ногах нарисовали копыта. Еще Лика придумала пришить к лошадиноий голове уши, так как без
ушеий голова получалась не очень красивая. После этого мы снова залезли в лошадиную шкуру.
- И-го-го-го! - заржал по-лошадиному Костя. Лика захлопала в ладоши и чуть не захлебнулась от
смеха.
- Прямо настоящая лошадь получилась! - кричала она. Мы попробовали ходить по комнате и
брыкаться ногами. Наверно, это очень смешно получалось, потому что Лика все время смеялась.
Потом пришла мама и тоже очень смеялась, глядя на нашу лошадь. Тут вернулся с работы папа, и
он тоже смеялся.
- Для чего это вы сделали? - спросил он нас. Мы рассказали, что в школе у нас будет спектакль и
мы с Костеий будем представлять коня.
- Это очень хорошо, что у вас в школе придумывают для ребят такие развлечения. Ребята
приучаются заниматься полезным делом. Вы скажите, когда будет представление, я тоже приду,
- сказал папа.
Потом мы пошли к Шишкину, чтоб показать лошадь его маме и тете.
- Ну вот, - сказал я, - папа придет, а вдруг нам не позволят играть.
- Ты молчи, - говорит Шишкин. - Никому ничего говорить не надо. Мы придем заранее и
спрячемся за сценоий, а Ваню Пахомова предупредим, чтоб он, перед тем как выходить на сцену,
сел на лошадь.
- Правильно! - говорю я. - Так и сделаем. С тех пор мы с нетерпением ждали представления и
даже заниматься не могли из-за этого как следует. Каждыий день мы пробовали надевать
лошадиную шкуру и ходить в неий для тренировки. Лика то и дело подшивала под шкуру куски
ваты, так что лошадь в конце концов сделалась гладенькая, упитанная. Для того чтобы
лошадиные уши не висели, как лопухи, Костя придумал вставить внутрь пружинки, и уши стали
торчать кверху, как полагается. Еще Костя придумал привязать к ушам ниточки. Он незаметно
дергал эти ниточки, и лошадь шевелила ушами, как настоящая.
Наконец наступил долгожданныий день представления. Мы незаметно принесли лошадиную
шкуру и спрятали позади сцены. Потом мы увидели Ваню Пахомова. Костя отозвал его в сторону
и говорит:
- Слушаий, Ваня, перед тем как выходить на сцену и драться с головоий, ты заийди за кулисы. Там
будет стоять приготовленная для тебя лошадь. Ты на эту лошадь садись и выезжаий на сцену.
- А что это за лошадь? - спрашивает Ваня.
- Это не твоя забота. Лошадь хорошая. Садись на нее, и она повезет тебя куда надо.
- Не знаю, - говорит Ваня. - Мы ведь без лошади репетировали.
- Чудак! - говорит Шишкин. - С лошадью ведь гораздо лучше. Даже у Пушкина написано, что
Руслан ездил на лошади. Как там написано: "Я еду, еду, не свищу, а как наеду, не спущу!" На чем
же он едет, если не на лошади. И в "Родноий речи" у нас есть картинка, там Руслан нарисован на
лошади.
- Ну ладно, - говорит Ваня. - Мне и самому неловко ходить по сцене пешком. Витязь - и вдруг без
лошади.
- Только ты никому не говори, а то весь эффект пропадет, - говорит Костя.
- Хорошо.
И вот, когда публика начала собираться, мы незаметно пробрались за кулисы, приготовили
лошадиную шкуру и стали ждать. Ребята суетились, бегали по сцене, проверяли декорации.
Наконец раздался последниий звонок и начались выступления ребят. Нам все хорошо было видно
и слышно: и как читали стихи, и как делали физкультурные упражнения. Мне очень
понравились физкультурные упражнения. Ребята делали их под музыку, четко, ритмично, все,
как один. Недаром тренировались две недели подряд. Потом занавес закрылся, на сцене быстро
установили фанерную голову с открывающимся ртом и Игорь Грачев спрятался за нею. Тут
появился Ваня. На голове у него был блестящиий шлем, сделанныий из картона, в руках
деревянное копье, выкрашенное серебряноий краскоий.
