так?
— Ну да. Сто грамм и в койку.
— Никаких проблем?
— Никаких.
— Но сто грамм еще налить надо, выпить, закусить. А это время. Минут двадцать-тридцать…
— Ну, может быть. Не пойму, к чему ты клонишь?
— Выпили, закусили. Легкий поцелуй, потяжелей, рука под юбкой, одежды прочь… Это еще, как минимум, минут десять… И в постели женщину приласкать, прежде чем начать. Ну и сам процесс… Еще полчаса…
— Выпили, закусили. Легкий поцелуй, потяжелей, рука под юбкой, одежды прочь… Это еще, как минимум, минут десять… И в постели женщину приласкать, прежде чем начать. Ну и сам процесс… Еще полчаса…
— Бывало и больше.
— В любом случае, меньше чем за час не уложишься.
— Ну да, с Тонькой так. Она суеты не любила…
— А кто суету любит?
— Бывало, что сам суетишься. Заплатил, раздел и погнал…
— Ну, это со шлюхами так можно.
— С ними…
— А Тонька не шлюха?
— Ну, может, и шлюха, но не конченая… Не пойму, при чем здесь Тонька? Про Любку мою разговор…
— Тогда перейдем к ней… Во сколько у нее рабочий день заканчивается?
— В шесть.
— Но она задерживается. Минут на пятнадцать.
— Да.
— И ты считаешь, что она с кем-то… На какую-то Тоньку час уходит, а на твою Любу всего пятнадцать минут. То есть она за это время и шоколадную конфетку с коньячной начинкой съесть успевает, для разогрева. И раздеться, и приласкаться, и получить по полной программе… Ты что, ее за конченую шлюху держишь? — спросил Никита так резко, что смотрящий вздрогнул, как будто получил оплеуху.
— Нет, — ошеломленно мотнул он головой. — За пятнадцать минут она точно не успеет… Она не любит быстро…
— Ну а какого ляда ты сам себя накручиваешь?.. Никакая нормальная баба не сможет за пятнадцать минут, даже последняя тварь подзаборная, и та ласки требует…
— Ну да… Нет, не сможет она за пятнадцать минут. Ни со мной, ни с кем…
— Любишь ты свою Любу, сам же ее и оговариваешь. Не стыдно?
— Стыдно.
— Не было у нее ничего. И теперь не будет, потому что ты муж ей. Русские бабы своих мужей в беде не бросают… Знал я одну бабку, разводиться с мужем собиралась, на войну пошел, так она его тридцать лет ждала, пока не померла… А у тебя каких-то четыре года… Дождется она тебя. В чистоте и в целомудрии… А шоколадной конфетой мог бы и угостить, если она у тебя на шоколадной фабрике работает…
— Студент, ну ты вообще… — просиял Сердюк. — Говоришь, как пишешь… Я и сам думал, что Любка чистая. Но как-то шатко думал. А ты меня конкретно застолбил…
— Еще нет. Разброд и шатание все равно будут, — покачал головой Никита. — Пока ты сам себя конкретно не застолбишь.
— Ну то да, кумекать еще буду… Но по-любому на шоколадное благо ты заработал. Будут тебе конфеты, пацан. И чифирь будет… Отдыхай пока…
Сердюк ушел. Никита вытянулся на «шконке» во весь рост, накрылся одеялом и закрыл глаза. Вряд ли он досконально решил проблему вора, но хоть в чем-то ему помог. Теперь бы самому послушать человека, который мог бы его утешить. Что-то не то с Женей, если она не отвечает на его письма. Наверняка беда какая-то стряслась…
* * *Евгения почти уверена была в том, что начальником женской колонии должна быть женщина. В СИЗО ей говорили, что иначе и быть не может. Но «хозяином» в лагере был мужик. И майор Шашило, его заместитель, той же породы.
Майор Шашило заприметил ее сразу, едва только партию новичков из автозака выгрузили на территорию колонии. Их было восемнадцать женщин, все в платках и теплых одеждах, все придавленные жизнью и бытом, вдобавок еще и смертельно уставшие с дороги. Но Шашило, едва подошел к ним, сразу вперил в Евгению цепкий, приторный взгляд. Тогда он ничего не сказал, а сегодня пригласил Евгению к себе в кабинет.
Неприятный тип. Широкое одутловатое лицо, крупный, лоснящийся от жировых выделений нос, пухлые подвижные губы. А глазки как светятся… Евгения нарочно взлохматила волосы и стерла помаду с губ, но это не помогло: майор смотрел на нее, как стервятник на дохлятину.
— Чайку?
Он попытался налить ей кипятку из чайника, но стеклянный стакан вдруг лопнул.
— Плохая примета, — насмешливо сказала она. — Значит, что-то не сбудется.
— Что не сбудется? — пытливо посмотрел на нее Шашило.
— Вам видней.
— А вам?.. Какой у вас срок?
— Три года, половину первого, считай, уже отсидела.
— Развратные действия в отношении несовершеннолетнего? — тщетно пытаясь скрыть похотливую ухмылку, спросил он.
— Допустим.
— Вы уже допустили, уважаемая Евгения… А у нас в колонии, должен вам сказать, развратные действия недопустимы.
— Очень рада.
— Надеюсь, вы не строили планы устроить здесь семью?
