Йося сказал, что может попытаться узнать, кто этот врач, но ему нужно время. И ничего не обещает.
– Посоветуй, как мне ее оттуда вытащить, – попросила я.
– Ну, запроси историю болезни, и нужно назначить новое освидетельствование.
– Зачем мне история? У меня все документы на руках. И паспорт, и карточка.
– Ольга, тогда зачем ты мне звонишь? – расхохотался Йося.
– Не поняла…
– Раз все документы у тебя, даже не хочу знать, как ты их забрала, просто приезжай и забирай свою бабулю. Человека у нас забрать легче, чем документы. Нет документов, нет пациента. Поняла? Так что, считай, самое сложное ты уже сделала.
– А если главврач не разрешит?
– Ольга, я бы на его месте даже не пытался тебя остановить. Поверь, ему тоже проблемы не нужны. Так что отпустит он твою бабулю без звука. Дверь ты не взламывала, документы тебе нянечка передала из рук в руки, так что ты вообще ни при чем.
– Ты знаешь, там проверка все равно не помешает. Не представляешь, что там творится. Концлагерь, а не дом престарелых. Мне нужен только телефон. Дальше я сама разберусь. Найди мне того, кто устроит им веселую жизнь. Какого-нибудь начальника. Чтобы все забегали.
Я приехала домой без сил. Эльза спала, так и не переодевшись, а ты продолжала набирать Наташкин номер в Марьиной Роще. Сидела и сосредоточенно крутила диск. И вдруг у тебя глаза на лоб полезли, и ты мне трубку отдала. Не ожидала, что кто-то ответит, и растерялась. Только на трубку показывала, как будто она раскаленная.
– Кто это? – К телефону подошел Марк.
– Вы где были? – заорала я.
– Ольга? Привет. Что случилось? Что ты орешь? – удивился он.
– Это ты мне объясни, что случилось! – продолжала кричать я. Эльза проснулась. Сидела как мраморная статуя. – Почему вы к телефону не подходите? Я вас по всей Москве с собаками разыскиваю!
– Уезжали в отпуск. В деревню. Что случилось-то?
– Ты знал, что Наташка Людмилу Ивановну отправила в дом престарелых? И что она там чуть не умерла? – Я уже не орала, а хрипела. Меня трясло.
– Что? Кого отправила? Что ты такое говоришь?
– Из Германии вернулась Эльза. Наташка сдала квартиру на Ленинском и определила Людмилу Ивановну подальше, чтобы та сдохла на казенной кровати. Я там была. И только сейчас выселила жильцов из их квартиры. Если ты скажешь, что был в курсе, я приеду и лично тебя зарежу. Ты не представляешь, что я уже сделала и что я еще могу сделать…
– Ольга… пожалуйста… я ничего не знал…
Нет, он не врал.
– Она сказала, что сдала квартиру. Ведь Людмила Ивановна уехала к Наташиной сестре. Разве она не была в Берлине?
– Марк, ты меня слышишь? Я в понедельник должна вытащить ее из дома престарелых! И уже выкрала ее документы! Какой Берлин?
– Я не понимаю. Просто не понимаю. Она так радовалась, что у мамы наладились отношения с Эльзой. И говорила, что сама в аэропорт ее отвезла.
– Она наняла адвоката, который ей все оформил.
– Какого адвоката?
– Идиота, который в нее влюбился.
– Кто влюбился?
– Не важно. Как ты мог это допустить? Как ты мог ей поверить? – опять заорала я.
– А ты разве ей не верила?
Да, для нас обоих это было шоком. Наташка была дурной, влюбленной, корыстной, временами истеричной, но она не была подлой. У нее были понятия о чести, о приличиях. Она не была говном. Нам так казалось. Мы были в этом уверены. Ты понимаешь? Поэтому Марк ее и любил. И я с ней дружила поэтому. Она не была способна на… на убийство. А ведь она обрекла мать на верную смерть. Обманула Марка, меня, сестру.
