Мы с Петькой стоим, головы повесим, вроде бы нам стыдно. На самом же деле, все, что Евдокия Ивановна говорит, у нас в одно ухо влетает, в другое вылетает.
Пионервожатая Нюра Алексеева тоже зудит, как надоедливый комар:
— Лентяи! Опять по двойке схватили, весь класс назад тянете. Совести у вас нет.
— Мы не лентяи, и совесть у нас есть, — огрызаемся мы с Петькой. — Просто мы ничего понять не можем, непонятная она, эта математика. Мы не виноваты.
— Не понимаете — останьтесь после уроков на дополнительные занятия, Евдокия Ивановна вам объяснит.
Мы с Петькой переглядываемся. Наверное, у него мелькают те же мысли, что и у меня:
«Еще чего! Тут уроки-то еле высидишь, насилу звонка дождешься, не то что на какие-то дополнительные занятия оставаться! Нет уж…»
Но ничего этого мы Нюре, конечно, не говорим. Все равно она нас не поймет: сама-то она отличница, в 8-м классе учится.
Валя Васильчикова — она у нас председатель совета отряда— каждый день к нам пристает, прямо житья от нее нет:
— Витя! Петя! Почему опять примеры не решили? Почему задачу не решили?
— Не смогли.
— Пробовали решить? — недоверчиво спрашивает Валя.
— А то как же! — отвечаю я. — Три часа бились, все равно с ответом не сошлось.
Вру, конечно. Мы и задачника не открывали. Что толку его открывать? Все равно не решим, нечего и время зря тратить, лучше пойти погулять.
Валя не отстает:
— Чего ж ко мне не пришли? Решили бы вместе.
Это уж точно: Валя любой пример, любую задачку решит. Вот голова у человека, даже удивительно!
Только пусть она не дожидается, что мы с Петькой к ней пойдем, мол, помоги нам, дуракам. Не дождется! Лучше двойку получить, не так обидно. А что ругают нас, так мы к этому уж привыкли.
Но вот однажды в середине октября наша классная руководительница Алевтина Игнатьевна говорит нам с Петькой:
— Просто не знаю, что с вами делать. Все учителя на вас жалуются. По математике одни двойки, по остальным предметам еле-еле плететесь. Вот, полюбуйтесь. — Она стала перелистывать классный журнал: —История — тройки, география — тройки, русский язык, удмуртский язык — то же самое. Я вас спрашиваю: что это за учеба? До каких пор будет продолжаться это безобразие? Нет, видно, придется взяться за вас как следует.
И взялась.
На большой перемене в класс заглянула Нюра Алексеева:
— Баранов! Березкин! К директору!
Струхнули мы с Петькой, правду сказать, порядком. Директор у нас строгий, в очках, ребята его как огня боятся.
Делать нечего, раз вызывают — надо идти.
Стоим мы под дверью кабинета, смотрим на табличку «Директор», а у самих поджилки от страха дрожат: что-то теперь с нами будет?
Я говорю Петьке:
— Иди ты первый.
Петька мне:
— Сам иди, хитрый какой…
Вдруг дверь отворилась, и на пороге — сам директор! Так и сверлит нас глазами. Стекла у него в очках толстые, каким-то зеленоватым цветом отливают.
Мы с Петькой обомлели.
— Здравствуйте, Михаил Дмитриевич, — говорим и сами себя не слышим.
— Здр-равствуйте, здр-равствуйте, — отвечает директор. — Чего под дверью топчетесь? Пр-рошу! — показывает он рукой на свой кабинет.
Вошли мы с Петькой, Михаил Дмитриевич дверь поплотнее прикрыл, не спеша прошел к своему столу, сел в кресло и стал молча разглядывать нас через свои очки.
Мы стоим перед ним, а рады бы сквозь землю провалиться.
Время идет, директор смотрит на нас и молчит. Тихо так в кабинете, даже в ушах звенит. Мы с Петькой переминаемся с ноги на ногу, головы, само собой, вниз опущены.
Вдруг слышим, директор спрашивает ласковым голосом:
— Ну-с… Как учимся, соколики? Каковы успехи по математике? По другим предметам? Много ли пятерок получили? А?
Мы — ни слова в ответ. Я на какой-то сучок в полу уставился, глаз не отвожу. Куда Петька смотрит, не знаю, слышу только, как он сопит у меня над ухом.
Тут директор встал, обеими руками в стол уперся и заговорил совсем другим голосом — у меня мурашки по спине побежали.
— Лоботрясы! Долго ли вы еще намерены школу позорить? Вы что — дети малые? Почему учителя должны с вами нянчиться? Хватит! Пусть вами займутся ваши родители. Завтра придете в школу с родителями. Ясно?
Я кивнул. И Петька кивнул.
— Все. Можете идти.