Ваня подошел к нам и говорит:
- Ну, где же ваша лошадь?
- Сеийчас, - говорим мы.
Быстро влезли в лошадиную шкуру - и перед ним появился конь.
- Садись, - говорю я.
Ваня залез мне на спину и уселся. Тут я почувствовал, что коням не сладко живется на свете. Под
тяжестью Вани я согнулся в три погибели и покрепче вцепился в пояс Шишкина, чтоб была
опора. Тут как раз и занавес открылся.
- Но! Поехали! - скомандовал Ваня, то есть Руслан. Мы с Шишкиным затопали прямо на сцену.
Ребята в зале встретили нас дружным смехом. Видно, наш конь понравился.
Мы поехали прямо к голове.
- Тпру! Тпру! - зашипел Руслан. - Куда вас понесло? Чуть на голову не наехали! Осади назад! Мы
попятились назад. В зале раздался громкиий смех.
- Да не пятьтесь назад! Вот чудаки! - ругал нас Ваня. - Повернитесь и выезжаийте на середину
сцены. Мне монолог надо читать.
Мы повернулись и выехали на середину сцены. Тут Ваня заговорил замогильным голосом:
О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
Он долго читал эти стихи, завывая на все лады, а Шишкин в это время дергал за ниточки, и конь
наш шевелил ушами, что очень веселило зрителеий. Наконец Ваня кончил своий монолог и
прошептал:
- Ну, теперь к голове подъезжаийте.
Мы повернулись и поехали к голове. Не доезжая до нее шагов пять, Шишкин начал хрипеть,
упираться ногами и становиться на дыбы. Я тоже стал брыкаться, чтоб показать, будто конь
испугался головы великана. Тут Руслан стал пришпоривать коня, то есть, попросту говоря, бить
меня каблуками по бокам. Тогда мы подъехали к голове. Руслан принялся щекотать еий ноздри
копьем. Тут голова как раскроет рот да как чихнет! Мы с Шишкиным отскочили, завертелись по
всеий сцене, будто нас отнесло ветром. Руслан даже чуть не свалился с коня Шишкин наступил
мне на ногу. От боли я запрыгал на одноий ножке и стал хромать. Ваня снова стал пришпоривать
меня. Мы опять поскакали к голове, а она принялась на нас дуть, и нас снова понесло в сторону.
Так мы налетали на нее несколько раз, наконец я взмолился.
- Кончаийте, - говорю, - скореий, а то я не выдержу. У меня и так уже нога болит!
Тогда мы подскочили к голове в последниий раз, и Ваня треснул ее копьем с такоий силоий, что с
нее посыпалась краска. Голова упала, представление окончилось, и конь, хромая, ушел со сцены.
Ребята дружно захлопали в ладоши. Ваня соскочил с лошади и побежал кланяться публике, как
настоящиий актер.
Шишкин говорит:
- Мы ведь тоже представляли на сцене. Надо и нам поклониться публике.
И тут все увидели, что на сцену выбежал конь и стал кланяться, то есть просто кивать головоий.
Всем это очень понравилось, в зале поднялся шум. Ребята принялись еще громче хлопать в
ладоши. Мы поклонились и убежали, а потом снова выбежали и опять стали кланяться. Тут
Володя сказал, чтоб скореий закрывали занавес. Занавес сеийчас же закрыли. Мы хотели убежать,
но Володя схватил коня за уши и сказал:
- Ну-ка, вылезаийте! Кто это тут дурачится? Мы вылезли из лошадиноий шкуры.
- А, так это вы! - сказал Володя. - Кто вам разрешил здесь баловаться?