– Дай я с ней поговорю, – попросила я.
– Нет, – ответил Марк, – я сам. Скажи, что тебе нужно, и я все сделаю.
– Документы на квартиру. Все, что сможешь найти. Любые справки, выписки. Мне нужно отменить решение об опекунстве и снова прописать Людмилу Ивановну в квартиру.
– Хорошо, я все сделаю. Позвоню тебе.
– Марк, дай Наташе трубку. У меня Эльза.
– Не надо. Это бессмысленно.
Да, с Наташей я так и не поговорила. Наверное, Марк был прав – о чем мне с ней было разговаривать? На следующий день Марк привез мне бумаги. Мы встретились на детской площадке – в квартиру он заходить отказался. Не мог встречаться с Эльзой, считал, что не имеет на это морального права.
Людмилу Ивановну мы забрали. Йося, который поехал со мной, оказался прав – нас встретила нянечка. Главврач опять отсутствовал. Все вещи были уже собраны. Людмила Ивановна сидела на лавочке в парке в своей, а не казенной одежде. И очень обрадовалась нашему появлению. Мы привезли ее в квартиру, где ее ждала Эльза. Людмила Ивановна улыбалась. Старшую дочь она не узнала. Йося осмотрел Людмилу Ивановну и покачал головой – состояние тяжелое. По-хорошему, ее нужно было везти в больницу, но Эльза сказала, что справится сама. Наймет сиделку, медсестру, сделает все, только чтобы мама была дома.
Конечно, это был далеко не конец. Мне удалось отменить решение об опекунстве, заново прописать Людмилу Ивановну в квартире. Помогло то, что я уже всех знала – от участкового до соседей. Все бумаги у меня были на руках, включая заключение Йоси о состоянии здоровья Людмилы Ивановны после ее возвращения из дома престарелых.
Проверку я этому заведению, кстати, тоже организовала, что оказалось проще, чем я предполагала. Министерству здравоохранения – Йося достал мне телефон одного чиновника – давно не терпелось устроить показательную порку, и тут как раз я со своим запросом и жалобой. Говорю же, в этом деле все складывалось само собой, так, как должно быть.
Наташа? Она звонила Эльзе и устраивала скандалы. Требовала денег – из-за потери жильцов Наташа лишилась арендной платы. Говорила гадости. Требовала позвать к телефону мать. Мне Наташа тоже один раз позвонила – назвала предательницей.
Марк мне звонил регулярно. И приезжал часто.
В тот же вечер, когда я ему все рассказала, он ушел от Наташи. Просто собрал вещи и ушел. Вернулся к жене – развод они ведь так и не оформили. Первое время ему было совсем плохо – он пил, иногда круглые сутки, запойно. И нашел единственный выход – эмигрировать в Израиль. Всеми делами занималась его жена. Через год они уехали. Я была у них в уже пустой квартире – прощалась. Они продали все, что могли, а остальное раздали.
– А дочки? – спросила я у жены Марка.
Он умолял Наташу отдать ему дочек. Но та заявила, что он о них может забыть. Жена Марка звонила Наташе и просила позвать к телефону девочек, чтобы он хотя бы услышал их голоса. Ведь неизвестно, увидятся ли они еще когда-нибудь. Но Наташа наслаждалась местью.
– Присмотри за ними, – попросил меня Марк.
– Как? Ты же знаешь, что я у Наташи враг номер один.
– Придумай что-нибудь. Я как устроюсь, и у меня появится адрес, сразу тебе напишу. Не хочу уезжать…
– Зачем же тогда уезжаешь?
– Здесь тоже не могу. Как мне с ней общаться после всего, что она сделала? А если она настроит девочек против меня? Они же маленькие совсем… Попроси за меня у Эльзы прощения. Если бы я знал…
– Не волнуйся, все успокоится. Уезжай, начинай новую жизнь.
– Мне страшно.
