– С вестью я к тебе, средний бр‑рат, – сказал он. В его человеческой речи сохранялось раскатистое вороново «р‑р», хотя, возможно, в Яви его речь этой особенности не имела. – До тебя прямо дело касается.
– Что за весть такая? – Лютомер остановился и положил руку на кору дуба.
– Умер‑р он.
– Кто? – У Лютомера похолодело в груди.
Отец? Кто‑то еще?
– Князь Святомер‑р.
Сердце екнуло. Опечаленный вид Черного Ворона говорил о том, что весть эта – горестная, но Лютомер невольно ощутил затаенную радость. Ему эта смерть несла надежду. Не так чтобы живой князь Святомер сильно мешал ему… но все‑таки усложнял то, о чем он теперь уже, избавившись от венка вещей вилы, мог себе позволить мечтать.
А взгляд Черного Ворона – пристальный и осуждающий – говорил о том, что он прекрасно видит эту радость и понимает ее причины.
– Твоя вина.
– Что ты говоришь, братец? – Лютомер положил на ствол обе руки, будто думал взобраться. – Чем я виноват? Меня там и близко не было – и когда его ранили, и потом. Я только от тебя и узнал…
– Руки твои не виноваты. Но он умер‑р, потому ты этого пожелал .
Лютомер помолчал, пытаясь это осмыслить. Старший брат был мудрее его и знал больше.
– Ты… далеко забрался, – отчасти с уважением продолжал Черный Ворон. – Я думал, ты так всю жизнь по лесу и пробегаешь. Особенно как ты венок вещей вилы взял. Я думал, ты выбрал навсегда остаться молодым – жить со своей стаей и не знать другого мира, кроме леса. Дева – это молодость, дикая юность, упоенная своей растущей силой и не знающая узды обязанностей. Дева исполнила бы все твои желания, пока ты желал бы оставаться в молодой стае. Но ты все изменил. Ты взял любовь Девы и сделал ее Матерью. А тем самым ты переменил всю свою судьбу и судьбу тех, кто с тобой связан. Ты заставил реку течь в другую сторону! Теперь твоя покровительница – Мать. Она выведет тебя из Леса и проводит в Дом. Из дикого волка она сделает тебя человеком, князем, хозяином, отцом, дедом… И эта смерть Святомера – первый ее шаг к твоей новой судьбе. Пойдем, – добавил он, видя глубочайшее недоумение в серых глазах своего младшего брата.
Он спрыгнул с ветки, но не пал на землю. В воздухе мелькнуло нечто черное, хлопнули крылья, и вот уже ворон взмыл над дубом и сделал круг, ожидая, пока Лютомер встанет на четыре волчьих лапы.
Бежать пришлось недолго. Дубрава сменилась березовой рощей, и на поляне Лютомер увидел источник – песчаную яму, где бьющие снизу струйки поднимали венчиком мелкие золотистые песчинки, хорошо видные в прозрачной воде. На склоне пригорка рядом с источником сидела женщина в ярком наряде молодухи и кормила грудью младенца. На голове у нее был высокий убор с красными рогами и шерстяной бахромой, и юное свежее лицо под этим убором казалось еще белее и румянее.
Увидев ее, Черный Ворон мигом снизился и принял человеческий облик. Лютомер сделал то же, благо в Нави это не стоило им почти никаких усилий.
Женщина подняла к ним глаза, оба разом поклонились. Лютомер покосился на Черного Ворона: у того был столь почтительный вид, что не оставалось сомнений, к кому он его привел.
Оба осторожно приблизились, будто пробуя с каждым шагом, насколько близко им дозволено подойти к источнику судеб мира. Женщина приветливо улыбалась. На лице ее отражалось утомление, как у всякой матери маленького ребенка, но в то же время оно сияло, будто внутри ее головы жило само солнце, чьи лучи пронизывали кожу, а небо ясной голубизной выглядывало из глаз.
