– Как самочувствие? – интересовался он, перемещая по его спине мембрану фонендоскопа.
– Нормально.
– Моральное состояние?
– Ты о чем? – усмехнулся командир подлодки.
– Об эмоциях, впечатлениях, настроении.
– Более всего давят на психику эти проклятые запахи.
– Какие запахи? – насторожился Нойманн.
– Смесь машинного масла, смолы и прелых морских водорослей.
– Разве?
– Неужели ты их не чувствуешь? Этой смесью здесь пропитано все! Боже, как же надоела эта вонь! Иногда хочется нашпиговать пулями этого русского старика…
– А кто займется выращиванием водорослей? И что мы будем есть?…
– Скорее бы выйти в море…
– Потерпи, Хайнц. Вот завершим процесс реабилитации, и я сам с удовольствием составлю тебе компанию, – посмеивался профессор. – Возьмешь меня судовым врачом?
Мор стоял перед ним по пояс раздетым. Редкие седые волосы, короткая и такая же седая борода, худощавое тело с совершенно бесцветной кожей. Шесть лет назад он также встал с постели первым, но двое суток пользовался при ходьбе тростью; на сей раз от помощи трости он отказался лишь на четвертый день.
Поправив привычным движением пенсне, доктор простукивал печень, слушал легкие, осматривал кожный покров…
– Сколько еще понадобится времени? – устало поинтересовался подводник.
– С тобой и пятеркой самых крепких моряков я закончил. Завтра в полдень закончу со второй партией – после обеда ты сможешь загрузить их легкой работой.
– А остальные?
– Остальных я рекомендовал бы освободить от подготовки к походу. Дай бог успеть восстановить их к выходу в море. Кстати, на какой день ты думаешь назначить выход?
– Если ты скажешь, что с завтрашнего дня мы переходим на питание одними водорослями, я прикажу экипажу занять свои места согласно боевому расписанию прямо сейчас.
Раньше профессор с трепетным нетерпением ожидал пробуждения команды U-3519 по двум причинам.
Первая относилась к заурядной человеческой слабости – к желанию перемен и новых ощущений. А как же иначе? Пока подводники крепко спали в капсулах, подскальное пространство напоминало царство мертвых с его пугающей тишиной и призрачными тенями, с безысходностью и угрюмой атмосферой. Но проходило всего несколько дней с момента начала первого этапа пробуждения, и база стремительно преображалась: здоровые, бодрые и почти не изменившиеся за шесть лет мужчины сбивались в небольшие компании, ходили по коридорам и каменным тротуарам, шумели, смеялись, радовались жизни. Казалось, от их широких улыбок даже электрические лампы светили ярче.
Вторая причина носила исключительно практический характер. Дело в том, что не существовало на земле человека, к которому Зигмунд Рашер относился бы с теплотой и бескорыстием. В каждом он видел либо материал для будущего медицинского эксперимента, либо кирпичик для ступеньки карьерного роста или же подручное средство для удобного обустройства собственной жизни. На карьере давно стоял жирный крест. С ухудшением зрения, с нехваткой материала, новых инструментов и препаратов пришлось покончить с научными изысканиями. Оставалось стремление продлить свое существование и сделать его максимально комфортным в вечно холодном подскальном городке. Команда подводников во главе с Хайнцем Мором как раз и являлась тем подручным средством, раз в шесть лет добывавшим пищу, топливо, медикаменты, книги и прочие артефакты, необходимые для создания приемлемых условий. В связи с этим каждое пробуждение моряков вызывало у профессора заметное воодушевление. Еще бы! Пройдет совсем немного времени, и они отправятся на охоту. А вернувшись, снова улягутся в капсулы, передав в его распоряжение пополненные запасы вкусной провизии, крепкого шнапса и прочих полезных трофеев.
Со следующего дня – седьмого с момента пробуждения – началась подготовка подводного корабля к боевому походу. Шестерых моряков профессор задержал в «лазарете», а остальные под началом Мора приступили к проверке агрегатов и оборудования.
Начались трудовые будни, наполненные довольно тяжелой работой: механики подзаряжали аккумуляторные батареи от дизель-генератора, копались в гидравлике и главных электродвигателях; торпедисты суетились в носовом отсеке у торпедных аппаратов, единственный выживший зенитчик чистил и смазывал двухорудийные зенитные установки Flak-38. Несколько моряков были задействованы в очистке корпуса субмарины…
Когда же к команде присоединились подводники, выписанные из «лазарета», корветтен-капитан приступил к последнему этапу подготовки – учениям. Несколько дней команда повторяла теорию и методично отрабатывала действия по срочному погружению и всплытию, по тушению пожара и устранению течи, по подготовке торпедной атаки с перископной глубины и отражению зенитными расчетами налета авиации.
