Викентий Сергеевич не учил быть жестокой, не учил быть бесцельно мстительной – Черной Мамбой без Билла. По своей воле она стала мечом, разящим без чувств и сожалений.
Девушка шла по Тверской к очередной цели. Всего-то делов – как нож сквозь масло пройти через все кремлевские бастионы и разрушить иллюзию очередного ублюдка, который надеется, что после смерти способен созидать, изменять, перестраивать этот мир мертвых.
Еще неделю назад Фея прибегла бы к всевозможным шумовым эффектам, с ветерком промчалась по столице, погоняла старушек по клумбам Александровского сада, изрешетила пробоинами красные кремлевские стены.
Прошли лихие денечки, утомили стрельба, грохот, визг тормозов.
Фея запрокинула голову в безликое мутное небо и поклялась: «Больше не буду ждать его! Я уже дважды мертва. Осязаемый до дрожи шрам смерти во мне перечеркнул меня. Отгородил от жизни и от любви. Даже если я вновь встречу Саню, даже если он спустится за мной на огненной колеснице, ничто не шелохнется внутри…»
Тяжесть того, что она таскала в душе, возросла многократно – ноша остывающей любви намного тяжелее, чем переживания о завершившейся жизни.
За двести метров до Арсенальной башни Фея начала экспериментировать с одеждой – фата и длинный подвенечный наряд, деловой костюм кофейного цвета, кимоно. Наконец, черное вечернее платье с разрезом, растекающимся вверх по спине прямо из темноты между ягодицами.
Остренькие каблуки не ладили с брусчаткой Красной площади. Фея нетрезво покачивалась, бриллианты на шее сверкали. Строгий солдатик у ворот напряженно сосредоточил взгляд в районе ее побледневшего лба.
«Прицельно смотрит. Глазами ощупывает плацдарм для пули. Опять убивать. Почему же я так и не научила покорности эти проекции? В этом унылом мире судьба живых все еще неподвластна мне?»
Фея достала пропуск. Солдатик несколько раз пробежал глазами текст. С каждым разом возрастала настороженность движений.
– Извините, вам придется пройти со мной, чтобы уточнить детали вашего посещения.
Кивнул на дверь в башне.
Смертельный приговор. Во время выпада Фея почувствовала в ладонях холодную пупырчатую рукоять шпаги. Колющее движение руки завершилось ударом в сердце. Солдатик оседал на землю, напарник за его спиной выхватывал из кобуры пистолет, а во взлетающей левой руке Феи уже появился пистолет-пулемет. Шпага из правой руки не долетела до земли, а пальцы выхватывали из воздуха второй «Каштан». Теперь она стреляла с двух рук.
Пули выбивали искры из многострадальных кремлевских камней и брызги крови из тел дрессированной кремлевской охраны.
За минуту сопротивление было сломлено – ни пуля, ни рикошет не отметились на изящной фигуре девушки. Фея научилась хранить свое тело в неприкосновенности.
Так же покачиваясь на каблуках, она не спеша двинулась вдоль Арсенала к Большому Кремлевскому дворцу. Воображения и отупевшего слуха хватило, чтобы понять – к Соборной и Ивановской площадям стягивается весь кремлевский гарнизон. Никаких шансов прорваться. Почти никаких.
Guf: «Тринити»
Через десять минут они уже вкололи в вену чистый как слеза ребенка раствор и отправились на балкон хлопнуть по сто коньяку за упокой.
– Слушай, у меня сушняк, – заплетающимся языком поделился Кораблев. – Что за пидорскую подделку ты набодяжил? Мы умираем – или как?
– Умираем, – эхом ответил Кратер.
– Вдруг навсегда? – спросил Кораблев, прижав к груди согнутую в локте руку, по которой струился яд.
– Амбивалентно.
Кратер попытался охватить памятью отдельные кусочки прожитой жизни. Картина выходила скомканной, ненатуральной, ненужной. В черно-белых штрихах остро чувствовалась тоска.