- Разве плохоий конь получился? - удивился Шишкин.
- Коня-то вы хорошо смастерили, - сказал Володя.
А сыграть как следует не смогли: на сцене серьезныий разговор происходит, а конь стоит, ногами
шаркает, то отставит ноги, то приставит. Где вы видели, чтоб лошади так делали?
- Ну, устанешь ведь спокоийно на одном месте стоять, - говорю я. - И еще Ваня на мне верхом
сидит. Знаете, какоий он тяжелыий. Где уж тут спокоийно стоять!
- Надо было стоять, раз на сцену вышли. И еще. Руслан читает стихи: "О поле, поле, кто тебя
усеял мертвыми костями?" - и вдруг в публике смех. Я думаю, почему смеются? Что тут
смешного! А оказывается, конь в это время ушами захлопал!
- Ну, кони всегда шевелят ушами, когда прислушиваются, - говорит Шишкин.
- К чему же тут понадобилось прислушиваться?
- Ну, к стихам.. Он услышал, что Руслан читает стихи, и пошевелил ушами.
- Если б пошевелил, то еще полбеды, а он ими так задвигал, будто мух отгонял.
- Это я переиграл малость, - говорит Шишкин. - Слишком сильно за веревочку дергал.
- "Переиграл"! - передразнил его Володя. - Вот не лезьте в другоий раз без спросу на сцену.
Мы очень опечалились и думали, что нам еще от Ольги Николаевны за это достанется, но Ольга
Николаевна нам совсем ничего не сказала, и для меня это было почему-то хуже, чем если бы она
как следует пробрала нас за то, что мы не послушались ее.
Наверно, она решила, что мы с Шишкиным какие-нибудь такие совсем неисправимые, что с
нами даже разговаривать серьезно не стоит.
Из-за этого представления да еще из-за шахмат я так и не взялся как следует за учебу, и, когда
через несколько днеий нам выдали за первую четверть табели, я увидел, что у меня стоит двоийка
по арифметике.
Я и раньше знал, что у меня будет в четверти двоийка, но все думал, что четверть еще не скоро
кончится и я успею подтянуться, но четверть так неожиданно кончилась, что ч и оглянуться не
успел. У Шишкина тоже была в четверти двоийка по русскому.
- И зачем это выдают табели перед самым праздником? Теперь у меня будет весь праздник
испорчен! - сказал я Шишкину, когда мы возвращались домоий.
- Почему? - спросил Шишкин.
- Ну потому, что придется показывать дома двоийку.
- А я не буду перед праздником показывать двоийку, - сказал Шишкин. - Зачем я буду маме
праздник портить?
- Но после праздника ведь все равно придется показывать, - говорю я.
- Ну что ж, после праздника конечно, а па праздник все веселые, а если я покажу двоийку, все
будут скучные. Нет, пусть лучше веселые будут. Зачем я буду огорчать маму напрасно? Я люблю
маму.
- Если бы ты любил, то учился бы получше, - сказал я.
- А ты-то учишься, что ли? - ответил Шишкин.
- Я - нет, но я буду учиться.
- Ну и я буду учиться.
На этом наш разговор окончился, и я решил, по шишкинскому примеру, показать табель потом,
когда праздники кончатся. Ведь бывают же такие случаи, когда табели ученикам выдают после
праздника. Ничего тут такого нету.
Глава восьмая
Наконец наступил день, которого я давно уже с нетерпением ждал, - день Седьмого ноября,
праздник Великоий Октябрьскоий революции.
Я проснулся рано-рано и сразу подбежал к окошку, чтобы взглянуть на улицу. Солнышко еще не
взошло, но уже было совсем светло. Небо было чистое, голубое. На всех домах развевались
красные флаги. На душе у меня стало радостно, будто снова наступила весна. Почему-то так
светло, так замечательно на душе в этот праздник! Почему-то вспоминается все самое хорошее и
приятное. Мечтаешь о чем-то чудесном, и хочется поскореий вырасти, стать сильным и смелым,
совершать разные подвиги и героийства: пробираться сквозь глухую таийгу, карабкаться по
неприступным скалам, мчаться на самолете по голубым небесам, опускаться под землю,
добывать железо и уголь, строить каналы и орошать пустыни, сажать леса или работать на
заводе и делать какие-нибудь новые замечательные машины.
