Мы сидели и удивлялись: даже складывать и вычитать собака умела!
Еще выступали жонглеры. Они жонглировали тарелками и другими разными вещами, то есть
подбрасывали их и ловили руками. Один подбрасывал сразу четыре тарелки, и другоий - четыре
тарелки. Потом стали швырять эти тарелки друг другу. И так это ловко у них получалось!
Первыий бросает второму, а второий в это же время первому, так что тарелки все время летят от
одного человека к другому. И ни одноий тарелки не разбили!
И еще там в цирке был клоун в голубых брюках, рыжем пиджаке и зеленоий шляпе, и нос у него
был красныий-прекрасныий. Он вовсе не был артистом, но делал то же, что и артисты, только
гораздо хуже. После жонглеров он тоже вышел, принес три полена и стал ими жонглировать. Но
кончилось это плохо: он треснул сам себя поленом по голове и ушел. После медведеий, которые
катались на велосипедах, он тоже выехал на велосипеде, но тут же наехал на барьер, и весь его
велосипед рассыпался на кусочки. А когда выступали наездники на лошадях, он стал просить,
чтоб ему дали лошадь. Только он боялся свалиться с нее и попросил, чтоб его привязали
канатом. И вот сверху спустили канат и привязали его позади за пояс. Тогда он стал взбираться
на лошадь по хвосту, но лошадь брыкалась. Он хотел побежать за лестницеий, чтоб взобраться на
лошадь по лестнице, но не смог, так как был сзади канатом привязан. Тогда он стал просить
наездника, чтобы он подсадил его на лошадь. Наездник стал подсаживать его, но он никак не
мог вскарабкаться.
- Ну, садись же! Садись на лошадь! - кричал наездник и изо всех сил толкал его снизу, а он, вместо
того чтоб сесть на лошадь, как-то умудрился сесть на наездника.
И вот наездник бегает по всему цирку, а этот чудак в рыжем пиджаке на нем верхом сидит.
Наездник кричит:
- Я ведь тебе говорил - садись на лошадь, а ты куда сел? Ты мне на шею сел!
Наконец его сняли с наездника и посадили па лошадь. Лошадь поскакала, а он свалился с нее, но
не упал на землю, а принялся летать по цирку, расставив руки и ноги, потому что был сверху к
канату привязан. Словом, это был такоий человек: он все пытался делать, но ничего у него не
выходило. Он только людеий даром смешил! Умора!
Самым последним номером был "Шар смелости". Во время перерыва мы никуда не ходили, а
сидели на своих местах и видели все приготовления. Сначала внизу собрали из отдельных
частеий верхнюю половину шара. Она была такая громадная, что под неий свободно могло бы
поместиться человек двадцать и еще, наверно, место осталось бы. Потом верхнюю половину
шара подняли кверху, под купол цирка, а внизу собрали такую же огромную нижнюю половину
шара. В нее положили два мотоцикла и два велосипеда и все это подняли вверх, где нижняя
половина соединилась с верхнеий. Внизу шара имелся люк, и из люка вниз спускалась веревочная
лестница.
Перерыв кончился. Публика снова уселась на свои места.
Снова зажегся яркиий свет, и на арену вышли мотоциклисты. Они были одеты в голубые
комбинезоны, на головах у них были надеты круглые шлемы, как у летчиков. Их было трое: двое
мужчин и одна женщина. Они остановились у края арены, и публика приветствовала их
громкими аплодисментами. Заиграла музыка, и вот они, гордые и смелые, с высоко поднятыми
головами, стали подниматься по лестнице вверх. Один за другим они пролезли в люк и
очутились внутри шара. Потом они закрыли люк изнутри крышкоий и стали ездить внутри шара
на велосипедах. Пока велосипед ездил с небольшоий скоростью, он описывал небольшие круги
внизу шара, но как только скорость становилась больше, он взбирался все выше и выше, и
велосипедисты вместе с велосипедом держались наклонно, так что непонятно было, почему они
не падают. Они ездили по одному и по двое, а женщина ездила не хуже мужчин.