– Ты не один. У тебя есть жена. Ей тоже страшно.
– А как Людмила Ивановна?
– Эльза ее выходила. Не волнуйся. Радуется, когда я прихожу. Эльзу считает сиделкой. Но иногда вдруг узнает и спрашивает, когда она уедет в Германию. Или ждет свою Натулю к чаю и требует, чтобы Эльза купила пирожных. Про внучек она не помнит. Как и про то, что была в доме престарелых. Но в целом очень бодренькая – каждый день гуляет в Нескучном саду, сидит на лавочке.
– Слава богу. Спасибо, что разгребла эту историю. Если у тебя не получится договориться с Наташей, попроси Эльзу, вдруг ей удастся. Мне много не надо – только знать, что девочки здоровы. Напишите хоть пару строк.
Скажу честно, просьбу Марка я не выполнила. Наташе я звонила, но она бросала трубку, едва услышав мой голос.
Прошло лет десять. Не помню точно, сколько именно. Зазвонил телефон.
* * *– Да, я помню тот звонок, – отозвалась я. – Все твои клиенты и друзья звали меня по-разному, поэтому я сразу всех узнавала. Тетя Эльза называла меня Марией, без уменьшительно-ласкательных вариантов. А дядя Марк звал Марьяшей. Я в детстве даже не знала точно, как звучит мое полное имя. Ты меня называла Марго, когда злилась. Или Манечкой, когда была в хорошем настроении. А тетя Наташа звала меня Машкой. Я же слышала. «Ну как там Машка? Машку есть с кем оставить?» Я обижалась…
* * *– Звонил Марк. Были уже новые времена. Он приехал в Москву, чтобы забрать дочек в Америку, где в результате осел. Просил помочь с оформлением документов. Приехал к нам – постарел, но выглядел хорошо. Здесь он мыкался в государственной конторе, а там оказался востребованным архитектором. Жена его тоже работала. У них были дом, достаток. Все, кроме детей.
– Звонил Марк. Были уже новые времена. Он приехал в Москву, чтобы забрать дочек в Америку, где в результате осел. Просил помочь с оформлением документов. Приехал к нам – постарел, но выглядел хорошо. Здесь он мыкался в государственной конторе, а там оказался востребованным архитектором. Жена его тоже работала. У них были дом, достаток. Все, кроме детей.
– Ты все такая же, – сказал он мне. – Совершенно не изменилась. И кухня такая же. Только Марьяша выросла.
– Я очень рада тебя видеть. И рада, что у тебя все хорошо, – ответила я. – Ты надолго?
– Нет, как только все оформим, сразу назад. А от тебя поеду к Эльзе. Девочки у нее. Так по ним соскучился.
Наташа умерла. Рак. Эльза считала, что месть ее съела изнутри. Совсем молодая была. Эльза мне потом рассказала, что племянницы практически все время жили у нее. Наташа сначала гуляла напропалую, все пыталась устроить личную жизнь. Потом разочаровалась и никого не хотела видеть. И вот – болезнь. Наташа очень мучилась, ничего не помогало. Эльза сделала для сестры все, что могла, и даже больше.
Старшая, Леночка, уезжать с отцом отказалась – хотела окончить хореографическое училище, куда поступила с подачи тетки. А уж потом перебраться в Америку. Эльза очень гордилась своей племянницей, не пропускала ни одного ее выступления. Младшую дочь Киру Марк забрал.
Людмила Ивановна, кстати, хорошо себя чувствовала. Ей было уже за девяносто. Старшую внучку она называла Натулечкой. Очень ее любила.
Хна или басма?
Если разразится атомная война, я знаю, где искать свою маму – в парикмахерской, которая гордо именуется салоном красоты. Когда у нас были проблемы с деньгами, мама шла в парикмахерскую и делала маникюр. Или покупала мне красивое платье. На последние деньги. У меня всегда была копилка, в которую я складывала мелочь. И мама одним движением могла грохнуть эту копилку об пол и потратить все сбережения. На что-нибудь совершенно не нужное, но невероятно красивое.