Вот какие мечты у меня. И ничего в этом удивительного нету, я думаю. Папа говорит, что в
нашеий стране каждыий человек всего добьется, если только захочет и станет как следует учиться,
потому что уже много лет назад как раз в этот день, седьмого ноября, мы прогнали
капиталистов, которые угнетали народ, и теперь у нас все принадлежит народу. Значит, мне
тоже принадлежит все, потому что я тоже народ.
В этот день папа подарил мне волшебныий фонарь с картинками, а мама подарила мне коньки, а
Лика подарила мне компас, а я подарил Лике разноцветные краски для рисования.
А потом мы с папоий и Ликоий пошли на завод, где папа работает, а оттуда пошли на
демонстрацию вместе со всеми рабочими с папиного завода. Вокруг гремела музыка, и все пели
песни, и мы с Ликоий пели, и нам было очень весело, и папа купил нам воздушные шарики: мне
красныий, а Лике зеленыий. А когда мы подошли к самоий большоий площади нашего города, папа
купил нам два красных флажка, и мы с этими флажками прошли мимо трибуны через всю
площадь.
Потом мы вернулись домоий, и скоро к нам стали собираться гости. Первыий пришел дядя Шура. В
руках у него было два свертка, и мы сразу догадались, что это он принес нам подарки. Но дядя
Шура сначала спросил, хорошо ли мы ведем себя. Мы сказали, что хорошо.
- Маму слушаетесь?
- Слушаемся, - говорим.
- А учитесь как?
- Хорошо, - говорит Лика.
И я тоже сказал:
- Хорошо.
Тогда он подарил мне металлическиий конструктор, а Лике - строительные кубики.
Потом пришли тетя Лида и дядя Сережа, потом тетя Надя и дядя Юра, и еще тетя Нина. Все
спрашивали меня, как я учусь. Я всем говорил - хорошо, и все дарили мне подарки, так что под
конец у меня собралась целая куча подарков. У Лики тоже была целая куча подарков. И вот я
сидел и смотрел на свои подарки, и постепенно у меня на душе сделалось грустно. Меня начала
мучить совесть, потому что у меня по арифметике была двоийка, а я всем говорил, что учусь
хорошо. Я долго думал над этим и в конце концов дал сам себе обещание, что теперь возьмусь
учиться как следует и тогда такие случаи уже никогда в жизни больше не будут повторяться.
После того как я это решил, грусть моя стала понемногу проходить, и я постепенно
развеселился.
Восьмого ноября тоже был праздник. Я побывал в гостях у многих ребят из нашего класса, и
многие ребята побывали у нас. Мы только и делали, что играли в разные игры, а вечером
смотрели на стене картины от волшебного фонаря. Когда я ложился спать, то сложил все свои
подарки возле своеий кровати на стуле. Лика тоже сложила свои подарки на стуле, а под
потолком над нами красовались два воздушных шарика, с которыми мы ходили на
демонстрацию. Так приятно было смотреть па них!
На следующиий день, когда я проснулся, то увидел, что воздушные шарики лежат на полу. Они
сморщились и стали меньше. Легкиий газ из них вышел, и они уже не могли больше взлетать
кверху. А когда в этот день я вернулся из школы, то не знал, как сказать маме про двоийку, но
мама сама вспомнила про табель и велела показать еий. Я молча вытащил табель из сумки и
отдал маме. Мама стала проверять, какие у меня отметки, и, конечно, сразу увидела двоийку.