Два раза повторять ему не пришлось. Мы с Петькой кинулись к выходу, в дверях чуть с ног друг друга не сшибли.
После уроков вышли мы из школы, бредем рядышком по деревне, и свет нам не мил. Вон как дело повернулось! Учителя — что? Учителя поругают и отстанут, а с отцом другой разговор будет. Он и так время от времени показывает мне широкий солдатский ремень. Хотя не бил ни разу, только стращал. Но ведь и директор еще ни разу не вызывал отца в школу. Вдруг теперь возьмет да и выпорет? Только представить — и то плакать хочется.
Поглядел я на Петьку, он тоже нос рукавом утирает. И у него в избе ремень на стене висит.
Идем мы по улице, еле ноги волочим, ботинками пыль загребаем.
— Что будем делать? — спрашиваю я.
— Не знаю, — отвечает Петька.
Что-то не тянет нас домой. Мы, не сговариваясь, свернули в проулок, спустились к реке.
Летом мы ходили этим проулком на рыбалку. Вода в нашей речке чистая, прозрачная. Сейчас она потемнела и кажется тяжелой, как свинец. Если бы не сухие листья, медленно плывущие по воде, можно было бы подумать, что она стоит неподвижно.
Небо над головой по-осеннему темное, земля почернела, кругом тоскливо и неприютно. Деревья на берегу стоят голые, лишь несколько ржаво-желтых листьев дрожат на ветках, как будто боятся оторваться от родного дерева. Прибрежные ивы все лето купали в теплой воде свои зеленые ветки, а теперь едва окунут в реку голые прутья, как тут же поднимут их, словно отдернут, видно, холодна водичка…
Хорошо хоть, дождя нет, погода стоит ветреная, но сухая.
Мы с Петькой сгребли в кучу опавшие листья, сели. Сидим, смотрим на воду.
Только ведь сиди не сиди, а когда-нибудь придется встать и идти домой.
Я посмотрел на реку, на скошенное ржаное поле, на облетевший лес.
Леса обступили нашу деревню со всех сторон.
«Как хорошо в лесу летом: грибы, ягоды, птицы поют, — думал я. — Да и теперь, наверное, неплохо: ни тебе уроков, ни учителей. Никто тебя не ругает, никто не вызывает в школу родителей. Эх, уйти бы сейчас в лес подальше, хоть на денек забыть обо всех невзгодах».
И тут Петька вдруг сказал, как будто подслушал, о чем я думаю:
— Витька, давай убежим!
Я даже вздрогнул. Спрашиваю:
— Куда ты убежишь?
— Куда? В лес убежим, вот куда! А что? Построим шалаш, будем жить.
— Зима скоро, — напомнил я.
— Чудак! Мы же не насовсем убежим, на неделю только. Представляешь, как все всполошатся? И дома, и в школе. А вернемся, все обрадуются, что мы живы-здоровы, тогда уж не станут нас ругать за какие-то двойки.
— Правильно, Петька! — обрадовался я. — Это ты здорово придумал. Утром встанем пораньше — и в лес. Только надо еды взять на всю неделю.
— Чего возьмем?
— Во-первых, хлеба.
— По две буханки хватит?
— Хватит.
— Хлеб купим завтра в магазине.
— У нас недавно мясо коптили, — вспомнил я. — Я мяса возьму.
— А у нас есть свиное сало. Что еще? Думай, Витька, чтоб ничего не забыть.
— Соль. Спички, — перечислял я.
— Одеться надо потеплее, — сказал Петька. — Ночи теперь холодные.
Мы стали оживленно обсуждать нашу будущую вольную жизнь в лесу. От подавленного настроения не осталось и следа. На прощание я сказал:
— Завтра в восемь встречаемся у магазина. Договорились?
— Договорились. Смотри не проспи.
— Не бойся, не просплю. Пока!
Мы разошлись по домам.
За обедом я хлебал суп, не чувствуя вкуса, не глядя в тарелку. Мне не терпелось начать подготовку к побегу.
Мама покачала головой:
— Куда ты так торопишься? Ешь, как голодная собака. Смотри, рубашку закапал. Не спеши, набегаешься еще со своим Петькой по улице, успеешь. Только гулянье на уме. Нет того, чтобы уроки как следует сделать. Год только начался, а уже полон дневник двоек. Вконец ты, Виктор, разболтался. Гляди, доберется до тебя отец…
Мама еще долго что-то говорила в том же духе, но я не особенно прислушивался.
«Ладно, ладно, ругай, — думал я про себя. — Завтра спохватишься, да поздно будет. Вот тогда пожалеешь, что ругала меня, поплачешь…»
Тут у меня екнуло сердце. Так жалко стало маму, чуть сам не заплакал. А может, не убегать никуда? Вечером придет с работы отец, я прямо подойду к нему и скажу: «Так, мол, и так, директор велел тебе в школу прийти». И будь что будет! Ох нет, что-то не хочется… Да и с Петькой договорились, поздно отступать.
