— Ладно. Может не сдохну я за пять месяцев без анального секса, — ухмыляется. — А не на коленях?..
Дружинина облизывает губы и мягко улыбается.
— Если будешь хорошо себя вести.
Гера запрокидывает голову и хохочет. Так с ним еще никто не договаривался.
— О, я буду хорошим мальчиком!
Его резкой смех будто взрывается в воздухе. И у нее внутри, у Рады, от него что-то взрывается, ломается, рушится. По
венам течет долгожданное тепло, и ладони становятся приятно горячими. Она уже готова лечь в постель.
Ей все это время было трудно принять, что тот Гера – это этот Гера. Что мальчик Артём Гергердт снова зачем-то появился
в ее жизни. Все казалось, что привиделось все, их встреча, так не бывает в жизни. Но так бывает. Мальчик из прошлого и
этот мужчина – один и тот же человек. Ее Гера снова с ней. Он другой. Опасный, неулыбчивый, наглый, прямолинейный до
жестокости, но все равно — это ее Гера. Он вернулся, и он ей нравится. Она не просто смогла бы с им переспать, она очень
хочет с ним переспать. Ее неумолимо влечет к нему, отрицать бесполезно.
Рада вдруг с визгом соскакивает со стула и отбегает от стола. Морщась хватается за укусанную пятку.
Гергердт хохочет.
— Что за… — выдыхает Дружинина. — Гера, у тебя есть кошка? Гера, это твоя кошка?
— Моя. Вот вы и познакомились. Долго она тебя изучала.
— А что она такая злая? Кусается… — смотрит на себя. Вся майка залита кофе. Свою чашку перевернула, когда слетала со
стула.
— Нет, она не злая. Она трусиха страшная.
— Ты не злая? — Рада улыбается. Присаживается на корточки и осторожно гладит трехцветного перса. Кошка пушистая,
ухоженная; на ней красивый кожаный ошейник с камешками. Она довольно щурится от прикосновений. Как будто улыбается.
— Спасибо, Оля, а то хрен бы я дождался окончания этих посиделок, — довольно говорит Гера.
Рада тут же вскакивает на ноги и не успевает опомниться, как его руки проворно задирают на ней майку. Она остается в
бюстгальтере. Он белый, гладкий. Правильный. Под такие майки носят именно такое белье. И трусики на ней, наверное, тоже
такие же — белые, гладкие. Гергердт бы сам хотел их снять.
Артём притягивает девушку к себе, перехватывает за талию, просовывает ладони за пояс джинсов. Чувствует пальцами
тонкую гладкую ткань на упругих ягодицах.
— Иди… — выдыхает Рада ему в плечо и чуть-чуть отталкивает его от себя, — иди в душ, я сейчас приду.
— Не потеряешься?
— Не потеряюсь, — усмехается она.
Хотя в его огромной двухуровневой квартире можно запросто потеряться. Рада добиралась только до зоны кухни, даже
гостиную не всю обошла и не была на втором этаже, там, наверное, находится спальня.
Гера уходит, поднимается по лестнице. По дороге срывает с себя ее шарфик и засовывает его далеко в шкаф.
Дружинина не провожает его взглядом. Ей нужен перерыв. Хоть пару минут. Несколько вздохов. Они еще не в кровати, а ей
уже дышать от него нечем, от его взгляда, от рук.
fima 08.02.2015 14:36 » Глава 5
Да ведь сколько за этот фильдеперс ей издевательств надо вынести.
Ведь он её не каким-нибудь обыкновенным способом,
а подвергает французской любви.
«Собачье сердце»
Бабы любят, когда их раздевают. Любят, когда мужчины стягивают с них белье. Некоторых Гере нравилось раздевать
самому, других он предпочитал видеть голыми уже в кровати.
Но Дружинина раздевается сама. Сквозь стеклянную стену ванной комнаты Артём видит, как она снимает одежду. С каждой
ее сброшенной вещью, разумные мысли из его головы испаряются. Чем больше она обнажается, тем более диким
становится его желание обладать ею — владеть чувствами, желаниями, эмоциями. Она должна принадлежать ему этой
ночью. И целых пять месяцев она будет принадлежать только ему.
Никогда не понимал, как можно зациклиться на одной девке, но тем не менее точно знал: Дружинина не надоест ему через
неделю. И через месяц не надоест. Он так дико хочет ее, этого времени точно не хватит, чтобы удовлетворить его желание.
А ведь только недавно на вопрос друга, не надоели ли ему шлюхи, ответил, что нет. Но увидел Дружинину и решил: надоели.
Задолбали. Смотреть на них больше не мог. Разные все лица и такие одинаковые. Все одинаковые. А еще с Радой
Дружининой хотелось не только сексом заниматься, но и говорить. Возможно, опять-таки, из-за их прошлого. Может быть,
если бы не знал ее раньше, с ней бы тоже не разговаривал. Обменивался нужными фразами лишь бы до кровати довести.
И вот она, наконец, здесь. Сидит голая на его кровати, белеет спиной в сумрачной комнате. Такая красивая. Спокойная.
Желанная. Скромная. Есть в ее движениях какая-то сдержанность, — так неспешно она расстилает постель, словно
готовится не сексом на ней заняться, а умереть. Зачем вообще ее расстилать?
Рада слышит шаги Артёма за спиной, чувствует, как слегка прогибается матрас под тяжестью его тела, и невольно замирает.
