– Добрянский, ты же – вор, что ж тебя на кровь потянуло?
– Я знать не знал и духом не ведал, что так обернётся, – Кузьма успокоился, даже руки перестали трястись, – не желал я смерти старику, видит Бог, – задержанный перекрестился, – если б знал, никогда не пошел бы к птичнику.
– Знал бы, соломки подстелил.
– Ваша правда, я после случившегося хотел уехать, да вот паспорт задержал. Сегодня обещались мне продать, а то не видать бы вам Кузю Добрянского более в столице, – и совсем тихо добавил, – не видать.
Когда Жуков с задержанным удалились, Иван Дмитриевич погладил рукой колено и сжал до боли зубы. Что за напасть? Тело, словно чужое, не только на погоду отзывается, пройдёшь пешком – ноги гудят, не поешь вовремя – желудок начинает капризничать. Не пора ли в отставку, господин статский советник, похлопал ладонью по колену, не иначе призывал к порядку.
Через некоторое время вернулся Миша, лицо сияло, как начищенный до зеркального блеска медный пятак.
– Можно сказать, дело завершено, – Жуков после быстрого шага опустился на стул, где ранее сидел Добрянский.
– Не говори гоп, – Путилин почесал волосы, – Голдыш по земле ходит. Вот, когда он передо мною предстанет, тогда считай, дело можно передавать судебному следователю. Ты допросные листы заполнил?
– Иван Дмитрич. – надулся Миша, – вы совсем меня за желторотого птенца держите.
– Надо ж для порядка спросить? Агенты где?
– Так я их ещё с Тележной домой отправил, что им сюда возвращаться?
– Совсем в начальника, Миша, превращаешься, глядишь и мной командовать начнёшь.
– Да я…
– Ладно, не красней, ты правильно поступил, а теперь иди, отдохни. В восемь по голдышеву душу поедем, надо этого подлеца призвать к ответу.
Три часа сна и тело вполне пригодно для дальнейшего несения службы. Даже боль куда—то отступило, видимо, не захотела мешать правосудию.
Заря давно окрасила небосвод в красноватый цвет, и своим пурпурным сияньем наступившее утро прогнало с небосвода ночные звезды, Свежестью веяло с Невы, по темной глади, пересекаемой мелкими белыми барашками, сновали лодки с торговцами, перевозящими через реку товары, с пассажирами, спешащими на службу. День начался, а с ним новые суетливые заботы. Город жил непредсказуемой жизнью, по своим установленным законам: дворники мели деревянные тротуары, фонарщики давно погасили огни в лампах, кони цокали по булыжной мостовой, только Миша Жуков, невыспавшийся, а оттого и злой, ежеминутно тёр тыльной стороной правой руки глаза и прикрывал ею рот, захваченный в плен зевотою.
Путилин сидел в коляске, казалось со стороны, с безучастным лицом, хотя заныло опять колено и мысли направлены на него, чтобы не дай Бог, кто приметил его боль.
Он сидел, опершись на рукоять неизменной трости, до того потертой, что на Рождество чиновники по поручениям преподнесли новую, которую Иван Дмитриевич поставил на видное место в кабинете, но продолжал ходить со старой, словно она превратилась за долгое время в третью руку. В трости был секрет – при нажатии на едва заметную кнопку в одной руке оказывался четырёхгранный клинок в полтора фута, а во второй – ножны. И то, и другое оказывалось опасным оружием, которым хорошо умел владеть Иван Дмитриевич с юношеских лет.
Когда бы не приехал Путилин или агенты сыскной полиции, помощник пристава коллежский регистратор Холодович неизменно находился в участке, в неизменных
щегольских сапогах, в которые аккуратными складками уходили плисовые шаровары, и в форменном кителе. Илья Егорович поднялся из—за стола, грозно стрельнул в городового, приведшего начальника сыскной полиции, взглядом. поправил волосы, разделённые пробором посредине головы крупными кольцами кудрей, натянуто улыбнулся. Не иначе хотел сказать: «Ну что, за преступником пришли? Хотите себе присвоить?». Но из губ прозвучало:
– Доброе утро, господин Путилин! Рад вашему визиту.
– Доброе, Иван Егорович! Надеюсь, за ночь ничего на участке не произошло?
– Вашими молитвами, – Холодович считал, что Голдыш в «клюве» принесёт сведения и. может быть, тогда он, наконец, переступит столь ненавистный чин коллежского регистратора.
– Позволите? Иван Дмитриевич был учтив и улыбчив, указывая на стул.
– Простите, что я не предложил сам, присаживайтесь, господа, – Холодович занял свое почетное место за столом, на котором он не сидел, а именно восседал., – чем могу быть полезен.