Пообедав, я пробрался в чулан. Открыл кадку, где у нас хранилось копченое мясо, взял несколько кусков, завернул в белую тряпку и выбежал во двор.
Во дворе под навесом были сложены бревна. Я спрятал сверток между бревен и как ни в чем не бывало вернулся в избу.
Дождавшись, когда мама ушла за водой, я достал с кухонной полки банку с солью, отсыпал немного в бумажку. Поискал на полке спички, но не нашел. Пришлось взять коробок, лежавший на шестке у печки.
Все готово! Теперь нужно сделать вид, что учишь уроки. Я уселся за стол, разложил тетради и учебники и стал думать о завтрашнем дне.
Когда стемнело и подошло время ставить самовар, мама сказала из кухни:
— Куда это спички запропастились? Только сегодня положила новый коробок — и нету. Витя, ты не брал спички?
— Нет, — отвечаю, — зачем они мне?
— Как корова языком слизнула, — ворчит мама. — И как нарочно в запасе ни одного коробка нет. Сынок, посмотри у отца в кармане пиджака, нет ли там.
К счастью, в кармане пиджака спички нашлись.
Вечером я лег спать пораньше, но мне не спалось. На разные лады представлял я себе наше с Петькой житье в лесу, пока, наконец, не заснул.
Побег
Утром проснулся чуть свет. Сел завтракать — кусок в горло не лезет. Я отодвинул тарелку и стал одеваться.
Мама выглянула из кухни:
— Ты чего это собрался спозаранку? И не поел путем. На пожар, что ли?
Я отвел глаза в сторону, чтобы не встретиться с мамой взглядом.
— Мы… Я… Нам сегодня велели пораньше в школу прийти, — наконец, пробормотал я и, схватив портфель, выскочил за дверь.
В сенях я вытряхнул из портфеля тетради и учебники, запихал их в темном углу под лавку.
Выйдя во двор, я прошмыгнул мимо кухонного окна под навес. Сунул руку между бревен — пусто!
Гляжу, рядом с бревнами валяется на земле белая тряпка, а наш Тузик смотрит на меня умильными глазами и с довольным видом облизывается своим длинным красным языком.
Ох и разозлился я! Пнул Тузика в бок и закричал:
— Шайтан тебя забери! Нам с Петькой этого мяса на всю неделю хватило бы, а ты за один раз слопал, бессовестный!
Тузик обиженно заскулил и спрятался в свою конуру, а я, помахивая пустым портфелем, побежал к магазину.
Петька ждал меня у входа.
— Все взял? — спросил он.
— Соль и спички. А мясо Тузик сожрал. — Я рассказал про свою неудачу.
— Эх ты, уж не мог спрятать как следует, — упрекнул меня Петька. — Ну да ладно, у меня сала большой кусок, обойдемся без мяса. Хлеба купим — и айда.
Деньги у нас с Петькой были. Родители дают нам раз в неделю на кино, но мы никогда не покупаем билетов. Идем в клуб задолго до начала сеанса и прячемся под сценой. А когда в зале тушат свет, мы вылезаем и садимся на свободные места, а если их нет, так прямо на пол впереди первого ряда. На сэкономленные деньги мы покупаем конфеты.
Купили мы с Петькой по две буханки хлеба, и у меня еще осталось 50 копеек.
— Куплю конфет, — решил я.
— Давай, — обрадовался Петька. — Мяса нет, так хоть конфеты будут.
Продавщица взвесила мне полкило подушечек, и мы вышли из магазина.
На улице нам встретился дядя Никита.
Дядя Никита — пасечник и живет в лесу на пасеке. Сегодня, наверное, пришел к дочери в гости, а может, в магазин купить чего-нибудь.
Мы поздоровались.
— В школу, сыночки? — спросил старик.
— В школу, дядя Никита, а то куда же! — бодро ответил Петька.
— Ну-ну, дело хорошее, — улыбнулся дядя Никита.
За околицей мы свернули к реке.
— Вот так по реке и пойдем, — сказал Петька, — а то еще заблудимся в лесу. И шалаш поставим на берегу, без воды не проживешь.
Мы отошли недалеко от деревни, как вдруг Петька остановился и хлопнул себя ладонью по лбу:
— Ну и дураки же мы с тобой, Витька! Собирались-собирались, а котелок не взяли. В чем будем чай кипятить?
Я почесал в затылке:
— Правда… И картошки надо было взять. Сварили бы… А то целую неделю без горячего.
— Картошка — что! — возразил Петька. — Мы сейчас через картофельное поле пойдем, оно хоть и убрано, но, если покопаться хорошенько, можно еще картошки найти. И варить картошку котелок не нужен, ее в золе пекут. А вот чай…
— Может, вернуться за котелком? — предложил я.