– Каковы успехи? – поинтересовался за ужином Нойманн.
– С учетом возраста моих моряков все идет нормально, – невесело ответил Мор. И, проглотив последнюю ложку маринованных водорослей, добавил: – Тренировки необходимы, чтобы вспомнить матчасть, восстановить порядок действий. А спастись в случае пожара, подрыва мины или атаки с воздуха все одно не удастся.
– Почему?
– Я прошел всю войну и с трудом припомню пару случаев чудесного спасения экипажа. Сотни других случаев заканчивались братскими могилами на океанском дне.
– Как произошло с твоим другом Ценкером на выходе из базы?
– Именно, – кивнул Хайнц. – Надеюсь, бедняга погиб сразу, а не задыхался в отсеке несколько дней.
– Он был совсем плох, – признался профессор. – Не представляю, как ему удалось в одиночку справиться с управлением лодкой и пройти по тоннелю.
– Альфред был отличным подводником и талантливым командиром, – вздохнул Мор и попросил: – Расскажи о последних днях его жизни.
– Конечно… Если помнишь, одного из двух захваченных в пятьдесят первом году пленников я сразу определил донором – группа его крови в точности совпадала с группой Ценкера.
– Да, я хорошо это помню! Пленниками были два русских парня со старого парохода «Вельск». Один из них – наш молчаливый седобородый старик, занятый выращиванием водорослей.
– Я всегда поражался твоей памяти.
– Дело не в хорошей памяти. Просто уважающий себя командир боевой субмарины обязан помнить названия всех судов, пущенных им на дно. Кстати, второго пленника ты решил тогда приберечь для пересадки костного мозга – верно?
– Да, сначала я попробовал вливать небольшие порции его крови в тело Альфреда, но это не дало положительного эффекта.
– А потом?
– Потом мы отправили твою команду на очередные шесть лет в капсулы, а сами всерьез занялись лечением командира «Верены». Признаться, мне и самому был интересен результат научного эксперимента: получится его спасти или нет.
– И что же? – глотнул Мор слабого несладкого кофе.
– Я назначил донору усиленный рацион питания, благодаря чему каждую неделю перекачивал в вены твоего приятеля около литра здоровой крови. И представь – вскоре Ценкер пошел на поправку. Так, по крайней мере, показалось мне и моим коллегам.
– Значит, твое лечение в итоге не помогло?
– Увы. Ровно через год случился рецидив, и переливание крови стало бесполезным. Ценкер быстро угасал и часто впадал в беспамятство. Тогда я решил использовать того же пленного мальчишку в качестве донора костного мозга: уложил обоих пациентов на хирургические столы и с парой ассистентов провел блестящую операцию.
Хайнц застыл с поднятой кружкой.
– Да-да, блестящую, – подтвердил профессор. – Правда, пришлось пожертвовать пленным мальчишкой – он умер, не приходя в сознание. Зато твой товарищ практически исцелился, да так стремительно, что мы ощущали себя лауреатами Нобелевской премии по физиологии и медицине.
Вспомнив о кофе, Хайнц поставил кружку на стол.
– Тогда какого черта он устроил побег?
– Процесс его выздоровления был нестабилен. При общей картине улучшения часто наблюдались кратковременные спады – это в принципе нормальное явление. Во время одного из кризисов у Альфреда сдали нервы. Чем это закончилось – ты прекрасно знаешь.
– Да, мне много рассказывали о побеге. Детали разнятся, но суть едина: бедняга Альфред не захотел встретиться со смертью здесь, под скалой, а предпочел умереть в море – как настоящий морской офицер…
К столику подошел один из ассистентов Нойманна.
– Господа, – негромко обратился он к старшим офицерам, – пять минут назад в «лазарете» скончался Курт.
– Что скажешь? – мрачно ухмыльнулся Мор.
Карл от досады согнул и отбросил алюминиевую ложку.
– Он был обречен, но при нормальном питании определенно протянул бы дольше.
– Ты прав: нам пора браться за дело, – тяжело поднялся корветтен-капитан. Обернувшись по сторонам на сидящих в кают-компании моряков, он громогласно объявил: – Господа! Наш корабль исправен, имеет полный боезапас, подготовлен к походу и способен преодолеть не одну тысячу морских миль. Тоннель проверен и очищен, экипаж здоров, прошел полный комплекс тренировок и, насколько я понимаю, жаждет поскорее выйти в море. Не так ли?