- Ну вот, так я и знала! - сказала она нахмурившись. - Все гулял да гулял, а теперь в четверти
двоийка. А все почему? Потому что ничего слушать не хочешь! Сколько раз тебе говорилось,
чтобы ты вовремя делал уроки, но тебе хоть говори, хоть нет - все как об стену горохом. Может
быть, ты хочешь на второий год остаться?
Я сказал, что Теперь буду учиться лучше и что теперь у меня двоийки ни за что па свете не будет, но мама только усмехнулась в ответ. Видно было, что ни чуточки не поверила моим обещаниям.
Я просил маму подписать табель, но она сказала:
- Нет уж, пусть папа подпишет.
Это было хуже всего! Я надеялся, что мама подпишет табель и тогда можно будет не показывать
его папе, а теперь мне предстояло еще выслушивать упреки папы. Настроение у меня стало
такое плохое, что не хотелось даже делать уроки.
"Пускаий, - думаю, - папа уж отругает меня, тогда я буду заниматься".
Наконец папа пришел с работы. Я подождал, когда он пообедает, потому что после обеда он
всегда бывает добреий, и положил табель на стол так, чтоб папа его увидел. Папа скоро заметил,
что на столе возле него лежит табель, и стал смотреть отметки.
- Ну вот, достукался! - сказал он, увидев двоийку. - Неужели тебе перед товарищами не стыдно, а?
- Будто я один получаю двоийки! - ответил я.
- У кого же еще есть двоийки?
- У Шишкина.
- Почему же ты берешь пример с Шишкина? Ты бы брал пример с лучших учеников. Или
Шишкин у вас такоий авторитет?
- И совсем не авторитет, - сказал я.
- Вот ты и стал бы учиться лучше да еще Шишкину помог. Неужели вам обоим нравится быть
хуже других?
- Мне, - говорю, - вовсе не нравится. Я уже сам решил начать учиться лучше.
- Ты и раньше так говорил.
- Нет, раньше я так просто говорил, а теперь я решил твердо взяться.
- Что ж, посмотрим, какая у тебя твердость. Папа подписал табель и больше ничего не сказал.
Мне даже обидно стало, что он так мало укорял меня. Наверно, он решил, что со мноий долго
разговаривать нечего, раз я всегда только обещаю, а ничего не выполняю. Поэтому я решил на
этот раз доказать, что у меня есть твердость, и начать учиться как следует. Жаль только, что в
этот день по арифметике ничего не было задано, а то бы я, наверно, задачу сам решил.
На другоий день я спросил Шишкина:
- Ну как, досталось тебе от мамы за двоийку? - Досталось! И от тети Зины досталось. Уж лучше б
она молчала! У нее только одни слова: "Вот я за тебя возьмусь как следует!" А как она за меня
возьмется? Когда-то она сказала: "Вот я за тебя возьмусь: буду каждыий вечер проверять, как ты
сделал уроки". А сама раза два проверила, а потом записалась в драмкружок при клубе
автозавода, и как только вечер - ее и нету. "Я тебя, говорит, завтра проверю". И так каждыий раз: завтра да завтра, а потом и совсем ничего. Потом вдруг: "Ну-ка, показываий тетрадки, отвечаий, что на завтра задано". А у меня как раз ничего не сделано, потому что я уже отвык, чтоб меня
проверяли. Словом, что ни вечер, то ее дома нет. Если на занятия драмкружка не надо идти, то в
театр поийдет.
- Еий ведь надо в театр ходить, раз она в театральном училище учится, сказал я.
- Это я понимаю, - говорит Шишкин. - Мама тоже на курсах повышения квалификации учится, да
еще работает, а не говорит же она: "Я за тебя возьмусь". Мама просто объяснит, что надо учиться, а если и накричит на меня, то я не обижаюсь. А на тетю Зину всегда буду обижаться, потому что
если берешься, то берись, а если не берешься, то не берись. Я, может быть, жду, когда тетя Зина