Ио совсем скис. Казалось, он разом постиг все кошмарные тайны, упрятанные в гранит истории.
– Даже сейчас он кажется мне более реальным, чем уколы и запах лекарств. – Витек зачастил, оправдывая свою память. – У него всегда наготове тысяча историй. Одна интереснее другой. И физику он знает лучше, чем ты. Сначала он носил меня в каком-то нагрудном рюкзаке. Потом старался вышагивать со мною в ногу. Вокруг него всегда лето. Я не помню ни одного холодного дня. Мы играли с отцом. Я постоянно чувствую его где-то рядом. Он любит меня. – Это прозвучало как: «в отличие от вас». – Даже если я все придумал, это лучшая в моей жизни фантазия.
Ио кивнул:
– Я знаю, мы виноваты. Не смогли… Тебе сейчас плохо. Возможно, когда станет лучше, ты поймешь, как жесток.
«Не станет».
Вечерние посиделки стали своеобразной традицией – Илья Юрьевич горячо интересовался выздоровлением мальчика.
Он приковылял вечером. Принес на длинной сморщенной шее маленькую седую голову со слезящимися глазками. Недружелюбно окинул многоэтажную башню из книг на стуле, примостился на краешек кровати.
– Ты сердишься? – начал разведку словом.
– Доктор на больных не обижается, – парировал Витек, как бронежилет натянув одеяло до загипсованной ключицы. Неуклюжие руки выложил поверх.
– Мне кажется, ты запутался.
– И считаете, способны помочь?
– Хочу попытаться.
– Интересно, как вы исцелите того, кто знает свое будущее?
– Посоветую изменить настоящее.
– И тут же увидеть роковые последствия?
Илья Юрьевич покряхтел, прочистил горло, заботливо подоткнул одеяло под ноги Витьку. Мальчик поежился, стараясь унять зуд заживающих ран.
– Нам по силам разобраться в твоих видениях и фантазиях. Попробовать сделать их менее болезненными.
– Разберитесь лучше в своих. – Витек больше не хотел жалеть этот ходячий фантом.
– Я уже так стар, что не в состоянии спорить с реальностью. – Главврач трижды шумно выдохнул воздух, изображая заразительный смех. – Часто стараюсь представить собственные похороны. Не хватает воображения.
– Вот как… Вас, наверное, следует раза три закопать. На «бис». Чтобы вы дотумкали, что уже мертвы.
– Мой мальчик, не надо шутить над смертью, – расстроенно прошамкал Илья Юрьевич дрожащим голосом. – Ты сам чуть не попал ей в лапы…
Витек захохотал. Внезапно, истерично. Расслабленно раскинувшись в колыхающуюся горизонталь. Так же неожиданно он прервал смех, вытер выступившие слезы культей загипсованной руки.
– Я у нее в лапах с самого рождения. Только и делаю, что вожу с ней хороводы.
Илья Юрьевич с опаской взглянул в глаза Витьку (в поисках безумия?) и попытался привстать.
– Не паникуйте, мой наивный Парацельс. Вы второй месяц так же исправно вальсируете.
Главврач решительно приподнялся. Витек отвернулся к стенке. Оттуда пробубнил:
– Я и без укола успокоюсь. Извините, переходный возраст… Ступайте.
Илья Юрьевич вновь сел:
– Предположим, ты не хотел меня обидеть или шокировать. Предположим, у тебя какие-то юношеские тараканы, которые выбегают самым несуразным образом. Танцы, смерть, Кастанеда, Тимоти Лири… Наверное, не очень удобно держать беспокойное хозяйство в голове. Давай сыпь эту кашу сюда… Разберемся.
– Ах, Макаренко! Ах, Владимир Львович Леви! Маладца! – восхитился Витек. – Что ж вы сразу кидаетесь докладывать Ио, стоит мне поделиться с вами чем-нибудь личным?
– Хватит истерик! – срывающимся голосом прикрикнул Илья Юрьевич. – Ты можешь ненадолго перестать пузыриться из-за своих обид? Не изображать средоточие всех бед? Попробуй рассказать о своих пируэтах с родителями, со мной, с дворовыми друзьями. Со смертью, наконец. Отстраненно. Беззлобно. Как сказочку.
– О своих – не хочу. Давайте о ваших пируэтах зарядим повестушку.
На мгновение слезящийся взгляд старика накрыла топкая пелена испуга. Он принялся ходить по крошечной палате, уперев глаза вертикально вниз, отыскивая тропы среди разбросанных книг.