Отовсюду послышались одобрительные выкрики. И командир продолжил:
– Завтра в семь утра назначаю торжественное построение личного состава базы. А в семь тридцать подлодка U-3519 должна пройти по тоннелю и отправиться на свободную охоту.
Его последние слова потонули в радостных криках.
«А что? – растянул в улыбке тонкие губы Рашер. – Эти ребята неплохо выглядят, настроены решительно и способны пустить на дно еще немало судов. Так что поживем…»
Глава шестая
Архипелаг Земля Франца-Иосифа,остров Земля АлександрыНаше времяПошел второй час нашего пребывания под водой.
Я регулярно поглядывал на манометр, но делал это скорее по привычке – давление из-за малой глубины ерундовое, следовательно, расход дыхательной смеси минимальный. Слегка напрягало другое: температура воды была близка к нулю, а мой напарник слишком молод – как бы не нажить беды.
Мы с предельной осторожностью обследовали кормовую часть «призрака». Я двигался впереди, он на полкорпуса отставал; фонари были выключены, оружие наготове…
Металл рулей и легкого корпуса здорово проржавел и местами покрылся приличным слоем ракушек. Последняя чистка и покраска корпуса в сухом доке производились много лет назад…
У меня уже родилась догадка по поводу типа подводной лодки, обитающей под скалой. Скорее всего, это представительница легендарной XXI серии подводных кораблей Кригсмарине – верх инженерной мысли, великолепные для своего времени субмарины, разработанные немецкими инженерами и конструкторами с целью завоевания полного господства на Атлантике и в северных морях Европы. Понастроено их было немало, но, к счастью, выйти в боевой поход после ходовых испытаний успела лишь одна, да и та (если не изменяет память) угодила в плен к британцам.
Запомнив форму горизонтальных рулей и общий абрис кормовой части, я собирался повернуть назад. Надо было поскорее вернуться на борт «Академика Челомея», доложить результаты разведки Горчакову и отыскать в справочниках точную информацию о найденной субмарине.
С этой мыслью я схватил Маринина за плечо, он обернулся, и… вдруг мы оба услышали оглушительный грохот, исходящий со стороны тоннеля.
«Что это, командир?» – спрашивали округлившиеся от удивления глаза лейтенанта.
«Если бы я знал», – повертел я головой и тут заметил падающую плоскость, отсекающую выход в тоннель. От резкого движения похожей на гильотину штуковины разошлась мощная волна, наполненная пузырьками воздуха и мазутными пятнами.
Последовал глухой удар плоскости об пол тоннеля, после чего наступила пугающая тишина.
«Путь к отступлению отрезан», – молнией пронеслась нехорошая мысль.
Мы быстро сместились под днище лодки и выжидали, выясняя главное: нас засекли или же тоннель перекрыт из общих правил безопасности?
Волны, поднятые многотонной задвижкой, понемногу затихли, в длинном прямоугольном водоеме никого, кроме нас. Ну, хотя бы это дает призрачный шанс на положительный исход разведывательного рейда.
Я двинулся в сторону задвижки. Маринин не отставал, но при этом опасливо озирался и поводил стволом автомата. Прекрасно понимая его состояние, я виду не показывал, но мне тоже было не по себе от глубины той задницы, в которой мы внезапно оказались.
Подошли, ощупали, стали изучать…
Железяка огромная – на всю ширину подводного тоннеля. Судя по швам, сварена из множества рельсовых кусков, а значит, толстая и невероятно прочная.
Занимаясь осмотром, мысленно выругал себя за то, что не увидел боковых направляющих. Они тоже сварены из рельсов и прилично выступали от стен – не заметить их очень сложно. Как же это я? Наверное, все мысли в тот момент были заняты обнаруженной подлодкой. Ладно, чего теперь-то воду баламутить…
Ползали по периметру в надежде отыскать спасительную щель. Бесполезно – по бокам задвижка точно входила в пазы направляющих, нижний край был прилично заглублен в донный грунт, а верхнего попросту не видать.
«Смотри в оба», – сказал я Маринину. Сам вытащил нож и начал откидывать илистый осадок…
Минуты через три отчаянной работы острие ножа наткнулось на скальный грунт. Я стал оценивать результат, слой рыхлого ила между краем задвижки и скалой небольшой, не более пятнадцати сантиметров.
И это был окончательный приговор, означающий, что в тоннель из искусственного водоема нам не вернуться…
– А по какому времени они здесь живут? – прошептал Маринин.