Везде тоска!
Кораблев закрыл глаза.
«Действует дурь…»
Животный ужас он давил вполне рациональными, но безжалостными всхлипами: «Неужели все зря? И жизнь, и смерть? Ромео херов!.. Господи, прости, я любил…»
Это была последняя мысль. На ней и оборвалась его жизнь.
Guns’N’Roses: «Knocking On The Heaven’s Door»
По ней открыли шквальный автоматный огонь. Фея лениво отвечала одиночными выстрелами из своего меняющегося на глазах оружейного арсенала. Пробираясь очаровательными (великолепно простреливаемыми) кремлевскими тропинками, очень пожалела, что давно не была здесь на экскурсии.
Охрана Кремля стремительно стягивалась вокруг маленькой фигурки в вечернем платье с рюкзачком на голом плече.
Картинка перед глазами Феи теряла резкость, теряла краски. Прогрессирующая близорукость. Окружающие деревья и дворцы бледнели, словно переполняясь светом. И без того яркое солнце отпечаталось во всем.
Фея закрыла глаза. Когда открыла, увидела простирающуюся перед ней бесконечность, состоящую из ровно-белого бумажного цвета, который не раздражал, не резал глаза.
– Ну вот и все, – решила Фея. – Я и так зажилась. Маму смогла увидеть…
Единственное, что мешало вспомнить свои лучшие чувства, забыть, простить, успокоиться, – уверенность в опасной близости вооруженных до зубов стражей Кремля.
И помощи ждать неоткуда.
Она откинула в сторону АКМ с двумя рожками, перемотанными изолентой, сдернула с плечика рюкзачок, достала ракетницу. Рюкзак нырнул к ногам.
«Куда стрелять?»
Вокруг белое-белое небо, под ногами серая-серая твердь.
Фея направила ракетницу строго вверх.
Ни звука выстрелов, ни взвившегося вверх огонька она не увидела. Не почувствовала и капель внезапно хлынувшего грибного дождя. Не узнала – именно в этот момент остановилось сердце Сани Кораблева в тех координатах, которые она покинула целую вечность назад. То, что оно перестало биться, но не любить, увеличивало вероятность скорой встречи Сани и Феи. То, что в этот момент девушка утратила способность чувствовать, грозило сделать эту встречу роковой.
Bon Jovi: «Dyin’ Ain’t Much Of A Living»
Уверенность в себе – первое чувство, с которым он очнулся.
«Я могу все», – именно так, без «но», застучали его новые мысли.
Он может заставить взлететь замершую в пробке «скорую», наполнить живой водой капельницы, к которым пришвартованы он и Кратер, расколоть Землю пополам.
Единственный белый халат в «скорой помощи» торчал впереди у водительского кресла.
Оттуда журчала негромкая беседа.
Белый халат чертыхался приятным женским голосом. Водитель бубнил весьма однообразные фразы:
– О, ё!.. Докатились!.. От таких прогонов я окуклиться готов… Я щас окуклюсь…
Дождь бренчал по окнам и крыше, органично вплетаясь в тихую беседу, смешанную с шелестом магнитолы. Вновь усыпляя.
Кораблев приподнялся на локтях, выглянул в окно. Они встали в многокилометровой пробке на третьем транспортном кольце в районе Москва-Сити.
– Чего там? Израиль вторгся в Южную Осетию? – громко окликнул тех, кто должен был спасать ему жизнь.
Спина в белом халате вздрогнула. Поворачивающееся лицо автоматически обретало выражение участливого беспокойства:
– Вам лучше?
Заботливый голос принадлежал до неприличия молодой девушке с конопатым лицом.
«Неужели теперь в санитары, как в Гитлерюгенд, с четырнадцати лет берут?» – подумал Саня.
– О, нимфа, вы спасли меня! Чувствую себя на две недели моложе.