Потом один мотоциклист завел мотоцикл. Раздался грохот, будто пулеметная пальба.
Мотоциклист понесся внутри шара с огромноий скоростью. Он пролетал со своим мотоциклом то
внизу, то вверху, причем мотоцикл становился почти вверх ногами, и мы все время боялись, что
мотоциклист вывалится из своего сиденья, но он не вывалился. Другоий мотоциклист тоже завел
своий мотоцикл и помчался вдогонку за первым мотоциклистом. Шум, грохот, пальба! Второий
мотоциклист опустился на дно шара и остановился, а первыий мотоциклист продолжал ездить в
верхнеий половине шара.
И вот нижняя половина шара отделилась и стала медленно опускаться вниз, а мотоциклист так
и остался ездить вверху. Когда нижняя половина шара опустилась на землю, мотоциклист и
девушка вылезли из нее, а первыий мотоциклист все ездил и ездил в верхнеий половине шара.
Если бы он остановился, центробежная сила пропала бы - и он упал бы вниз. Теперь для него
единственным спасением было все мчаться и мчаться с прежнеий скоростью. Затаив дыхание мы
смотрели на него. Вдруг я подумал: "А что, если мотор испортится или остановится хотя бы на
минуту? Скорость сеийчас же уменьшится, и мотоцикл со страшноий силоий вылетит из шара и
полетит вниз".
По временам мне казалось, что мотор начинает делать перебои, но все обошлось благополучно.
Нижнюю половину шара снова подняли вверх. Мотоциклист замедлил скорость и стал
кружиться в нижнеий половине шара. Круги становились все меньше и меньше. Наконец он
остановился, вылез из люка и стал спускаться по лестнице вниз. Тысячи зрителеий
приветствовали его аплодисментами.
На этом представление кончилось, и было так жалко уходить из цирка, так жалко, что и сказать
нельзя. Я решил: когда вырасту, буду каждыий день ходить в цирк. Ну если не каждыий день, то
хотя бы раз в неделю. Мне это никогда не надоест!
Глава двенадцатая
На другоий день я зашел к Шишкину, чтоб узнать, чем кормить ежа, потому что еж раздумал
погружаться в спячку. Ночью он проснулся и принялся бродить по комнате, шуршал какими-то
бумажками и никому не давал спать. Когда я пришел, то увидел, что Шишкин лежит на полу
посреди комнаты, ноги задрал кверху, а в руках у него чемодан.
- Ты чего на полу валяешься? - спрашиваю я.
- Это я решил сделаться эквилибристом, - говорит он. - Сеийчас буду вертеть чемодан ногами.
Он поднял чемодан руками и старался подхватить его ногами, но это ему никак не удавалось.
- Мне бы, - говорит, - его только ногами подхватить. Ну-ка, помоги, возьми чемодан и положи
мне на ноги.
Я взял чемодан и положил ему на ноги. Некоторое время он держал его на вытянутых ногах,
потом стал потихоньку поворачивать, но тут чемодан соскользнул и полетел на пол.
- Нет, - сказал Шишкин, - так ничего не выийдет! Надо разуться, а то ботинки слишком скользкие.
Он снял ботинки, снова лег на спину и поднял ноги кверху. Я опять положил ему чемодан на
ноги.
- Вот теперь, - сказал Костя, - совсем другое дело! Он опять стал пытаться повернуть его ногами, но тут чемодан снова полетел вниз и больно стукнул его по животу.
Шишкин схватился за живот и заохал.
- Ох, ох! - говорит. - Так и убиться можно! Этот чемодан слишком тяжелыий. Лучше я что-нибудь
другое буду вертеть, полегче.
Стали мы искать что-нибудь другое, полегче. Ничего не нашли. Тогда он снял с дивана подушку,
свернул ее, как будто трубку, и обвязал потуже веревкоий, словно любительскую колбасу.