– Я боюсь показаться назойливым, но мне необходимо поговорить с… Голдышем, – и увидев насмешливый взгляд помощника пристава, в котором читалось: «Что без помощи сыскному не обойтись?», Иван Дмитриевич замотал головой, – не подумайте, Иван Егорович, что у меня намерение присвоить лавры нашедшего убийцу. Не, нет, мне необходимо с ним побеседовать по другому вопросу. Согласитесь, что неразумно мне заниматься поисками Петра, когда, как я думаю, вам известен каждый не только его шаг.
– Иван Дмитриевич, – польщённый словами Путилина помощник пристава зарделся, – я распоряжусь, чтобы доставили Петьку сюда.
– Не надо привлекать к его персоне внимания, мне кажется, вы можете организовать тайно его визит.
– Да, я распоряжусь, – и Холодович вышел.
– Иван Дмитрич, – удивлённо произнёс Жуков, – как же так…
– Поверь мне, Миша, что так будет лучше.
– Чаю? – С порога сказал вернувшийся коллежский регистратор.
– Не стоит беспокоиться, Иван Егорович.
– Чем ещё могу быть полезен?
– О! Мне не хотелось бы обременять вас своим присутствием, может быть, мы могли бы подождать в другом месте, чтобы не занимать вашего времени?
– Что вы, Иван Дмитриевич, Господь с вами. Мне лестно, что начальник сыскной полиции, который, к сожалению, не так часто балует нас своим присутствием.
– И слава Богу, – улыбка не сходила с губ Путилина. – значит, вы сами справляетесь с поимкой преступников.
– Что есть, то есть, – произнёс Холодович, переполненный гордостью и похвалой.
Пустой разговор продолжился бы далее, если бы в дверь без стука (прямо, как Миша, промелькнуло в голове Ивана Дмитриевича) не заглянул полицейский и потом отступил в сторону, пропуская в кабинет Петра Ткаченко, по прозвищу Голдыш. Невысокий, широкий в плечах и руки, словно у кузнеца большие, но бледные и без каких бы то ни было грубых следов, Петька всю жизнь воровал и никогда по—настоящему не работал. Зачем? Когда—то он заявил судебному следователю, если деньги сами плывут к тебе, только успевай их подбирать.
– Ну, здравствуй, Петя, – первым произнёс Иван Дмитриевич.
Голдыш остолбенел на пороге и втянул большую, расчёсанную голову в плечи.
– Здравия желаю, Ваше Превосходительство, – выговорил каждый звук в приветствии, хотя маленькие глазки бегали и выражали беспокойство, но лицо окаменело.
– Ты, Петя, проходи, не бойся, – Путилин посмотрел на Мишу, который поднялся и придвинул стул поближе к начальнику сыска, – вот присаживайся, – указал рукой. – есть у меня несколько вопросов к тебе.
Голдыш присел, положив руки на колени, посмотрел на помощника пристава, ожидая от Холодовича слов поддержки, но тот молчал. Петка терялся в догадках, зачем он понадобился Ивану Дмитричу. Этого болвана помощника пристава можно обвести вокруг пальца, а вот старую ищейку Путилина так просто не обвести. Про него целые легенды среди преступников ходят.
– Да, я всегда готов, Ваше Превосходительство, – Голдыш взял себя в руки.
– Петя, – поморщился Путилин, память – у тебя короткая или позабыл моё имя—отчество.
– Никак нет, – Голдыш отвечал по—военному, – не забыл, но не привык так запросто с… – и умолк.
– Пустое, Петя, все пустое и чины, и должности, главное, чтобы человеком остаться, а не превратиться в бездушное животное. Вот волки, когда стадо режут, у них только голод, а человеком иные чувства движут. – Холодович внимательно смотрел на начальника сыска и не пропускал ни единого слова, боясь, как бы не стал Путилин интересоваться убийцами птичника, – Мне тут сказали, что знатным ремнём ты подпоясываешься, – Иван Дмитриевич бросил на стол ремень, которым задушили птичника.
Голдыш хотел вскочить, но на плечи надавили руки Жукова.
– Иван Дмитрич. – взмутился помощник пристава, – вы ж обещали.
– Обещал злоумышленников, которых этот господин назовёт не трогать, – трость Путилина упёрлась в ткаченкову грудь, – их и не трону, – потом повернул голову к Голдышу, – так признаешь ремень или нет?
– Нет, – прошипел Петька и повернул голову к Холодовичу, ища защиты от произвола сыскного начальника.
– А Кузя Добрянский так и показал, что Петя снял ремень и набросил на шею, но прежде стукнул бедного старика молотком. Так было, Петя? Или врет Добрянский?
