Кабинет генерала Бояринцева мало чем не отличался от рабочего места любого другого руководителя. Стол в форме буквы «Т» был направлен перекладиной к дальней торцовой стене, по обеим сторонам ножки буквы стояло несколько кожаных кресел. Во главе стола сидела сам хозяин кабинета. Ему было не больше пятидесяти, соломенная, почти без седины, шевелюра была выгоревшей на солнце, а прекрасный загар никак не вязался с подземным образом жизни. Когда Каратаев и Дементьева вошли внутрь, генерал оторвался от монитора ноутбука, встал, поправил галстук и пружинисто пошел им навстречу.
Встав по стойке смирно, Каратаев щелкнул каблуками и начал по уставу:
— Товарищ генерал, разрешите…
Бояринцев махнул на него рукой.
— Разрешаю… Только не шуми.
Обойдя подчиненного, он остановился перед Юлией Николаевной. Не спуская с нее глаз, генерал с чувством пожал Деминой руку, удерживая ее несколько дольше, чем это потребовалось бы для обыкновенного приветствия.
— Сколько не виделись, Юля? — Спросил он. — Год? Больше? Рад тебя видеть.
— Я тоже, Олег Иванович… — улыбнулась Юлия Николаевна.
Бояницев отпустил руку Деминой, вздохнул и посмотрел на часы.
— Ну ладно…. Сейчас не до сантиментов. Давай-ка к столу, Юля. Начнем сразу о деле. Тем более, что дело такое, что… — генерал повернулся к Каратаеву. — Да и ты проходи, в дверях не стой.
Дементьева и Каратаев расположились в креслах напротив друг друга. Бояринцев сел на свое место и развернул к посетителям включенный ноутбук. На экране была фотография Лунина в форме, но без головного убора.
— Это лейтенант милиции Николай Лунин. Служил в одном из райцентров Ярославской области. Погиб при задержании двух особо опасных преступников. Вчера. Погиб он в буквальном смысле этого слова — три пулевых, одно проникающее ножевое. Все ранения — в грудную клетку. Смерть констатировал врач Судимцев, который осмотрел труп на месте происшествия.
Дементьева с сочувствием посмотрела на фото. Лейтенант милиции был молод и достаточно хорош собою. Улыбаясь, он смотрел с монитора на Юлию Николаевну, встречая взгляд ее взгляд уверенно и вполне оптимистично.
Бояринцев задумчиво вздохнул и щелкнул Лунина курсором по носу.
— Однако, из морга он ночью исчез, — медленно проговорил он. — Кроме того — до нас дошли косвенные доказательства тому, что он все еще жив.
Дементьева удивленно перевела глаза на генерала.
— Вы полагаете, что… — проговорила она.
— Именно так, Юля, — задумчиво отозвался Бояринцев. — Именно так.
Каратаев кашлянул.
— Юлия Николаевна прекрасно понимает, что это может быть такое. Нам интересно узнать, были ли аналогии. Если были, то мы можем говорить о периодичности. А если периодичность все-таки будет установлена, то случай этот — именно наш.
Юлия Николаевна выпрямилась в кресле и на несколько секунд прикрыла глаза. Бояринцев и Каратаев смотрели на нее напряженно, не спуская глаз. Наконец, Дементьева подняла веки. Она дотронулась до виска, будто ощутив внезапный и болезненный спазм. Побледнев, она посмотрела на генерала.
— Такой случай был описан у Франсуа Сореля, в «Метаморфозах человеческой страсти», — медленно сказала Юлия Николаевна.
Бояринцев подался вперед, положив обе ладони на столешницу.
— По существу, Юля, — сказал он. — По существу.
— Книга выходила во Франции, в начале 19-го века, — продолжала Дементьева уже спокойнее. — В ней описывалась необыкновенная история некоего маркиза Антуана де ла Пайетри, жившего в конце восемнадцатого века.
— Что за маркиз? — быстро спросил Бояринцев, будто речь шла о живом подозреваемом.
— Это был известный парижский любовник, мот и дуэлянт. Восемьдесят две дуэли принесли ему славу самого опасного и отчаянного фехтовальщика Франции.
— Восемьдесят две? — задумался Каратаев. — Значит, он вышел победителем по крайней мере из восьмидесяти одной. В таком случае его слава не случайна.
— Ты прав, Антон, — усмехнулась Юлия Николаевна. — Она не случайна. Только фехтовальщиком он был самым посредственным. Во время поединка его тактика была такова — он кидался на противника прямолинейно, как бык. Ловил клинок грудью и шел вперед. Он накалывал сам себя до упора, буквально до самого эфеса. Оказавшись с оппонентом лицом к лицу, маркиз доставал из-за голенища кривой испанский нож и хладнокровно перерезал ему глотку.