Лютомер смотрел то на нее, то на ребенка. Его было трудно удивить чем‑то даже в Нави, но сейчас он не чувствовал земли под ногами, не чувствовал своего тела, будто растворялся в этом теплом воздухе. Уж слишком мал был даже он, сын Велеса, перед этой силой…
В лице юной Матери он видел явное сходство с той Девой, с которой встретился на поляне в день Ярилы Молодого. Но чем дольше смотрел, тем яснее различал приметы самых красивых женщин, каких знал. Своей матери – княгини Велезоры. Жены Святомера гостиловского – Семиславы. Потом Дивины, Зимоборовой молодой княгини… Мелькнуло нечто общее с Лютавой. Его собственная душа наделяла Мать наиболее желанными для него обликами.
А ребенок… Он смотрел и не мог поверить. На руках у Матери лежала новая Дева. Та самая, что неизбежно появляется, когда прежняя становится Матерью. И он был ее отцом… Он – и Велес. Через Велеса он стал отцом новой Девы, богини будущего. А Велес – через него. И сейчас, глядя на мать и дочь, он не помнил себя и не знал, кто он такой…
– Здравствуй, друг мой желанный! – тихо, чтобы не потревожить задремавшего младенца, проговорила Мать. – Спасибо, что навестил. Хороша ли моя дочка?
Она улыбнулась, и на поляне стало еще светлее.
– Хороша… – каким‑то чужим голосом прошептал Лютомер.
Это был просто младенец, такой же, как бесчисленное множество других – и, как бесчисленное множество других, прекраснейший в мире. В этом круглощеком маленьком личике со светлыми, чуть заметными бровками и закрытыми глазками сосредоточились вся красота, вся сила, все будущее мира. Богиня будущего – в каждом младенце, поэтому каждый младенец – божество. И эта одна из немногих истин, открытых каждому смертному.
– Ты дал мне ее. – Мать приподняла дочку и нежно прижалась щекой к ее личику. – Взамен и я дам тебе все, чего ты желаешь. Дам жену, которую ты хочешь, дам детей, которыми ты сможешь гордиться. И семья твоя будет – все твое племя. А когда жена родит тебе дочь, помни, кто ее сестра…
Она снова прижалась лицом к головке младенца, улыбнулась и поманила Лютомера:
– Подойди.
Он сделал еще несколько шагов. Неужели она хочет дать ему ребенка? Лютомер не знал, как мог бы его взять. Боялся, что не справится с руками – настолько огромным казалось собственное тело, размером во все мироздание.
Но Мать, держа девочку на коленях, сняла с пальца кольцо и протянула ему:
– Возьми. Этим перстнем я с тобой обручаюсь, как ты со мной другим обручился. И пока он с тобой, моя любовь с тобой.
Лютомер протянул руку, видя ее будто издалека. Не вставая, Мать надела перстень ему на палец. На щитке он увидел ромб, рассеченный крест‑накрест на четверти, в каждой из которых стояла точка. Это «нива засеянная», знак плодородия и плодовитости. Знак Матери.
…Очнувшись, он помнил все произошедшее совершенно отчетливо. На пальце было серебряное кольцо со знаком засеянной нивы. Он совершил невозможное: сделала Деву Матерью, стал отцом новой Девы и запустил новый виток бесконечно возрождающейся жизни всемирья. Но вместе с тем он поневоле, о том не думая, переменил и собственную жизнь. Теперь у колодца судеб ждет его не ревнивая мстительница, а любящая мать его ребенка. И она сама направит дороги его земной судьбы из леса – к дому, от стаи – к семье. То, что раньше было невозможным, теперь стало неизбежным.