– Вообще-то мы вам еще ничего не делали, – девушка окаменела лицом, – поэтому очень торопимся в клинику.
– Вижу, – бодро согласился Саня, кивнув на замершие за окном машины.
Девушка окаменела всем телом.
«Сейчас скажет, что она не виновата, а мэр Москвы – сволочь…»
Саня опередил возможные оправдания:
– О чем разговаривают вражеские голоса?
– Это «Наше радио», – пояснила конопатая. (Саня хмыкнул: «Как будто „наше“ не может быть вражеским…») – Сейчас на всех частотах только новости. Толян! – звонко крикнула она водителю: – Включи погромче!
Саня с трудом улавливал смысл торопливого кудахтанья, прорывающегося из динамиков:
– За последние восемь часов количество обращений достигло нескольких тысяч. Сейчас практически невозможно дозвониться ни в МВД, ни в МЧС, ни в «скорую помощь». По телефону, по электронной почте, в прямом эфире граждане требуют разъяснений происходящего. Информации о реакции официальных властей к нам не поступало…
Мужик из радио проникновенно перечислял знаменитые фамилии, разговаривал по телефону с рыдающими родственниками. Кораблев нетерпеливо спросил:
– Короче, ангелы мои, вы можете популярно объяснить, что за вселенский пессимизм?
Водитель повернулся:
– Атас конкретный! – Глаза его весело блестели. – В России тысячи людей исчезают бесследно. Даже мокрого места не остается. И – никаких свидетелей! Все происходит моментально. Мгновение назад свидетели видят какого-нибудь Пипеткина направляющимся в туалет, в ванную, сидящим за рулем, хлебающим пиво. Через минуту сердобольные родственники, зеваки или сослуживцы кидаются – а его и след простыл! Часа три назад «доблестные органы» обещали найти заблудившихся и во всем разобраться. Теперь таких обещаний никто не дает – количества обращений хватит на годы вперед. А темпы исчезновения только растут. Кучу пустых машин находят прямо на дорогах. В Москве уже несколько сотен аварий произошло. Кто-то сел в лифт – и не доехал. Кто-то плавал в бассейне – и растворился.
Экстренно собрали всех наших мракоборцев. Готовятся объявить чрезвычайное положение, потому как и в других странах люди исчезают пачками. На «Эхе Москвы» сначала заверещали – типа подстава, власти делают все, чтобы дестабилизировать политический процесс в стране, короновать Путина, но потом и они попритихли. Выяснилось – за бугром такая же чехарда. В Мехико счет на десятки тысяч…
– Может, тогда попытаемся самостоятельно откачать моего кореша? В больницах, наверное, уже не до нас… Там сейчас полно великих и невеликих мира сего, помутившихся разумом, ослабевших сердцем… – Саня подмигнул рыженькой медсестре. – Электрошок имеется?
– Имеется. Но я никогда…
– Включайте.
– Давайте вывернем к тридцать первой? – вмешался в разговор Толян. – Там ему какой-нибудь растворчик вколют, и он воскреснет. Только, сдается мне, по нынешним временам поспокойней будет в коме недельки три полежать…
– Гоните в Медведково, демагоги! – не открывая глаз, заорал Кратер. – Через три недельки вместо Москвы, Нью-Йорка и Токио будет безлюдная техногенная помойка!
Аквариум: «Тень»
– Что бы ты сейчас сделала, если бы узнала – все открытые вами законы неверны, а часто и невозможны? Что бы ты сказала, если бы я поведал – все твои представления о материальном мире ложны? Твоя память об увиденном, услышанном, привычные ощущения всех твоих органов чувств не соответствуют истинной природе вещей…
Фея сразу узнала голос за спиной. Она не стала поворачиваться. Сквозь зубы процедила:
– Ты откуда взялся здесь, маленький сопливый недоносок? Пришел репетировать заученные рифмы?