— Нет. Мне и одной хорошо…
К ней уже подходил один товарищ женского пола, но с мужскими замашками. Объявил ей, что не прочь взять ее «замуж». Но Евгения послала его(ее) далеко-далеко. Правда, ей тут же объяснили, что сделала она это зря. Оказывается, в лагере отношения «муж-жена» вовсе не подразумевают сексуальную связь. В такой «семье» легче выжить, потому что «муж» обязан защищать и даже кормить «жену». Были семьи, где один «муж» имел по три-четыре «жены», но спал только с одной… Но это все частности лагерной жизни. Евгения здесь всего вторую неделю, и ей еще многое в диковинку.
— Одной плохо, — покачал головой Шашило. — Женщина по природе своей нуждается в мужчине, чтобы он заботился о ней, кормил, одевал, ну и конечно же и обогревал…
— И что из этого следует?
— Плохо одной в лагере… Тем более что есть человек, который мог бы о вас заботиться.
— Или этот человек вы, или здесь у вас брачное агентство, — усмехнулась Евгения.
— Этот человек — я, — признался он.
— Но у меня нет желания вас развращать.
— Оно может появиться.
— Если вам верить, то у вас в колонии развратные действия недопустимы. Или вам нельзя верить?
— Мне нужно верить.
Шашило поднялся со своего места, обошел Евгению, встал сзади, пальцами мягко стал разминать мышцы ее плеч. Шея у нее действительно затекла, массаж бы не помешал, но ей было неприятно чувствовать на себе его руки.
— Тогда никакого разврата.
— Ты же не хочешь выйти отсюда по звонку?.. Будешь хорошей девочкой, и уже через год выйдешь на свободу.
— К этому времени вы мною натешитесь. Или ваша любовь закончится еще раньше?
— Когда закончится, тогда и закончится. Но ты не пожалеешь. Будешь работать у меня по дому, я договорюсь, чтобы ты оставалась там на ночь. Душ каждый день, косметика, приличная одежда… Тебе понравится.
— Не понравится.
— Ты отказываешься?
— Да.
— Учти, ты здесь не одна, я могу найти более покладистую.
— Пожалуйста.
— Принуждать я тебя не буду.
— Приятно слышать.
— Но выйдешь отсюда по звонку.
— Ничего, я терпеливая…
— Дура.
— Была бы умной, сюда бы не попала.
— Даю тебе сутки на размышление.
— Я уже все для себя решила.
Шашило действительно не стал принуждать ее к сожительству. Очень скоро он нашел себе другую, более покладистую женщину и фактически поселил ее в своем доме. Но Евгения о том ничуть не жалела…
Часть вторая
Глава 8
Дверь содрогнулась от сильного удара и только затем открылась. По своему пьяному обыкновению, Леша сначала ударил по ней ногой и только затем открыл ее ключом.
Третий час ночи, но это еще раннее для него время. Раньше четырех он обычно домой не приходил. А в дверь он ударил, чтобы разбудить ее. Леша очень не любил, когда Вероника встречала его в постели. Она не должна была спать, она должна была ждать его в прихожей на коврике, как верная собака. А он и довел ее до состояния собаки. И он, и его дружки… Но все это уже в прошлом. Больше она не собирается терпеть его барские замашки.
— Сейчас ему морду набить или как? — спросил Вадим, поднимаясь с постели.
У него не было богатых родителей, как у Леши, и сам был гол как сокол. Но парень отслужил в армии, сам, без чьей-либо помощи закончил финансовую академию. Опять же своим лбом пробил себе брешь в благополучное будущее: его пригласили работать в солидный банк, положили приличный оклад. Пусть Вадим не такой состоятельный, как Леша, но никаких сомнений в том, что он — состоявшаяся личность. Леша еще не закончил институт, но даже после того, как он получит диплом, все равно останется сидеть на шее у родителей. Ночные клубы, абсент, гашиш и бабы. Больше его в этой жизни ничего не интересовало.
— Не надо. Думаю, обойдется…
Вероника поднялась с постели, набросила на голое тело халат, глубоко запахнула его. И вышла в прихожую.
Леша, как и ожидалось, был пьян в стельку. С одной стороны его поддерживала смазливая брюнетка, с другой — роскошная шатенка.
— Знакомься, это Агнесс, а это Мими… — еле ворочая языком, представил он своих шлюх. И не постеснялся заявить: — Они будут спать с нами…
Леша был натуральным животным в человеческом обличье, но Вероника не могла не признать, что сама заслужила скотского к себе обращения. Сначала она жила с одним только Игорем Соломоновичем, затем, не выдержав давления со стороны его сына, стала любовницей сразу трех молодых парней. Адам, Леша, Гена… Они приходили к ней по очереди, а иногда и все сразу. А Игорь Соломонович ни о чем и не догадывался, что, впрочем, не оградило ее от неприятностей. Он нашел себе красавицу-фотомодель, а Веронику выставил за дверь. Леша ее подобрал, снял для нее квартиру, раз-два в неделю заявлялся к ней в сильном подпитии, иногда один, иногда, как сейчас, с подружками. И она его принимала, потому что ее устраивала такая жизнь. Квартира приличная, содержание неплохое, и даже время на личную жизнь было, иначе бы она не смогла найти Вадима.