Приняв венок Девы ради борьбы с Хвалисом и Радомиром, он уже не мог ни остановиться, ни свернуть с этого пути, как не может река остановиться на пути к морю, сколько ни петляй. Дева стала Матерью и властно потянула его за собой – из леса в дом. После этих двух встреч что‑то изменилось в нем самом. Родной дремучий лес вытолкнул своего сына‑волка и сомкнулся за спиной, впереди лежала дорога через чистое поле. Прежние мечты прожить всю жизнь вдвоем с Лютавой, будто в глухой древности, теперь казались далекими, – как сказка, услышанная в детстве, в зимней полутьме. Иная воля вынудила его «переметнуться» – сорвала привычную волчью шкуру не только с тела, но и с самой души.
Его ждет судьба, как у всех людей: жена и дети‑наследники. И Мать не откладывала дела на потом. Еще пока Лютомер был в разъездах, вятичи привезли ему невесту. Лютава рассказала ему об этом, пока они сидели вдвоем на опушке. Вернее, она сидела, а он лежал, вытянувшись на траве и положив голову сестре на колени, душой и телом наслаждаясь покоем и радостью возвращения домой. Что бы там ни изменилось, пока он не знал большей радости, чем встреча с ней.
– Как Святомер на хазар сходил – с успехом?
– Не знаю. Отцы пытались выспрашивать, вятичи уклоняются: мол, приедет князь, ему все расскажем.
– Видать, похвалиться нечем. Хазар воевать – не по ветерью бежать. Сдается мне, разбили их. А Ярко теперь должен эту кашу расхлебывать. Ему сильные родичи как воздух нужны. А мы – сильные. За нами теперь сам смолянский князь.
– Думаешь, поможет, если что?
– Он мне теперь лучше брата родного. Вон воеводу прислал нас от хазар беречь.
– Княже, где ты там! – Брат Бороня замахал рукой от костра. – Иди, посиди с нами, мы тебя с зимы не видали!
Крики и беготня уже смолкли, утомившиеся парни и девки сидели вокруг костра – кто на бревнах, кто на земле, кто друг у друга на коленях. И все слушали – кто бы мог подумать? – мрачноватого смолянского воеводу. Лютава улыбнулась.
Крики и беготня уже смолкли, утомившиеся парни и девки сидели вокруг костра – кто на бревнах, кто на земле, кто друг у друга на коленях. И все слушали – кто бы мог подумать? – мрачноватого смолянского воеводу. Лютава улыбнулась.
– Ты зачем в рощу полез – куда тебе с парнями и девками играть, небось семеро детей по лавкам скачут! – поддела она его, когда Лютомер поведал ей, откуда смолянин здесь взялся.
Не самый юный возраст, темная борода и шапка с шелковым верхом указывали, что он женат, а ловля русалок – забава неженатой молодежи.
– Да в рощу‑то я по нужде зашел, а смотрю – русалка паренька обижает, – ухмыляясь, пояснил он. – Жалко стало, вступился. Меня‑то уж не возьмешь!
Все смеялись – кроме Ярко. По его глазам было видно, что этой жалости и ухмылки Ярко не собирался ему прощать.
– Ну, что, всех русалок переловил? – обратилась Лютава к Красовиту, подходя. – Гляжу, утомился.
– Садись, русалка! – Он подвинулся на бревне, покрытом чьей‑то серой свитой. – А русалок ловить нам не привыкать стать. Мой дед, Селибор Живятич, с ними когда‑то близко спознался, мы с тех пор не боимся.
– Это как?