Ломающийся детский фальцет не отреагировал на оскорбление:
– Я кое-что могу в этом неустойчивом мире. Я не хочу, чтобы ты уходила.
– Как видишь, вариантов не так много. – Фея присела на корточки, достала патрон, зарядила ракетницу. – Требуется угомонить несогласных.
Просыпались заснувшие было краски окружающего мира. Перед глазами возник собор Ивана Великого, рассредоточившиеся на площади люди в форме и без.
«Дождь, бляха-муха, дождь! Устала я от этой жары…»
Фея повернулась к Витьку. Он продрался сквозь гордую ель к присевшей на краю площади девушке. Одежда неухоженная, мятая. Застиранная черная футболка с надписью «ОткРыТый», вельветовые джинсы дудочкой, пузырящиеся коленки, убитые и давно уже не белые кроссовки. Нечесаные волосы, красные невыспавшиеся глаза, равнодушная усталость на курносом детском лице.
– Как ты прорвался через оцепление? Зачем? Сегодня здесь в пузо не целуют.
«Тишина. Первый раз слышу такую звенящую тишину в аккомпанементе дождя…»
Тревожно и непривычно торопливо пробили куранты.
– Я пришел, потому что ты удивительно похожа на основные явления этого мира. Волны, движение планет, дождь…
– Корневой каталог, системный файл. Ага!
Она покрутила головой, выбрала ближайшую мишень. Истерически вздрогнув в руке, грохнула ракетница. Солдаты, залегшие по периметру площади, не ответили, видимо ожидая команды на общий залп.
«Я всегда восхищалась Оводом, командующим собственным расстрелом…»
– …эти явления происходят постоянно. Сложно определить перспективу их угасания. Они не переполняются собственным содержанием, они неисчерпаемы, они вечное следствие изменений Вселенной.
В тишине защелкали затворы автоматов, суровый голос из мегафона чеканил приказы прекратить сопротивление. Орали: «Отпустите ребенка!.. Оружие на землю!..» Фея пожала плечами – «калаш» давно валялся на брусчатке.
– Люди проще – всегда можно увидеть, где поставить точку. Ты – другая. Похожа на вечно недописанный текст. Вроде все сказано, но чистая бумага по-прежнему требует новых слов.
– Смотри, сколько желающих отбить на моем теле все возможные знаки морзянки.
– Поверь, пока тебе это не страшно.
– Все-таки зачем ты здесь? Чтобы сказать мне об этом?
– Да. Сказать – ты должна остаться. Я сделал так, чтобы ты перестала…
Фея не дослушала:
– Извини. Позволь мне самой решать простенькие вопросы о своем окончательном упокоении.
Небо потемнело. Гигантская тень накрыла Ивановскую площадь.
Олег Медведев: «Исказилась наша планета»
Здешний Костя Шаман был так же непохож на прежнего потустороннего, как птеродактиль на глиста. Складки на бульдожьей морде морщинились приятными глазу узорами, на губах дрожала довольная ухмылка. Казалось – унылая гримаса никогда не посещала это лицо.
– Ре-е-ебя-ята, как я рад! – благодушие перло изо всех щелей. – Выжили, едрена кочерыжка! – радостно сообщил он прямо с порога.
– Против любви медицина бессильна, – хмуро пробормотал Кратер и в башмаках потопал на кухню.
Костя и Саня познакомились самостоятельно, пожали руки и двинулись за ним.
Кратер из окна разглядывал доставившую их «скорую»:
– Не уедут, – уверенно сказал он.
– Еще бы, – подтвердил Кораблев. – Одного твоего небритого взгляда было достаточно…
– А ты еще и денег сунул. Сколько?
– Откуда я знаю. Представил пачку долларов – и зелененькие зашуршали в ладошке. Если на Большой земле знали бы, многие отчаянные головушки двинулись бы сюда на заработки.