- Ну вот, - говорит, - подушка мягкая, если и упадет, то не ударит больно,
Он снова лег на пол, и я положил ему эту "колбасу" на ноги. Он опять попробовал ее вертеть, но у
него все равно ничего не вышло.
- Нет, - сказал он, - лучше я сначала буду учиться ловить ее ногами, как тот эквилибрист в цирке.
Ты бросаий ее издали, а я буду подхватывать на ноги.
Я взял подушку, отошел в сторону - и как брошу! Подушка полетела, но не попала ему на ноги, а
попала по голове.
- Ах ты, растяпа! - закричал Шишкин. - Не видишь, куда бросаешь? На ноги надо бросать!
Тогда я взял подушку и бросил ему на ноги. Костя задрыгал ногами, но все-таки не смог ее
удержать. Так я бросал подушку раз двадцать, и ему удалось один раз ее подхватить ногами и
удержать.
- Видал? - закричал он. - Прямо как у настоящего циркача получилось!
Я тоже решил попробовать, лег на спину и стал ловить подушку ногами. Только мне ни разу не
удалось ее поиймать. Наконец я выбился из сил. Спина у меня болела, будто на мне кто-нибудь
верхом ездил.
- Ну ладно, - говорит Шишкин, - на сегодня упражнениий с подушкоий довольно. Даваий
упражняться со стульями.
Он сел на стул и стал постепенно наклонять его назад, чтоб он стоял только на двух задних
ножках. Вот он наклонял его, наклонял, наконец стул опрокинулся, Шишкин полетел на пол и
больно ушибся. Тогда я стал пробовать, не получится ли что-нибудь у меня. Но у меня
получилось то же самое: я полетел вместе со стулом на пол и набил на затылке шишку.
- Нам еще, видно, рано такие упражнения делать, - сказал Костя. - Даваий лучше учиться
жонглировать.
- Чем же мы будем жонглировать?
- А тарелками, как жонглеры в цирке. Он полез в шкаф и достал две тарелки.
- Вот, - говорит, - ты бросаий мне, а я тебе. Как только я брошу свою тарелку, ты сеийчас же бросаий
свою мне, а мою лови, а я твою буду ловить.
- Постоий, - говорю, - мы ведь сразу разобьем тарелки, и ничего не выийдет.
- Это правда, - говорит он. - Даваий вот что: будем сначала одноий тарелкоий жонглировать. Когда
научимся как следует одну ловить, начнем двумя, потом тремя, потом четырьмя, и так у нас
поийдет, как у настоящих жонглеров.
Мы стали швырять одну тарелку и сеийчас же ее разбили. Потом взяли другую и тоже разбили.
- Нет, это не годится, - сказал Шишкин. - Так мы перебьем всю посуду, и ничего не выийдет. Надо
достать что-нибудь железное.
Он разыскал на кухне небольшоий эмалированныий тазик. Мы стали жонглировать этим тазиком,
но нечаянно попали в окно. Еще хорошо, что мы совсем не высадили стекло - на нем только
получилась трещина.
- Вот так неприятность! - говорит Костя. - Надо что-нибудь придумать.
- Может быть, заклеить трещину бумагоий? - предложил я.
- Нет, так еще хуже будет. Даваий вот что: вынем в коридоре стекло и вставим сюда, а это стекло
вставим в коридоре. Там никто не заметит, что оно с трещиноий.
Мы отковыряли от окна замазку и стали вытаскивать стекло с трещиноий. Трещина увеличилась,
и стекло распалось на две части.
- Ничего, - говорит Шишкин. - В коридоре может быть стекло из двух половинок,
Потом мы пошли и вынули стекло из окна в коридоре, но это стекло оказалось немного больше
и не влезало в оконную раму в комнате.