– А вот расскажу. Дед Селяня тогда еще молодой был, неженатый. И захотелось ему русалок повидать. Наслушался, видать, россказней, будто они все красавицы… – Красовит окинул Лютаву насмешливым взглядом, но она только усмехнулась в ответ. – Вот пошел он к волхвиту и говорит: научи русалок видеть. Тот говорит, ладно. Как раз на Русальей неделе было. Ступай, говорит, на росстань, где три дороги сходятся. Возьми с собой поросенка да черевьев три пары. Разложи на росстани костер, чтобы издалека было видать, и сиди жарь поросенка на вертеле. И как будет полночь, послышится свист, крик, явится русалок целая толпа и станут песни петь. Будут тебя спрашивать: что, мол, жаришь? Ты отвечай: лягушку. Спросят: где взял? Скажи: вон там, в речке! Они пойдут речку искать, а ты беги домой что есть мочи, а не то вернутся – разорвут тебя… Пошел дед Селяня и все сделал, как волхвит ему сказал. Вернулись русалки на росстань, смотрят – нет парня. Поросенка разорвали, съели и пустились вдогон. Он увидел – догоняют, бросил им пару черевьев. Русалки схватили их и давай примерять. Пока все примерили, совсем изорвали. Опять бегут, он им вторую пару бросил, потом третью. Уже у самого дома был – догоняют. Бросил тогда им сорочку. Они думали, теперь‑то человек попался, давай рвать. А тут и петух пропел – они все и пропали.
– Наш дед, Братомер Ратиславич, тоже с вилой однажды боролся, – сказала Лютава. – Но он тогда уже женат был. Ехал дед как‑то через поле, жарко было, захотел пить, смотрит – лужа. Дай, думаю, попью. А тут из леса голос ему говорит: не пей, тут полудница дитя мыла. Едет он дальше, с поля в рощу, смотрит – там бочажок, да такой мутный. Хотел напиться, наклонился, а голос ему говорит: нельзя, тут лесовица дитя мыла. Пошел дальше, приходит к озеру. Только наклонился, а голос ему говорит: здесь нельзя, тут водяница дитя мыла. Дед говорит: вот леший, да где же мне воды хорошей найти? А голос из леса ему отвечает: ступай вон на ту гору, там наверху – колодец. В нем вода чище ясного неба, только хозяйка его – вила. Если разбудишь ее, худо тебе придется…
Дальше было про то, как вила все‑таки проснулась и напала на Братомера; как они долго боролись, но человек все же победил, и на выкуп своей свободы хозяйка колодца подарила ему меч, способный одолевать любого врага.
– И где теперь этот меч? – недоверчиво спросил Красовит.
Его дед тут выглядел раззявой: не только не получил от русалок ничего хорошего, но еще и полуголый домой прибежал.
– Да ты же видел его зимой, он со мной был, – просто ответил Лютомер. – Вила обещала, что трем поколениям он будет служить. Дед был первый, отец второй, на мой век еще хватит!
– А зато мой прадед, Живята Держикраевич, сам себе чудо‑меч отковал, – не сдавался Красовит. – Сам железо плавил, а потом то железо в болото заложил на семь лет. Лежало, силы набиралось. Потом он достал его, ковал в сосновом бору, на белом камне, закаливал первый раз в луговых травах, второй раз в желтом песке, третий раз в ягоде лесной. Зато силу тот меч имел особую. А в те поры вокруг нас все голядь жила…
В это время сидевший рядом с ним Солога зевнул во всю пасть, аж с подвыванием. Многие вокруг, уже наладившиеся клевать носом, вздрогнули и вскинули головы.
– А спать не пора? – пробурчал Бороня. – Вон светает уже.
Все взглянули на небо, будто очнулись, возвратились в нынешний день из древности, полной чудесных сказаний.
– Дай про деда Живяту расскажу! – не успокаивался Красовит. – Он у нас такой удалой был, ваших прадедов за пояс заткнет!
– Не будет этого! – закричала Лютава. – Наши прадеды поудалее твоих!
– А вот побьемся об заклад, что про моих прадедов больше сказано!
– Побьемся! Я про своих прадедов могу рассказывать хоть до самого Крива!
– Меня не обскачешь, русалка! – Красовит азартно хлопнул себя по колену. – Спорим, что я уж вспомню пращура постарее твоих!
– Это ты много хочешь, воевода! – засмеялся Лютомер. – Моя сестра столько сказов знает, ее никому не переговорить!
– А вот и посмотрим! – воскликнул Красовит. – Давай через раз: я про своих рассказываю, потом ты про своих. Кто первый смолкнет, тот проиграл.