– Говори, о чем хочешь. Главное, чтобы тебя перестало мучить и пучить от всей этой околесицы…
Витек тяжело перевалился на другой бок:
– Договорились. Но только без обид. Представьте себе такой сюжет. Существуют две Вселенные…
– Почему не тринадцать?
– Не ерничайте, Илья Юрьевич! Просили? Получайте. Ровно две. (Старик пробурчал: «Валяй, я и четвертинку Вселенной не могу вообразить…») В одной человек сделал шаг – в другой этот шаг повторился. В одной вспорхнула бабочка с куста – в другой траектория сохранилась до зептометра[13]. Не смущает вас подобное?
Илья Юрьевич молча пожал плечами. Не удержался от ироничного:
– Где-то там, в других просторах, кто-то похожий на меня вздрогнул плечами?
– Более того: в голове у него пронесся тот же сумбур, что и у вас. Неужели вас ни разу не посещало ощущение – то, что вы делаете, делаете не совсем вы или не только вы?
– Все это хорошо знакомо мне из медицинской практики. Дежавю. Шизофрения.
– Смейтесь, смейтесь. Что необычного в том, что хаотичные метания мух по стеклу в точности повторяются в другом пространстве? Это же так логично – мысль, царапнувшая вас, тут же отражается на другом носителе. Синхронность полнейшая, вплоть до колебаний электронов в атомной решетке.
– Электроны – это, слава богу, не самое страшное, – облегченно выдохнул главврач.
– Слава богу, – согласился Витек. – Синхронность сохраняется вплоть до того времени, когда для живых существ наступает момент необратимой гибели головного мозга. В одной Вселенной судьба их прерывается, как вы знаете, самыми разнообразными способами. В другой – какое-то время они продолжают существовать, счастливо избегнув неизбежного…
Все эти слова были им найдены в углах больничного склепа. Из хлипкого убежища кровати он высматривал их душными майскими ночами, проговаривал, пробовал на вкус. Витек не просился в общую палату, потому что из сумрака своей одиночки нащупывал дорогу, которая должна не просто вывести из осточертевшей клиники, но и указать путь к отцу.
«Словно важные и прежде неотъемлемые частицы меня рассыпаны и блестят в темноте, а я собираю, вяжу спасительную нить, надеясь миновать грустного финала, который мне удалось прозреть».
Но, составляя цепочки из фраз, заточив их безжалостную, бритвенную остроту, он все больше запутывался, продолжая ждать таинственных сигналов и указаний.
Чем больше проходило времени, тем меньше оставалось надежд, что кто-то прояснит знание, то ли найденное извне, то ли самостоятельно вспухшее в сознании.
– Но позвольте, – от волнения Илья Юрьевич перешел на полемическое «вы», – какая синхронность? Она моментально нарушается! Выжившие тут же начинают перекраивать мир!..
Витек как болванчик качал головой, демонстрируя простоту вопроса и немедленную готовность ответа:
– Многое вы перекроили за месяц?
Илья Юрьевич остановился, уперся нахмуренным лбом в невидимую, но закрытую дверь. Растерянно огляделся в поисках стоп-крана, чтобы прервать движение эшелонов слов и прицепившихся к ним недомолвок. Они охлаждали радостные ощущения теплившейся внутри жизни.
Витек беспощадно продолжил:
– Вы преувеличиваете пассионарный азарт мертвых. Он лишь сейчас стал немного заметен…
По-прежнему не проронив ни слова, главврач присел на книжную башню. Покачнулся, но усидел.
– Когда рухнули американские башни-«близнецы», в одной Вселенной и головешки могли не сыскать, а в другой – везли чудом спасшихся в больницы. Либо они сами выбирались из-под завалов и через весь Нью-Йорк топали домой в пыльных одеждах. Думаете, надолго хватало этих душ, переполненных адреналином? День? Два? Некоторым и нескольких ужасных секунд под щебенкой стало достаточно, чтобы утопить себя в какой-нибудь спасительной фантазии…
Илья Юрьевич мотнул головой, словно стряхивая осыпавшуюся на нее побелку:
– Все равно! Те, кто выбрался… Они же что-то делали… – потускневшим голосом пролепетал он. – Покупали продукты?.. говорили с близкими?.. забивали гвозди?..
– Уходили, и память об этих нескольких днях благополучно стиралась. Все, кто соприкасался с ними после смерти, помнили только головешку и ритуалы захоронения. Чем активней ворочаются обреченные в своих гнездах, тем скоротечней время, отпущенное им на осознание и смирение. Чтобы окончательно исчезнуть, большинству достаточно дурмана снов, которые легко заменяют реальность. Так же прочны, так же вкусно пахнут. Если вам все удается, крепко задумайтесь, не иллюзия ли это. Впрочем, вы прагматичны, поэтому столь долговечны.