– Ре-е-ебя-ята! Жи-и-ивем! – обозначил свое присутствие Костя. Указал на богато накрытый стол: икра, ополовиненная бутылка водки, гигантский самовар, рядом с которым измеряли время микроскопические песочные часы.
Ребята дружно повернулись к Шаману. Жизнерадостность хозяина не отразилась на их лицах.
– Пока нас откачивали, здесь уже научились бесследно утилизировать человеческий материал? – спросил Кратер.
– Научились!.. научились!.. – радостно кивал Костя, разливая по огромным фужерам водку.
– Костя, поймите, – вежливо начал Кораблев, – за несколько часов мы пережили потрясения, нарушившие наше и без того хрупкое душевное равновесие. Мы умерли и воскресли. При этом совершенно не понимаем, где мы и что за чепуховина здесь творится.
– И еще. Каждый из нас конструировался как злобная машина для убийств, которая в настоящий момент не знает, как функционировать и кого больше всего за это не любить, – добавил Кратер и хлопнул водки.
– Развейте наше недоумение, – подбодрил Саня.
Костя Шаман улыбался все так же радостно:
– Значит, вы решились уйти из жизни? Извините, по виду внешнему очень непросто распознать коней бледных.
Не стесняясь, Кратер буркнул Кораблеву:
– Увы, Санек. В нашем мире этот фрукт был гуру, а не полудурком… Ничего мы здесь не выясним.
Шаман запротестовал:
– У меня есть догадки, которые могут огорчить вас.
– Мы сегодня столько раз огорчились! Лишний раз не помешает. Константин Игнатьевич, вы в курсе, что мир, в котором вы живете, в некотором смысле пристанище тех несчастных, что обрели покой совершенно в ином месте?
– Одна из моих теорий – о том, что я как раз живу в отправной точке путешествия этих несчастных, – возразил Шаман, но, увидев, что Кратер взял хлебный нож, добавил: – Впрочем, я легко соглашусь и с вашей версией.
– Давайте ее развивать. – Кораблев развел руками.
На столе появился еще один самовар. Точь-в-точь как первый. Пузатый, пышущий золотом. Саня сочно чихнул – рядом образовался третий. Рюмки, тарелки, плошки с икрой посыпались на пол. Момент возникновения двух экземпляров старинной кухонной утвари не был отмечен ни волшебным сиянием, ни животворящим туманом, проясняющим блестящие контуры. Самовары рядком стояли на столе – уверенно, по-настоящему, никаких швов между двумя (до и после) склеенными кадрами. Нельзя было избавиться от ощущения – здесь давно такая расстановка, и никакого чуда не произошло.
– Все плохо. – Шаман долго смотрел на самовары, прежде чем произнести это. – Вы отчаянные храбрецы! Сталкеры! У вас нет и не могло быть ни единого шанса.
Костя Шаман по-прежнему улыбался; ничто не могло изменить его благодушного настроения.
Он чуть склонил голову – так он соглашался с неожиданной версией, что живет в призрачном мире усопших. Так он приветствовал безумцев, добровольно прибывших сюда.
Evanescence: «Bring Me To A Life»
Фея молча вгляделась в хмурое небо. Она ждала, она предчувствовала, она хотела удара оттуда.
«Кары Божьей, у-ух!..»
Огромная полоса железа, длиною метров пятьдесят, шириною почти два, пронеслась над их головами и, оглушительно звеня, пошла на взлет.
Не сумев набрать достаточной высоты, железяка срезала верхушку Спасской башни. Россыпь красных кирпичей с грохотом обрушилась на серые булыжники Васильевского спуска.
Витек распрямил плечи. Если секунду назад он походил на сопливого малолетку, то теперь вполне тянул на пионера-героя – бледная физиономия, усталый прищур, Марат Казей, Валя Котик… Немного жесткости в лице – и сойдет за бригадного разведчика Леню Голикова.
– Твоя работа? – спокойно поинтересовался он.