Я родила дочь, второго ребенка, набрала двадцать лишних килограммов и в принципе чувствовала себя хорошо. Ходила в старых штанах, с коротко остриженными ногтями и была счастлива – муж не замечал моих отросших корней, повисшего живота и балахонистых кофточек. Счастлива я была до тех пор, пока не приехала мама. Едва посмотрев на внучку, она набросилась на меня:
– На кого ты стала похожа? Ты себя в зеркале видела? Не можешь взять себя в руки? Ленивая бабища, а не моя дочь! Скажи спасибо, что Лева тебя не видит!
Я тогда проплакала целый вечер. А утром пошла в салон и сделала стрижку. Села на диету и сбросила вес. К приезду в гости мамы я готовлюсь так, как не готовилась к свиданиям с будущим мужем – одеваюсь, встаю на каблуки…
Я звоню маме в девять утра, чтобы спросить, как у нее дела. Мне нужно съездить помыть машину, в магазин за продуктами, отвезти дочку на занятия, а у меня нет сил. Я глотаю кофе, таблетку элеутерококка, чтобы прийти в себя. Мама бодрым голосом отвечает, что говорить не может – она уже съездила в бассейн и сейчас стоит на заправке. А потом заедет в кафе и съест пирожное. Мне становится стыдно. Ей почти семьдесят, и она уже на заправке.
«Скажи спасибо, что Лева тебя не видит!» – эту мамину присказку, ставшую кодовой фразой, я помню до сих пор. Если маме не нравился мой внешний вид, если она считала, что я распустилась или расслабилась, то всегда так говорила.
Дядю Леву, Льва Аркадьевича, я помнила прекрасно. Во‑первых, потому что он был совсем не похож на других мужчин. Одет, как король из сказки (на принца он не тянул по возрасту). Я никогда не видела, чтобы мужчины носили пальто цвета топленого молока и протирали ботинки маленькой карманной щеточкой. А еще у дяди Левы были такие ногти… как у моей мамы. Нет, у дяди Левы были лучше. Они блестели. И шарфики у него тоже были лучше.
– Да, он делал маникюр! – расхохоталась мама. – А помнишь его духи?
Еще бы не помнить. Дядя Лева душился так, что парфюмом благоухал весь наш подъезд, и никакой освежитель воздуха не был нужен. И даже его духи были лучше, чем у мамы. Вообще, если бы дядя Лева был женщиной, я бы им восхищалась. А так – не то чтобы не восхищалась, но смотрела, раскрыв рот. Как на заморское чудо. А уж когда он однажды побрызгался маминым лаком для волос, я вообще онемела.
Нет, он не был гомосексуалистом, как решили бы сейчас. У него имелась жена, что, впрочем, первого не отменяет. Но нет. Дядя Лева просто любил хорошо одеваться и мог себе это позволить. Он любил красивые вещи, красивых женщин и все красивое. А еще он был удивительно похож на спаниеля – с длинными волосами, которые спадали по щекам, как уши. И с грустными глазами.
Перед приходом дяди Левы, о чем он предупреждал заблаговременно, мы с мамой метались по квартире и готовились – мама втискивала меня в платье, поскольку дядя Лева считал, что девочки должны непременно носить платья, и бросалась в ванную красить ресницы. С кухонного стола сметалась пишущая машинка, стелилась парадная скатерть.
– Почему мы должны это делать? – недоумевала я.
– А почему нет?
– Ты так только для дяди Левы одеваешься, – упрекала я маму. – Зачем? Он тебе нравится?
– Конечно, нравится! – захохотала мама. – К тому же очень неловко сидеть в драных штанах перед человеком, который носит рубашки с запонками.