Дементьева замолчала. Каратаев непроизвольно переглянулся с Бояринцевым. Антов вдруг ослабил узел галстука, будто он был затянут на его горле слишком сильно, и, подняв подбородок, освободил кадык. Он взял со стола пол-литровую бутылку минералки, свернул пробку и, не обращая внимания на стаканы, стоявшие на подносе, сделал несколько глотков прямо из горлышка.
Не спуская с Юлии Николаевны глаз, генерал Бояринцев цепко спросил:
— И что же случилось с маркизом дальше?
— Дальше? — переспросила Дементьева. — Но сначала о том, что происходило с ним вообще. Де Пайетри получил заряд картечи в грудь в Зальцбурге. Несколько итальянских пуль при осаде Ла Косты — и опять в грудь. Он был профессиональным военным, храбрость которого граничила с безрассудством. И все время — бесконечные дуэли. Маркиз ввязывался в скандалы по поводу и без. А дальше… В конце концов, случилась Великая французская революция. Де Пайетри стал так надоедлив и опасен, что оказался одним из первых роялистов, который попал под нож гильотины. Голову его запаяли в свинцовый ящик и собрались утопить в водах Ла-Манша. А тело сожгли, чтобы он снова не смог восстать из мертвых. Но самым удивительным было то, что перед кремацией его осмотрели лучшие медики Парижа.
— И что же? — спросил Каратаев.
— Не только на груди — нигде на нем — не было ни единого шрама. Даже царапины.
Бояринцев медленно закрыл ноутбук, почему-то забыв его выключить.
Подняв глаза на Демину, он спросил:
— Твоя оценка, Юля?
— Регенерация тканей, вызванная адреналиновым шоком, — спокойно сказала Юлия Николаевна. — Или — почти что бессмертие. Маркиз — первый случай в истории. Милиционер ваш — по-видимому, второй.
— Значит, все-таки периодичность… — задумчиво проговорил Каратаев. — Кстати, а что с головой? Утопили ее все-таки или нет?
Дементьева ответила:
— Почтовый бот, плывший в Англию, должен был избавиться от груза где-то на середине пролива. Однако вскоре после отплытия его взяли на абордаж. Кто именно совершил нападение, осталось неизвестным. Хотя на судне и были кое-какие ценности, пираты не тронули ничего, кроме свинцового ящика с головой маркиза. Похищен был именно он.
— Ты полагаешь, это был «Crux Interpretum»? — осторожно спросил генерал.
— Я в этом просто уверена, — ответила Юлия Николаевна. — Орден реален, как и все, что нас окружает. Я твердила об этом столько лет, но вы мне почему-то не верили! И уволили меня из-за того, что я была слишком назойлива! Орден существует до сих пор, да поймите же!
Бояринцев встал и обошел стол. Встал за спиною Деминой. Он положил руку ей на плечо и мягко сказал:
— Я понимаю тебя, Юля. Его существование никогда не было для нас секретом. Это был секрет для других, в том числе и для тебя. Однажды ты узнала больше, чем полагалось тебе знать. Это была секретная информация, обладать которой ты не имела права. И тогда это могло только помешать нашей работе.
Дементьева повернула голову и посмотрела на генерала снизу вверх.
— А сейчас?.. — спросила она.
Бояринцев вздохнул.
— Сейчас? Есть сведения, что орден пытается проникнуть в сферу уже нашей деятельности. Мы пришли к выводу, что на нынешнем этапе ты нам необходима. И решили повысить твой уровень допуска к секретной информации. Теперь твои знания об ордене могут стать очень полезными. Вот что, Юлия Николаевна. Приказывать я тебе не могу. Но ты должна нам помочь. Нужно найти этого парня и нужно доставить его сюда. Пока нас не опередили. Отправляйся вместе с Каратаевым, Юля. Ты согласна?
Дементьева не отвечала. Она откупорила бутылку минералки, которая стояла перед ней, и в отличие от Антона, налила воду к себе в стакан. Лицо ее оставалось задумчивым и совершенно отстраненным от происходящего.
Глава 7
В военную прокуратуру капитан Ракитин попал только к концу рабочего дня. Он поднялся по крыльцу и толкнул дверь. Достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение, но дежурный рассматривать его не стал. Он кивнул Ракитину, разрешая пройти, поскольку прекрасно знал его и видел тут каждую смену.
Поднявшись на второй этаж, Ракитин двинулся к своему кабинету. Однако, добраться до него ему так и не удалось. Между бухгалтерией и оперативным отделом его перехватил лейтенант Ростоцкий:
— Глеб Андреич, здравия желаю… Голова как? Наконец-то, товарищ капитан… Полковник о вас уже спрашивал… Хотел даже машину посылать. — Ростоцкий взял Ракитина за рукав и потянул вбок, к отрытой двери. — Прошу. Только аккуратнее. Уже закипает — пар пошел.