– Но не прямо сейчас? – улыбнулась Лютава. – А то и правда светает, а мы не спавши.
– Зачем прямо сейчас? Нам расставаться не скоро еще. Я теперь тут у вас, на Угре, жить буду. Городец буду строить, как князь повелел.
– А что в заклад ставишь?
– Ну… Перстень золотой! – Красовит поднял руку, показывая витое кольцо. – А вот ты что поставишь? Косу девичью разве что?
– А я… Коли проиграю, каждому из твоих отроков дам по невесте! Вам же на место садиться, хозяйство заводить.
Смолянские отроки, сидевшие вокруг Красовита, радостно загомонили. Он привел с собой три десятка отроков, чтобы они, по примеру пращуров, обживались на новых землях, и добыча невест была среди важнейших их задач.
– Это дело! – одобрил Красовит. – Это нам подходит.
Руку ему протянул Лютомер. С девкой мужчина все же об заклад биться не станет…
* * *
Ближе к полудню Лютомер пригласил гостей в обчину, где накрыли длинные столы. По одну руку от него сидели старшие из родичей, по другую – гости с Оки и Днепра. Красовит и Ярко оказались рядом; смолянский воевода молчал с непроницаемым видом, юный гостиловский князь косился на него без особого дружелюбия. Пришло время поговорить начистоту.
– Приехали мы к вам не по лисицу, не по куницу, а по красную девицу! – принялся за дело старший вятичский посол, Начеслав. – Сам ты, Лютомер, обещал нам сестру твою отдать в жены княжичу Ярогневу. Теперь, когда стрый его Святомер к дедам ушел и ему на отний стол садиться, без княгини никак нельзя. Прикажи невесте из дому собираться.
– Если обещал, то слова не нарушу, – заверил Лютомер. – Княжич вчера на Ярилиной плеши всех моих сестер видел – пусть выбирает любую из тех, что уже в возраст вошли.
– Князю в жены только старшая из дев пригодна, – заметил Живорад, вуй Ярко. – Сестра твоя Лютава. Раз уж той, какую мы чаяли взять, нету больше… дома.
Он так и не знал, верить ли в похищение Молинки Огненным Змеем, хотя за прошедшие дни в истинности этого их заверили все старейшины Ратиславля.
– И рад бы, да не могу! – с недрогнувшим лицом заверил Лютомер. – Она уж обещана.
– Кому? – воскликнул Богорад, впервые об этом слышавший.
Он надеялся, что молодой князь послушает разумных советов и отдаст вятичам засидевшуюся Лютаву.
– Да вот… подумываю за воеводу Красовита отдать. – Лютомер устремил взгляд на смолянского гостя. – Он мужчина видный, родом высок, к князю Зимобору близок, а теперь ему жить среди нас, нашу землю от врага беречь.
Еще вчера, рассказав Лютаве о встрече с Матерью и понимая, к каким последствиям для них обоих это ведет, он спросил: не хочет ли она пойти за Ярогнева? Но Лютава ответила «нет». За минувший год она слишком привыкла к мысли, что Ярко любит Молинку. И несмотря на доводы Обиляны, не верила, что это все‑таки ее судьба.
И тогда Лютомеру пришла мысль объявить Лютаву невестой Красовита – пока он слушал, как она смеется над воеводой, вмешавшимся в забавы молодежи. Красовит спокойно принимал насмешки побежденной русалки, отвечал добродушно, потом стал рассказывать о похождениях своей юности, когда участвовал в русальих игрищах вместе с другими смолянскими парнями. За разговором выяснилось, что он ровесник Лютомера, а выглядит старше только из‑за темных волос и бороды, мощного сложения и малообщительного нрава. Впрочем, уже не выглядит… Едва увидев Лютомера в свете костра, Лютава заметила в его волосах седину. Пепел Огненной реки ему смыть не удалось.