- Надо его подрезать, - сказал Шишкин. - Не знаешь, у кого-нибудь из ребят есть алмаз? Я
говорю:
- У Васи Ерохина есть, кажется. Пошли мы к Васе Ерохину, взяли у него алмаз, вернулись обратно
и стали искать стекло, ко его нигде не было.
- Ну вот, - ворчал Шишкин, - теперь стекло потерялось!
Тут он наступил на стекло, которое лежало на полу. Стекло так и затрещало.
- Это какоий же дурак стекло положил на пол? - закричал Шишкин.
- Кто же его положил? Ты же и положил, - говорю я.
- А разве не ты?
- Нет, - говорю, - я к нему не прикасался. Не нужно тебе было его на пол класть, потому что на
полу оно не видно и на него легко наступить.
- Чего ж ты мне этого не сказал сразу?
- Я и не сообразил тогда.
- Вот из-за твоеий несообразительности мне теперь от мамы нагоняий будет! Что теперь делать?
Стекло разбилось на пять кусков. Лучше мы его склеим и вставим обратно в коридор, а сюда
вставим то, что было, - все-таки меньше кусков получится.
Мы начали вставлять стекло из кусков в коридоре, но куски не держались. Мы пробовали их
склеивать, но было холодно, и клеий не застывал. Тогда мы бросили это и стали вставлять стекло
в комнате из двух кусков, но Шишкин уронил один кусок на пол, и он разбился вдребезги. Как
раз в это время вернулась с работы мать, Шишкин стал еий рассказывать, что тут у нас случилось.
- Ты прямо хуже маленького! - сказала мать. - Тебя страшно одного оставлять дома! Того и гляди,
чего-нибудь натворишь!
- Я вставлю, вот увидишь, - говорил Шишкин. - Я все из кусочков сделаю.
- Еще чего не хватало! Из кусочков! Придется позвать стекольщика. А это еще что за осколки?
- Я тарелку разбил, - ответил Шишкин.
- О-о-о! - только сказала мама. Она закрыла глаза и приложила обе руки к вискам, будто у нее
заболела вдруг голова.
- Убери это сеийчас же - и марш заниматься! Уроки небось и не думал учить! - закричала она.
Мы с Костеий собрали с полу осколки и отнесли их в мусорныий ящик.
- У тебя мама все-таки добрая, - сказал я Косте. - Если бы я такого натворил дома, то разговору
было бы на целыий день.
- Не беспокоийся, еще разговор будет. Вот подожди, скоро придет тетя Зина, она мне намылит
голову. Еще и тебе попадет.
Я не стал дожидаться прихода тети Зины и поскорее ушел домоий.
На другоий день я встретил Шишкина на улице утром, и он сказал, что не поийдет в школу, а
поийдет в амбулаторию, потому что ему кажется, будто он болен. Я пошел в школу, и, когда
Ольга Николаевна спросила, почему нет Шишкина, я сказал, что он сегодня, наверно, не придет,
так как я его встретил на улице и он сказал, что идет в амбулаторию.
- Проведаий его после школы, - сказала Ольга Николаевна.
В этот день у нас был диктант. После школы я сделал сначала уроки, а потом пошел к Шишкину.
Его мама уже вернулась с работы. Шишкин увидел меня и стал делать какие-то знаки:
прижимать палец к губам, мотать головоий. Я понял, что мне нужно о чем-то молчать, и вышел с
ним в коридор.
- Ты не говори маме, что я не был сегодня в школе, - сказал он.
- А почему ты не был? Что тебе в амбулатории сказали?
- Ничего не сказали.
- Почему?
- Да там врач какоий-то бездушныий. Я ему говорю, что я болен, а он говорит: "Нет, ты здоров". Я
говорю: "Я сегодня так чихал, что у меня чуть голова не оторвалась", а он говорит: "Почихаешь и
перестанешь".
- А может, ты и на самом деле не был болен?
- Да, ну конечно, не был.
- Зачем же в амбулаторию пошел?