Поднявшись на второй этаж, Ракитин двинулся к своему кабинету. Однако, добраться до него ему так и не удалось. Между бухгалтерией и оперативным отделом его перехватил лейтенант Ростоцкий:
— Глеб Андреич, здравия желаю… Голова как? Наконец-то, товарищ капитан… Полковник о вас уже спрашивал… Хотел даже машину посылать. — Ростоцкий взял Ракитина за рукав и потянул вбок, к отрытой двери. — Прошу. Только аккуратнее. Уже закипает — пар пошел.
* * *Военному прокурору полковнику Скоробогатову было под пятьдесят. Более четверти века службы придали его лицу стойкую гримасу привыкшего ко всяким неприятностям пессимиста. Китель полковника был расстегнут, верхние пуговицы рубашки — тоже. Галстука на груди не было — он висел, накинутый резинкой на колпак настольной лампы.
На столе перед Скоробогатовым была расстелена газета, на которой стоял подстаканник со стаканом чая и тарелка с несколькими ржавыми сушками. Скоробогатов смотрел в пространство перед собою и рассеяно помешивал ложечкой в стакане.
Раздается стук. Скоробогатов поднял голову и сфокусировал взгляд на двери. В кабинет четким шагом вошел Ракитин:
— Разрешите, товарищ полковник? Капитан Ракитин по вашему приказанию…
Скоробогатов вынул ложечку и аккуратно положил ее на газету.
— Садись, Глеб Андреич… — вздохнул он. — Чаю?
Ракитин отодвинул стул и сел на него, прямо держа спину.
— Спасибо, Александр Иванович. Не хочу.
Забыв про существование ложки, Скоробогатов вытащил двумя пальцами из стакана ломтик лимона и положил его на край тарелки.
— А вот я бы сейчас водки стакан навернул, — мрачно сказал он. — Залпом.
Ракитин посмотрел на своего командира.
— И чего это так? — осторожно спросил он.
Скоробогатов поднял глаза и тяжело посмотрел на капитана в упор.
— Что у вас там вчера случилось? — спросил он.
Ракитин пожал плечами.
— Да вы ведь в курсе, товарищ полковник, — спокойно ответил он. — Один дезертир задержан, второй, можно сказать, тоже. Гаишник погиб. На моих глазах. Неприятно, конечно. Но всякое бывает. В рапорте все отпишу.
Скоробогатов бросил взгляд на портрет Александра Суворова, который невозмутимо наблюдал за этим диалогом со стены.
— Вот так вот, Александр Васильич… — укоризненно сказал полковник полководцу. — В курсе, выходит, не только я… Следственная бригада из Москвы едет. К нам.
— Вот как? — оживился Ракитин. — И когда?
— Завтра тут будут. В первой половине. Но как узнали-то, суки, а? Капнул, что ли кто? Копают под меня, слышишь, Глеб, копают… Нюхом чую…
Скоробогатов взял со стола стакан и решительным залпом выпил его до дна. В этот момент и стало очевидным, что чай в нем давно остыл.
* * *Солнце гуляло по комнате Ракитина с утра и почти до самого полудня. Сейчас его лучи преломлялись в граненом стакане, где гудел, покрытый мелкими пузырями, кипятильник.
Когда вода закипела, Ракитин выдернул штепсель из розетки и, обжигаясь, выхватил кипятильник из стакана. Щеки капитана были густо намылены. Он бросил в кипяток шепотку чая из пачки со слоном, накрыл стакан пластиковой крышкой и поставил завариваться на подоконник.
Быт капитана был скромен, небогат и достаточно опрятен. На стене висела книжная полка с двумя десятками потрепанных книг, прямо под нею располагалась по-армейски застеленная узкая металлическая койка. Письменный стол с настольной лампой стоял в углу, у окна, а в центре комнаты была жестко растянута между полом и потолком потертая боксерская груша. Напротив кровати, у противоположной стены, стоял стальной несгораемый шкаф, выкрашенный охрой.
Чаю еще предстояло настояться, а пока Ракитин вернулся к шкафу и открыл одну из его створок. На внутренней стороне ее был подвешен латунный рукомойник, над которым оказалось небольшое зеркальце, прикрученное шурупами. Ракитин пододвинул ногой ведро, в которое должна была стекать вода, и зафиксировал им дверцу с внутренней стороны.
Капитан взял станок и сделал несколько движений, соскребая пену со щек. Он по-гусиному вытянул подбородок вверх, пытаясь пробрить себе шею. Очевидно, это движение не доставило ему слишком приятных ощущений — Ракитин досадливо поморщится и дотронулся пальцами до затылка.
Теперь на его голове был лишь небольшой тампон, придерживаемый пластырем.