– Нет, Иван Дмитрич, на это меня не возьмешь, – Голдыш перешел на «ты», – не мог Кузя тебе такого сказать, его—то в столице давно нет.
– Здесь ты прав, хотел Добрянский уехать, да незадача, паспорт ему только сегодня обещали.
Петя снова сделал попытку подняться, но Жуков крепко держал за плечи.
– Зачем ты, Петя, к дому птичника заявился утром, неужто не знал, что меня вызовут? Подозрение хотел отвести?
– Да не думал я, что так обернётся.
– Все, – поднялся Путилин, – меня служба ждёт. Надеюсь, – Иван Дмитриевич обратился к побледневшему Холодовичу, – доставите Петюню в сыскное отделение без происшествий.
– Так точно.
После того, как Голдыша увели, начальник сыскной полиции поворотил лицо к Ивану Егоровичу:
– Побольше доверяйте голове, а не словам закоренелых преступников. Разрешите откланяться.
Глава тринадцатая. На Сергиевской улице
Николай Алексеевич Ребров, дядя убиенного Сергея Мякотина, столицу навещал не так часто, дел хватало в Херсонской губернии, каждая десятина земли посчитана, каждая животина в хозяйстве, будь то крова, бык или овца, заклеймена, но денег на столичную квартиру не жалел и выкладывал тысячу рублей серебром в год за целый этаж на Сергиевской улице господину Ромолову. К тому же при квартире содержал служанку, которая не только следила за порученным ей помещением, но и готовила обеды в редкие приезды Николая Алексеевича, хотя он чаще посещал ресторации, нежели садился за стол в собственной столовой.
С утра на Сергиевскую улицу направился штабс—капитан Орлов, не ожидая от посещения особенного результата. Что могли знать о Мякотина там? Ну, жил он изредка на квартире и что? Очередной тупик.
Пришлось взять извозчика, чтобы побыстрее закончить с полученным заданием. Василий Михайлович и не заметил, как миновали Фонтанку, Пантелеймоновский мост, монументальный особняк Нарышкиных, штаб Артиллерийского ведомства. Штабс—капитан не был слишком верующим, но у собора Преподобного Сергия Радонежского осенил себя крестным знамением и попросил помощи в быстрейшем выполнении поручения Путилина.
Остановились напротив пожарной команды Литейной части.
– Ваше Благородие, приехали. – обернулся бородатый возница.
Орлов кивнул головой, сунул в подставленную руку полтину серебром и спустился по ступени на тротуар. Дом в четыре этажа, высокие окна по фасаду прямоугольные на втором и третьем, на последнем этаже полукруглой верхней частью, выделялись новизной, видимо, недавно надстроен. Хозяин не пожалел денег, зато сейчас имеет возможность дополнительно сдавать в наем квартиры.
Напротив штабс—капитана находилась арка во двор, слева дубовая резная дверь с навесом над ней, поддерживаемый двумя литыми чугунными столбами с какими—то завитушками.
Василий Михайлович начинал опросы с дворников, которые по службе знали не только жильцов, их характеры и пристрастия, но и в большинстве случаев и приходящих к ним гостей, о подозрительных личностях докладывали околоточным.
Штабс—капитан вошёл в парадную дверь, обычно дворницкая располагалась под лестницей, но иногда хозяин пристраивал к дому небольшое помещение, в котором отводил место дворнику, но не забывая о дровянике. Зимы в столице иной раз выдавались суровыми, и снега выпадало столько, что целыми днями вывозили снег в строго отведённые места. Штраф налагался за своевольство большой.
Дворник, коренастый мужчина с бородой, перевитой седыми прожилками, выходил из комнаты под лестницей, держа в левой руке метлу с новым недавно оструганным черенком.
– Здравия желаю, – произнёс дворник, увидев незнакомца, и намётанным взглядом определил – военный, не иначе из жандармских, – чем могу служить?
– Любезный, не могли бы мы поговорить, – и штабс—капитан кивнул на закрытую дверь.
– Отчего же? Можем, но позвольте полюбопытствовать…
Орлов взял под локоть дворника и подтолкнул к двери.
– Понял, – почти шёпотом сказал хозяин метлы.
Небольшая дворницкая, с низким потолком, часть которого полого уходила вверх. В углу заправленная цветастым одеялом узкая койка, стол, на котором стояла масляная лампа, которую зажёг дворник, вместо табуретки скамейка и сундук под пологим потолком.
Дворник молчал, только отставил в сторону метлу.
– Как тебя, любезный, величать?
– Фёдор, – ответил и умолк.
– А меня штабс—капитан Орлов, видимо, ты уже догадался, откуда я?
– Так точно, – дворник вытянулся, словно на параде, демонстрируя военную выправку, хотел что—то добавить, но промолчал.