Дядя Лева никогда не приходил с пустыми руками. Для меня он был круглогодичным Дедом Морозом, который преподносит сюрпризы. Он приносил еду – конфеты, колбасу, рыбу, консервы – и коньяк. Или вещи – сапоги для меня, шарфик и духи для мамы, колготки, набор косметики. Но каждое подношение было завернуто в красивую бумагу – не в обычную, ту, в которой выдавали вещи в химчистке, а в яркую, блестящую. Он выкладывал продукты в плетеную корзинку и перевязывал бантом ручку. Колготки лежали, завернутые отдельно, а из обычного жгута был свернут затейливый цветок.
Дядя Лева приносил в наш дом эстетику. Самое страшное начиналось тогда, когда он садился за стол и начинал меня воспитывать. Он лично сервировал мне обед – большая тарелка, потом глубокая. Ложки, вилки, десертные вилки (которых не было и их заменяли обычные). На блюдце под чайную чашку нужно непременно класть салфетку.
«Нельзя есть со сковородки! – истерично кричал дядя Лева, хотя со сковороды никто никогда и не ел. – Не греми ложкой! Ты же девочка, а не грузчик!»
Он приносил мне необычные предметы – ложечку для грейпфрута, вилку для рыбы, нож с зубчиками для мяса. И разыгрывал целые спектакли. Сервировал стол на три персоны, выставляя тарелочки для хлеба, ножи для масла, бокалы для воды, вина. Он вдевал салфетки (в нашем случае кухонные полотенца, которые дядя Лева нещадно кромсал ножницами) в настоящие кольца для салфеток. И усаживал меня за стол с проверкой. Я была Золушкой, которая попала на бал и должна правильно выбрать бокал, чтобы утолить жажду, или найти нужную вилку, чтобы съесть рыбу. Иногда он срывал с себя галстук и привязывал меня к стулу, добиваясь моей ровной спины и положения локтей.
«Киселева, ты что, ребенка в окопах родила?» – возмущался дядя Лева, если я вставала из-за стола, не спросив на то позволения.
Нам никак не давался этикет – дядя Лева заламывал руки и, как положено, извинившись и испросив разрешения дамы, снимал пиджак – его бросало в жар. Поскольку много времени я проводила у бабушки в кавказской деревне, то путалась в традициях. Там я должна была встать, если в дом заходил взрослый, тем более мужчина. А здесь, если я вставала, то дядя Лева тоже вставал. И когда я возвращалась к столу, Лев Аркадьевич опять вставал, чтобы помочь мне усесться. Но я стояла как вкопанная, и дядя Лева стоял, дожидаясь, пока я соизволю сесть. Мама хохотала над нами обоими.
«Ребенок, твоя мать уже спустилась с гор! – причитал дядя Лева. – И тебе не придется жить в ауле. Я надеюсь… Хотя от твоей матери всего можно ожидать». «Ребенок! Ты не удав, не заглатывай еду!». «Ребенок! У меня образуется головная боль от твоего громыхания! Не скреби ножом по тарелке!»
Я грызла ногти, и мама что только не предпринимала – обещала мне ужасные болезни от бактерий, обмазывание горчицей, а дядя Лева нашел самый верный способ избавить меня от вредной привычки: отвел в парикмахерскую, где мне покрасили ногти в задорный розовый цвет. Грызть их я тут же перестала, потому что дядя Лева подарил мне личный лак.
Мама меня тогда подстригла – сделала модное каре чуть ниже плеч с челкой, ей было некогда плести мне косы по утрам. И дядя Лева чуть голову ей не оторвал.
– Что ты с ней сделала? Мало того что у тебя ежик, который ты… фу, опять на пиво сушилась? Ужасный запах! Так еще и ребенка изуродовала!
Благодаря Льву Аркадьевичу у нас всегда были продукты, самые невообразимые. Когда у меня упал гемоглобин и маме порекомендовали кормить меня черной икрой и гранатами, она устало рассмеялась: ведь могла купить только гематоген и гранатовый сок.