Когда бритье уже подходило к концу, раздался телефонный звонок. Капитан собрал полотенцем остатки пены с лица. Затем достал из кармана пиджака телефон.
— Ракитин слушает, — сказал он, включив связь.
Из трубки донесся голос старшего лейтенанта Самохина, гаишника, которого сшибло позавчера на КПМ. Голос интриговал:
— Слушай, Глеб, надо встретиться.
— Что-то важное? — спросил капитан.
— Думаю, что да, — ответил Самохин. — Настолько, что встретиться нужно немедленно.
Капитан бросил взгляд на часы и спросил после секундной паузы:
— Когда?
— Сейчас, Глеб. Это срочно, — ответил старший лейтенант. — А где — ты и сам знаешь.
Ракитин быстро завязал перед зеркалом галстук. Он поставил ведро внутрь шкафа и закрыл дверцу, заперев ее на запор. Пиджак он набрасывал уже на ходу, спеша из комнаты вон.
На подоконнике остался нетронутый капитаном стакан чая. Заварен теперь он был почти дочерна, и чаинки, отрываясь от поверхности, медленно опускались на дно.
* * *В зале прощаний городского крематория собралось два десятка людей. Семьей Лунин обзавестись не успел, родственников у него не было — погибший лейтенант был детдомовцем. Если они у него где-то и были, то о существовании их узнать ему будет уже не суждено. Единственная женщина, пришедшая с ним проститься, была вахтерша из общежития ГОВД, где он жил после школы милиции.
Закрытый гроб был установлен на специальном постаменте в центре помещения. На стоявших в его изголовье венках был портрет лейтенанта Лунина с траурной лентой в нижнем углу. На крышке гроба лежал скромный букет из трех гвоздик и парадная милицейская фуражка. Особняком держался небольшой духовой оркестр, который ждал очереди вступить в церемонию. Самохин и Ракитин стояли рядом, склонив головы. Речь держал подполковник Зубов, начальник городской ГИБДД.
— … отличали спокойствие, дружелюбие, — перечислял он по бумажке, — исполнительность и верность служебному долгу. Сейчас он уходит от нас. Навсегда. Но память о боевом товарище навечно останется в наших сердцах. Пусть земля тебе будет пухом, Лунин. Прощай.
Никакого особенного знака никем подано не было, но геликон из оркестра, по-видимому, обладал прекрасной интуицией. Он перехватил наплечный ремень, и, сверкнув лысиной, кивнул товарищам по команде. Стало ясно, что главный в оркестре именно он. Музыкант вцепился зубами в мундштук, и щеки его, за секунду до этого казавшиеся дряблыми, вдруг налились, как дорогие силиконовые груди. Грянули первые такты траурного марша. Гроб вздрогнул, что-то под ним лязгнуло, и вместе с венками, букетом и фуражкой он стал опускаться на своем постаменте куда-то вниз.
Ракитин повернулся к Самохину.
— Почему гроб все время был закрыт? — вполголоса спросил он. — Прощание уже было?
— Не было никакого прощания, — мрачно ответил Самохин. — И родственников у него никого — из детдома же он. Так из морга и привезли — крышка гвоздями заколочена.
Гроб исчез под полом, и отверстие заслонили две сдвинувшиеся плиты.
— Ты чего мне звонил? — спросил Ракитин.
Самохин с беспокойством обернулся.
— Давай только не здесь, а? — сказал он.
Глава 8
На перроне объявили поезд, прибывающий из Москвы. Отъезжающие, подхватив чемоданы, пришли в движение, лишенное всякой логики — с какого конца состава должны быть нумерация, голос диктора так и не сообщил.
Наконец, показался тепловоз, тянущий за собой пассажирские вагоны. Он замедлил ход, заскрипел тормозами и встал у конца платформы.
Дверь третьего от головы вагона открылась. Проводница протерла поручни, и первым на перрон соскочил Каратаев. Он был в джинсах, кроссовках, а за плечами его висел рюкзак. В одной руке Антон держал кейс с ноутбуком. Каратаев обернулся и подал вторую руку Юлии Николаевне. Опираясь на нее, Дементьева вышла из тамбура. На вид это была обаятельная супружеская пара, которая любит и со вкусом умеет путешествовать.
* * *Белая «шестерка» Ракитина двигалась по городу. Капитан сидел за рулем. Рядом расположился Самохин.
— Чего звонил? — спросил Ракитин, искоса посмотрев на пассажира.
— Не гони ты меня, — вздохнул тот. — Дай хоть с мыслями собраться.
— Что, так серьезно?
— Серьезней не бывает. Слушай, мне бы в магазин забежать. Остановишь, а?
Машина перестроилась в крайний правый ряд, затем свернула на привокзальную площадь.