Петька покачал головой:
— Нельзя. В школе уроки, наверное, уже начались, мать сразу неладное заподозрит. Ладно, обойдемся без котелка, будем пить холодную воду.
Мы двинулись дальше. Поравнялись с колхозной фермой. От нее до леса рукой подать.
Тут Петька снова остановился и показал пальцем на частокол, окружавший ферму. На кольях, донышком кверху сушилось несколько ведер.
— Давай возьмем одно, — предложил Петька.
Я испугался:
— Ты что? Украсть?
Петька беспечно махнул рукой:
— Семь бед — один ответ. И потом — мы же вернем через неделю. А нам ведро знаешь как пригодится? Без горячего чая в лесу плохо, особенно вечером.
У нас же все равно чая нет.
— Ну и что? Заварим веточки смородины — вкуснее всякого чая. Ну как — возьмем?
— Придется взять, — согласился я. — Только боязно: вдруг увидят?
— Да кто увидит-то? Доярки сейчас стойла чистят. Дед Спиридон в своей сторожке небось последний сон досматривает… Ты тут постой, я сам все сделаю. В случае чего — свистни. На, подержи мой портфель.
Петька побежал к ферме, остановился у частокола и стал чего-то высматривать. Что это он? Может, выбирает ведро получше? Вот чудак! Хватал бы первое попавшееся — и давай бог ноги… Смотрю, Петька подкрался к избушке, в которой отдыхают доярки, заглянул в окно, метнулся к двери. Через минуту выскочил обратно. В одной руке у него было небольшое ведерко, в другой — две эмалированные кружки.
Подбежав ко мне, Петька сказал, с трудом переводя дыхание:
— Вот… Вот и все. Хорошо, догадался еще пару кружек прихватить. Какой толк от ведра, если нет кружек: горячий чай прямо из ведра пить не станешь. Зато теперь — полный порядок. Идем скорее, пока не хватились.
На картофельном поле мы накопали полное ведро картошки.
Петька смеется:
— Ну, теперь с голоду не умрем! Недаром говорят, что картошка — второй хлеб. А у нас и хлеб, и картошка. Ох и люблю же я печеную картошку. А ты?
— Кто ж ее не любит?
Так, весело болтая, хохоча и дурачась, вошли мы в лес.
Шли, шли, устали. Ведро с картошкой, хотя мы несли его попеременно, становилось все тяжелее и тяжелее. Даже портфель с хлебом и конфетами стал оттягивать руку.
— Давай отдохнем, — предложил я. — Да и живот уже подвело.
Мы уселись на пожухлую траву, отрезали по куску хлеба. Петька достал сала. Поев, зачерпнули воды из реки, напились.
Петька опрокинулся на спину, подложил руки под голову. Лежит и блаженно улыбается:
— Хорошо! Все время так бы жил…
— Нас, наверное, уже хватились, — сказал я.
— Нет, рано еще: дома думают, что мы в школе, а учителя — что дома. Заболели или еще что-нибудь, мало ли… Вечером хватятся. Пусть, так им и надо. А то заладили: «Почему урока не выучил?» да «Как не стыдно!». Кто только выдумал эту математику на нашу голову! Вот, например, история — совсем другое дело. Особенно когда учитель рассказывает — интересно, вроде бы сказку слушаешь. Историю я даже, можно сказать, люблю. И географию тоже…
Я перебил Петьку, спросив не без ехидства:
— Чего ж тогда у тебя и по географии и по истории сплошь одни тройки, если ты так уж шибко их любишь?
— Во всем виновата математика. Все равно из-за нее буду двоечником, так нет смысла и по остальным предметам стараться.
— Это точно, — подтвердил я. — Вот у меня последняя двойка по географии оттого вышла, что я…
— Хватит! — оборвал меня Петька и рывком поднялся с земли. — Что это мы вдруг ни с того ни с сего завели про двойки да про тройки? Про них и вспоминать-то неохота, только настроение портить… Отдохнули — пора в путь.
И снова мы шли берегом, повторяя все изгибы реки.
Наконец, я сказал:
— Слушай, Петька, сейчас дни короткие, не заметим, как стемнеет. Надо загодя шалаш поставить, валежнику для костра собрать. Давай тут остановимся.
Петька огляделся кругом.
— Место неподходящее, — решил он. — Низина. Вон на тот пригорок поднимемся — там остановимся.
Вскоре за деревьями показался просвет.
— Поляна, — сказал Петька. — На ней и поставим шалаш. Место глухое, дикое, для нас подходящее.
Мы вылезли из кустов — и остолбенели.
На краю поляны притулилась к лесу изба. Рядом правильными рядами стояли пчелиные ульи.
— Постой-постой, — растерянно проговорил Петька. — Так ведь это… Это же колхозная пасека!