– Уходили, и память об этих нескольких днях благополучно стиралась. Все, кто соприкасался с ними после смерти, помнили только головешку и ритуалы захоронения. Чем активней ворочаются обреченные в своих гнездах, тем скоротечней время, отпущенное им на осознание и смирение. Чтобы окончательно исчезнуть, большинству достаточно дурмана снов, которые легко заменяют реальность. Так же прочны, так же вкусно пахнут. Если вам все удается, крепко задумайтесь, не иллюзия ли это. Впрочем, вы прагматичны, поэтому столь долговечны.
Илье Юрьевичу удалось прийти в себя, и он вновь попытался начать игру с возмущенного:
– Витя, ты придумал какую-то свиноферму с очередью на убой! Я раздобуду для тебя статистические данные о смертности. Это же целая армия!..
– Целая армия призраков-однодневок, – перебил Витек, – и почти все имеют удивительное свойство не замечать собратьев по несчастью. Конечно, есть несговорчивые осколки, склонные воображать лучшую для себя действительность. Некоторым даже удается воплотить отдельные хрусталики своей мечты. Если устойчивый особенно неугомонен – оба мира ни с того ни с сего лихорадит. Происходят необъяснимые явления вроде расстрела одноклассников, ритуальных самоубийств или продажи девственности по Интернету.
Илья Юрьевич пересел на кровать. Изобразил на челе сострадание к сумбурным фантазиям подопечного. Сквозь одеяло погладил полено его ноги:
– Понимаешь, мой мальчик… Эта картина миниатюрна и не вмещает буйство явлений нашего мира. История необратима. Может быть, одному твоему призраку достаточно чихнуть – и цепную реакцию не остановить.
– Пока обходилось, – усмехнулся Витек. – Это фантазеры считают – достаточно таежной стрекозе иначе взмахнуть крыльями, чтобы история человечества выпала из проторенной колеи. Дудки! Эти миры на удивление прочны. Даже если оседлать машину времени и упорно отмечать каждое Рождество прошлого века взрывами Белого дома, нынешняя действительность вряд ли изменится. Не надо думать, что история хрупкая, марципановая. Она устойчива как пьяный матрос, на утлом суденышке усмиряющий шторм.
– И еще – ты упустил логику. У каждого явления, даже такого грандиозного, как твои Вселенные, должна быть логика.
Витек охотно предложил оппоненту еще один алмаз, недавно обнаруженный в этой неприглядной комнате:
– Мирозданию просто жаль невоспроизводимых параметров души. Когда она покидает один физический носитель, ей предстоит запечатлеться на втором, где она навсегда останется неизменной. Душа не готова, она еще плавится от инерции жизни. Поэтому этот нематериальный алгоритм какое-то время работает на экспериментальной площадке. Любое движение души представляет такую ценность, что оправданно сотворение любого числа Вселенных.
«Или уничтожение!» – полоснуло мыслью по глазам.
– Вы максималист, молодой человек. Так и запишем в истории болезни…
– Никто не сможет восхититься вашим наблюдением, – жестко прервал главврача Витек. – Ваш дружный медперсонал будет лицезреть каракули Соколова Ивана Дмитриевича, назначенного на ваше место месяц назад.
Илья Юрьевич вновь, хотя и не без труда, изобразил заразительный смех:
– А ты, мой вечный оппонент, будешь столь же забывчив?
Витек не поддержал его:
– Я – нет.
Главврач снова произвел череду громких выдохов.
– Ну вот видишь… Опять внутреннее противоречие…
– Никаких противоречий. Я – редкий случай. Мне посчастливилось родиться в мире мертвых. Я помню всё, а меня…
Он не стал договаривать: «…забудут все».
– Чертовщина какая-то!.. Витализм… Маскировка смерти с помощью симулякров… Завтра переведу тебя в общую палату. Есть у меня хорошие, до безобразия живые пацаны на примете…
С огромным чувством вины Витек смотрел на закрытую дверь, зная – завтра никто, кроме него, не вспомнит о последних тридцати шести днях существования не самого плохого человека той и этой Вселенной, не самого плохого врача – Ильи Юрьевича Ларина. Целый месяц слов и дел его будет невосполнимо забыт всеми, кроме испуганного мальчика, который и сам будет вскоре вычеркнут из памяти. Весь – от макушки до пят, от рождения до предвосхищенной им мучительной смерти.