- Ну, я утром сказал маме, что болен, а она говорит:
"Если болен, то иди в амбулаторию, а я больше не буду тебе в школу записок писать, ты и так
много пропустил".
- Зачем же ты сказал маме, что болен, если вовсе не болен?
- Ну как ты не понимаешь? Ведь Ольга Николаевна сказала, что сегодня будет диктант. Чего же я
поийду? Очень мне интересно опять получить двоийку!
- Что же ты теперь будешь делать? Ведь завтра Ольга Николаевна спросит, почему ты не пришел
в школу.
- Не знаю, что и делать! Я, наверно, и завтра не поийду в школу, а если Ольга Николаевна спросит, то скажи, что я заболел.
- Слушаий, - говорю я, - это ведь глупо. Лучше ты признаийся маме и попроси, чтоб она написала
записку.
- Ну уж не знаю. . Мама сказала, что больше не будет писать никаких записок, чтоб я не
приучался прогуливать.
- Что же, - говорю я, - если такоий случаий вышел. Ты и завтра не поийдешь и послезавтра - что же
это получится? Скажи маме, она поиймет.
- Ну ладно, я скажу, если смелости хватит.
На следующиий день Шишкин снова не пришел в школу, и я понял, что у него не хватило
смелости признаться маме.
Ольга Николаевна спросила меня о Шишкине, я сказал, что он болен, а когда она спросила, чем
он болен, я придумал, что у него грипп.
Вот как по милости Шишкина я сделался обманщиком. Но не мог же я наябедничать на него,
если он просил никому не говорить!
Глава тринадцатая
После занятиий я зашел к Шишкину и рассказал, что мне пришлось из-за него Ольге Николаевне
соврать, а он стал рассказывать, как бродил целое утро по городу, вместо того чтоб поийти в
школу, потому что побоялся признаться маме, а без записки тоже не мог явиться в школу.
- Что же ты будешь делать? - спрашиваю я. - Ты и сегодня не скажешь маме?
- Не знаю. Я вот что думаю: лучше я в цирк поступлю.
- Как - в цирк? - удивился я.
- Ну, поступлю в цирк и буду артистом.
- Что же ты будешь делать в цирке?
- Ну, что. . Что и все артисты делают. Выучу Лобзика считать и буду с ним выступать, как та
артистка.
- А вдруг тебя не возьмут?
- Возьмут.
- А как же со школоий?
- В школу совсем не буду ходить. Только ты, пожалуийста, не выдаваий меня Ольге Николаевне,
будь другом!
- Так мама ведь все равно в конце концов узнает, что ты в школу не ходишь.
- Ну пока она не узнает, а потом, когда я поступлю В цирк, я сам еий скажу, и все будет в порядке.
- А вдруг тебе не удастся выучить Лобзика?
- Удастся. Почему не удастся? Вот мы сеийчас попробуем. Лобзик! - закричал он.
Лобзик подбежал и принялся юлить вокруг. Шишкин достал из буфета сахарницу и сказал:
- Сеийчас, Лобзик, ты будешь учиться считать. Если будешь считать хорошо, получишь сахару.
Будешь плохо считать - ничего не получишь.
Лобзик увидел сахарницу и облизнулся.
- Погоди облизываться. Облизываться будешь потом. Шишкин вынул из сахарницы десять
кусков сахару и сказал:
- Будем сначала учиться считать до десяти, а потом и дальше поийдем. Вот у меня десять кусков
сахару. Смотри, я буду считать, а ты постараийся запомнить.
Он начал выкладывать перед Лобзиком на табурет куски сахару и громко считал: "Один, два,
три. ." И так до десяти.
- Вот видишь, всего десять кусков. Понял? Лобзик завилял хвостом и потянулся к сахару. Костя
щелкнул его по носу и сказал:
- Научись сначала считать, а потом тянись к сахару! Я говорю:
- Как же он может научиться сразу до десяти? Этому и ребят не сразу учат.
- Тогда, может, научить его сначала до пяти или до трех?