– Ты еще спроси, какому богу они здесь молятся! – так же тихо ответил я на его очередной идиотский вопрос.
Вот уже минут сорок, как наши головы торчали из воды между кормой субмарины и каменным причалом. В эту щель почти не проникал свет, и нас вряд ли смогут обнаружить. Если, конечно, юный напарник не доведет меня своими вопросами до истерики.
В щель мы видели лишь узкую полосу сводчатого каменного потолка и пару кабельных жгутов, тянущихся вдоль него.
– Кажется, они не догадываются, что на территории базы посторонние, – снова пробормотал старший лейтенант. – Слишком уж спокойно разговаривают…
Это он верно подметил. Правда, поздновато. Меня данная мысль осенила через пару минут пребывания на поверхности – когда я услышал спокойную немецкую речь двух мужчин, тащивших что-то тяжелое по сходням с подлодки на причал.
– Ты немецкий знаешь? – повернулся я к нему.
– Немного. В школе и в училище проходил.
– Тогда помолчи немного и попытайся понять, о чем говорят эти типы.
– Понял…
Две или три пары мужиков курсировали по сходням и таскали с борта подлодки какую-то поклажу: мешки, коробки, ящики… Настроены они были позитивно и перекидывались между собой отрывистыми фразами. Я неплохо понимаю английскую речь и даже способен вести простенькую беседу, но в немецком мои познания стремятся к нулю. «Ноль» – это несколько киношных фраз, известных каждому мальчишке с детства: «Хенде хох!», «Гитлер капут!» и «Цурюк».
– Ну, – пихнул я в бок старлея. – Переводи.
Тот, стуча зубами, зашептал:
– Радуются удачной охоте. Говорят, что сегодня будет отличный ужин: с настоящим мясом и крепкой выпивкой.
В моем воображении материализовался Горчаков, потрясающий скрюченным пальцем: «Ну, что, Фома неверующий, теперь-то убедился в моей правоте?»
Убедился, товарищ генерал, убедился. По крайней мере, в том, что шведов завалили именно эти ребята, лихо болтающие по-немецки. Насчет остального – пока неизвестно. Надо бы проверить, если раньше не окоченеем в проклятом бассейне. Вода в нем ужасно холодная и воняет отвратительной смесью машинного масла, смолы и прелых морских водорослей…
– Что, брат, совсем замерз? – посмотрел я на посиневшие губы Маринина.
– Нет. Пока держусь.
– Держись – разгрузка скоро закончится…
Сорок минут назад я оставил попытки связаться с парой Жук – Савченко. Чего я только не делал! Прислонялся к железной задвижке правой щекой полнолицевой маски, где расположен приемопередатчик гидроакустической связи, в надежде, что сигнал проникнет сквозь толстый металл. Подплывал к небольшим щелям между направляющими рельсами и каменными стенами. Пытался докричаться до Михаила, «заглядывая» под проклятую задвижку…
Порой до меня долетали обрывки его взволнованного голоса, и теперь в душе теплился крохотный уголек надежды на то, что и Жук меня все-таки услышал.
Оставив дальнейшие попытки, я позвал Маринина и, осторожно всплыв между лодкой и причалом, перекрыл баллоны с дыхательной смесью.
Прошло четверть часа – разгрузка продолжалась. Взгляд Маринина помутнел, речь стала бессвязной. Плохо дело. В который раз пожалел, что Игорь Фурцев так несвоевременно приболел. Он ненамного старше Маринина, но гораздо крепче и опытнее.
Когда необходимость заставляет лезть на большую глубину – туда, где давление с силой обжимает костюмы вокруг тел, не оставляя даже крохотной воздушной прослойки, мы используем для обогрева систему аргонного поддува. Небольшой баллон с аргоном крепится слева от ребризера и соединяется с гидрокомбинезоном коротким шлангом. Неплохая вещица, спасающая на некоторое время от ужасающего холода. Сегодня нам не довелось побывать на большой глубине, и в течение первого часа запас аргона оставался нетронутым. Позже, почувствовав холодный озноб, начали периодически поддувать прослойку. К исходу второго часа Маринин полностью опустошил баллон, в моем осталось около трети от исходного запаса.
– Володя, – затормошил я его за руку. – Володя, очнись!
Он молчал, откинув назад голову.
Пришла пора действовать. Перекрыв шланги поддува, я поменял местами наши баллоны. Пустил под гидрокомбинезон напарника спасительный газ и легонько шлепнул его по щекам.
– Подъем, старлей! Не спать!..
Лицо понемногу начало розоветь, дыхание становилось глубже, и он наконец пришел в себя.