Часть III
Фея и ад
Но вот тогда-то и придет настоящая, подлинная Смерть, а не та, которая сейчас, дура, финтифлюшка, ее и обмануть нетрудно…
Юрий МамлеевСама по себе принадлежность к роду человеческому решительно ничего не значит – это просто дурачащее внешнее сходство.
Роберт МузильНа месте нашего фальшивого мира должен был существовать настоящий; мир, подлинный во всяком своем проявлении; теперь же приходится интуитивно отличать органические части от искусственных, задавать себе вопрос, подлинны ли страдания раненых и хладность убитых.
Ольга СлавниковаГлава 1
Доктор, каковы шансы, что это мой сон?
Muse: «Apocalypse Please»
Столица задыхалась от жары. Кратер и Саня сидели в прохладных покоях пентхауса, пили пина-коладу и наблюдали ядовитое марево над городом. – Чего ждать? – торопился Саня. – Ни я, ни ты не сомневаемся. Колем дурь, и всё – прощай молодость, отправляемся в путешествие.
– Ну что ты за человек такой? – возразил Кратер. – Решили в шесть, значит – в шесть. У тебя покушать имеется?
Кораблев возмутился:
– Двадцать минут осталось! И ты спокойно пойдешь жрать мои шпроты?!
– Пойду.
Кратер вышел на кухню, покопался в холодильнике. Скоро к нему присоединился Саня. Соорудили бутерброды.
– Все это получится излишне мелодраматично. – Саня озвучил свои мысли. – Представляешь заголовки газет: «Два гея из противоборствующих московских группировок, не имея возможности быть вместе, предпочли смерть…» Или: «Люберецкие Лаура и Лафарг…»[14]
– Что ты предлагаешь? Прямо сейчас разбежаться? Придумывать новый способ суицида? Разрушить мозг смертельной дозой «ДОМа-2»?
– Нет. Ты же сам говорил, времени у нас меньше, чем у фигуристов в короткой программе. Может быть, пока мы тут шести ждем, Всеблагие, Всемогущие руки тянутся к главному рубильнику и выключают несовершенный мир, где скитается твоя покойница. Давай хотя бы записку с объяснением оставим – так и так, предполагаем, что человечество переживает катаклизм. Решили уйти из жизни, чтобы в другой реинкарнации разобраться, что к чему.
– Ты еще правду предложи выдать – мы умираем во имя любви. Тогда напишут: «Фанаты-извращенцы покончили с собой, не дождавшись замужества Ксении Собчак!!!»
Молча они прокрутили в голове другие варианты возможных заголовков.
– Боишься, Орфей? – спросил Кратер.
– Не знаю. Компот какой-то внутри. Вера, надежда, любовь… Одновременно что-то животное истерично скребется, верещит: «Лажу вы затеяли, братцы! После пяти кубиков барбитала натрия не просыпаются…» И уж тем более не разыскивают прекрасных покойниц в тридевятом государстве, о котором знаем ты, я и Костя Кассандра. Три олигофренда. Я ошибки боюсь и вечных мучений от того, что сделал не так и теперь не исправить.
– В рейтинге моих страхов этот – не самый выдающийся. Есть покруче. Например, проваливаешься в болото и медленно тонешь. И – никого рядом. Или вдруг наступает беспросветная тьма, ты ползаешь в ней и точно знаешь, что вокруг ужасные слизистые монстры-пиявки, которые будут медленно переваривать тебя. Или: просыпаешься в гробу и…
Кораблев пробурчал:
– Вот-вот, наша перспективка… – и попытался вывести разговор в другую колею: – Слушай, ты описываешь точную иллюстрацию среднестатистической судьбы. Давай лучше о деле.
– Что тут говорить? Жмуримся, потом разбираемся. Ищем твою Евридику. Мужественно преодолеваем все препятствия.
С каждой секундой все невероятней казалась перспектива вот так просто взять и убить себя.
У Кратера запиликал телефон. Он прочитал sms’ку, недовольно пробурчал:
– Это от Шамана. Не могу пересказывать эту паранойю… – и протянул мобилу Сане.
Кораблев взял телефон, глянул на экран:
«Не боись, щеглы. Расклад такой, что за любую из Вселенных не дашь и кочерыжки. Прощайте».
Саня посмотрел на часы и подбодрил напарника:
– А-а-а, лепись оно всё конем!.. Гони нашу дозу.
Queen: «Death On Two Legs»
На лице Феи маской застыло выражение отстраненности. Сомнения, переживания, боль спрятаны под забралом равнодушия. Скрыв свои зудящие внутренности, еще не полностью обглоданные временем, она легко расправлялась с непокорными мира сего. Пустотой своего взгляда лишала их уверенности. Словно табуретки вышибала из-под ног приговоренных висельников.