– Я много времени не отниму, – Василий Михайлович присел на скамью, – ты садись, – улыбнулся он, – ты ж тут хозяин.
Фёдор опустился на кровать, приготовившись в любую минуту вскочить.
– Так вот, я – агент сыскной полиции, – штабс—капитан показал дворнику жетон, – и меня очень интересует один из жильцов дома. – Фёдор, часто моргая, кивнул головой, в горле пересохло. – Ты же всех знаешь?
– Так точно, Вашбродь.
– Тогда понимаешь, что за стены твоей дворницкой ничего не должно выйти.
– Так точно, но господин…
– Даже господину Ромолову.
– Вестимо, – и Фёдор опять сглотнул, вытерев рукавом губы.
– На каком этаже квартира Николая Алексеевича Реброва?
– Он третий этаж полностью занимает.
– Богат?
– Так точно, но тут редко бывает, – дворник положил руки на колени, и сложилось впечатление, что они живут отдельно от Фёдора.
– Насколько редко?
– Раза два в год, а иной раз и по нескольку лет не бывает.
– Зачем ему тогда квартира?
– Не могу знать, – пожал плечами дворник, – хотя может, – и замолчал.
– Говори.
– Их сестрица Мария Алексеевна и её сыночек Сергей чаще тут бывают, может для них квартира, хотя живут они в Кронштадте.
– Что можешь о них сказать?
– О Николае Алексеевиче?
– Обо всех.
– Господин Ребров – настоящий барин. Когда приезжает, то покупает все самое лучшее, денег не жалеет, но как иные господа себя не ведёт.
– Это как?
– Актрисок к себе не возил, как…
– Про других не надо, – перебил дворника штабс—капитан.
– Спокойный, добрый, когда под праздник приезжал, так всегда синенькой одаривал.
– Плохого про господина Реброва сказать ничего не могу.
– Понятно, – Василий Михайлович смотрел в глаза дворнику, – а Мария Алексеевна?
– Госпожа Мякотина, – понизил голос Фёдор, словно кто—то чужой мог подслушать его слова, – Вашбродь, приезжала на квартиру для встреч с полюбовником, – произнёс и умолк в ожидании дальнейших расспросов, но Орлов молчал и под его пронзительным взглядом дворник поёжился и продолжил, – с господином Касьянов.
– Кто ещё об их связи знал?
– Катя, служанка. Она постоянно проживает в квартире.
– Так и кто этот Касьянов?
– Александр Николаевич служит в губернской Казённой палате.
– Как часто он здесь бывает?
– А как Мария Алексеевна приезжает, так и бывает.
– Госпожа Мякотина с сыновьями приезжает?
– Нет, – протянул Фёдор и правый уголок губ выдал подобие улыбки и снова понизил голос, – при сыновьях с полюбовником…
– А как часто сыновья бывают?
– Венедикт, – выказывал осведомлённость дворник. – так тот только, когда господин Ребров приезжает, а вот Сергей, тот часто, по нескольку дней живёт.
– Чем он занимается?
– Не знаю, – пожал плечами Фёдор. – утром уходит, здоровается, вечером старается прошмыгнуть, чтоб я его не заметил, но я все вижу.
– Один или с кем?
– Нет, тут без баловства, один.
– Когда в последний раз Сергей приезжал?
– На прошлой неделе он был.
– В каких числах?
– Так в понедельник он приехал. – припоминал дворник, – нет, во вторник, точно во вторник, а с четверга я его не видел, это значит, с четвёртого.
– Значит с четвёртого? Припоминаешь точно?
– Ей Богу, – Фёдор перекрестился, – тогда с утра я перед домом убирал, у телеги с мусором колесо отвалилось, вот и пришлось мести, вот тогда я Сергея и видел.
– Он был один?
– Да.
– На каком этаже статский советник Нартов проживает?
– На втором.
– Его сын дружен с Мякотиными?
– Не замечал.
– Значит, говоришь, Нартовы живут на втором?
– Так точно, извиняюсь, – Фёдор конфузливо прокашлялся и спросил, – смею спросить, Мякотин противузаконное что совершил?
– Нет, – Орлов размышлял, сказать про убийство или нет. Здесь могут сведения выйти и убийца, если, конечно, живёт в столице, затаиться, ведь тогда понятно, что тело нашли и даже опознали, – пока ничего, проверяю кое—что, но ты, – он пригрозил пальцем Фёдору, – если, хоть слово о нашем разговоре, то я тебя в холодную на неделю посажу. Понял?
– Так точно, Вашбродь, – дворник вскочил и вытянулся по стойке «смирно». Все—таки армейская выправка даёт себя знать, мелькнуло у Орлова, когда он вышел из дворницкой.