Горит ожиданием, томится предвкушением и испытывает… страх. Да, ей страшно. У нее давно не было никого, кроме
Антошки. Она привыкла к нему, знает его. И совершенно не знает Гергердта. Он незнакомый, чужой. Ошалелый от
сексуального желания и очень для нее опасный.
Надо же, думала, он набросится на нее, стоит им оказаться в кровати, а Гера медлит. Греет ее плечи горячим дыханием, но
медлит, не целует. Слегка касается губами шеи и — о, господи! — нюхает ее. Как животное. Шумно втягивает запах, щекоча
кожу кончиком носа и вдруг, приподнимая, усаживает ее на себя и крепко прижимает к своему телу. Она чувствует его
твердый член ягодицами и рвется возмутиться: предупреждала же, что сзади не нравится.
Артём замечает, как вмиг каменеет ее спина, и Рада едва уловимо подается вперед, точно пытается убежать.
— Не бойся. Я же говорил: все только по взаимному согласию. Я не глухой. И память у меня хорошая.
Ему не терпится узнать ее, почувствовать. Он так ее ждал. Так хотел. Не помнил, чтобы кого-то хотел с такой силой. А теперь
держит ее в руках и дуреет. Еще не целует, не ласкает, но уже дуреет от какого-то незнакомого чувства. Давно уже не
испытывал ничего нового. А сегодня испытает. Целая ночь впереди. И она, Радка-мармеладка, вся его. Вся.
Его рука опускается вниз, скользит у нее между ног, замирает на теплом влажном местечке.
— Я буду хорошо с тобой обращаться.
Она хрипло и негромко смеется:
— Обещаешь не выбрасывать мои лифчики в мусорное ведро?
— Обещаю, — улыбается ей в плечо, шалея даже от ее голоса, осипшего от желания, волнения и страха.
Гергердт нутром чувствует страх. И это ему тоже нравится. Она ведет себя как девственница. Но Дружинина не может быть
девственницей. Ей двадцать восемь лет. И она спит со своим начальником. Спала. Этот Антошка к ней больше не
притронется.
— Ты же сама пришла. Сама. — Водит губами по шее. Как хорошо, что Рада собрала волосы, сцепила резиночкой в высокий
хвост. Они не будут мешать ласкать ее.
— Гера, — шепчет она, — новый любовник — это как новый массажист. Не знаешь, чего ожидать. Не знаешь техники.
Знаешь, зачем пришла, а руки чужие. Но после первого раза становится ясно: придешь еще раз, или нет. — Она чуть
выгибается и, глубоко вздыхая, отклоняется, сильнее опираясь ему на грудь. Гера крепкий, теплый.
— У тебя нет выбора. Ты уже сказала: пять месяцев. А вдруг тебе не понравится?
— Понравится. Я пришла, потому что хочу. А ты мне нравишься.
Он ей нравится. Она видела его голого в душе. Гера, он... как статуя. Каменный. Скульптурно сложенный. Антошке до него
далеко. Гера сделал свое тело идеальным. Такими не рождаются, такими становятся.
— Я хочу, чтобы ты стонала.
Дружинина издает мягкий смешок и немного запрокидывает голову. Собирается что-то сказать, но уже не может, удивленно
вздрагивая от неожиданного укуса в плечо. Дыхание у нее обрывается, по телу бегут мурашки.
Гергердт ждет первого вздоха и начинает целовать ее. Шею. Плечи. Влажно, настойчиво. Сминая волю, разум. И свою
выдержку заодно. Какая тут выдержка, когда чувствуешь ее дрожащую. Готовую. Слышишь затрудненное дыхание,
различаешь все его оттенки. Откликаешься на каждый стон.
Она такая роскошная. Чувственная. Совершенно расслабленная. Ее тело дышит возбуждением. Грудь тяжело вздымается.
При взгляде на эту грудь рот наполнялся слюной. У нее натуральная грудь. Идеальная, высокая. Ее хочется попробовать на
вкус, не говоря уж о примитивном желании сжать руками.
И он делает это. Гера по-собственнически сжимает ее грудь; мнет небрежно, от удовольствия порыкивая ей в шею. По его
сильному телу бежит дрожь. Что же будет, когда он войдет в нее? Да он кончит сразу. Но пока еще удается держать себя в
руках, хотя это адски больно.
Он разворачивает ее. Ухватив за ягодицы, крепко вжимает в себя, чтобы она почувствовала, как он хочет, поняла, что
получит. Рада обхватывает его ногами; он целует ее грудь и слегка покусывает.
Она берет его за руки, но не для того, чтобы оторвать от себя. Нет, лишь кладет свои теплые ладони на его, потом сжимает
запястья. Гладит предплечья, ведет вверх по налитым бугристым мышцам. Ей надо привыкнуть к нему. У него такие
властные руки. Надо привыкнуть к ним. Гера не знает такта, он трогает ее нагло и бесцеремонно. Так, как хочется ему. Он
ласкает необузданно. Надо запомнить его прикосновения. Запомнить дыхание, запах. Как от него вкусно пахнет. Да, он как
следует отмылся и пахнет безумно приятно.
Рада водит кончиками пальцев по его шее. Подцепляет золотую цепочку, проводит по плоским звеньям, невзначай касаясь
кожи. Как же Гере это нравится. Она улыбается, чувствуя и видя его реакцию. Он закрывает глаза, выгибает шею, лицо его
расслабляется. Как он кайфует!.. Наслаждается ее прикосновениями. А она продолжает…
Обнимает его за плечи, с упоением гладит по спине. Что-то шепчет. Да, она шепчет, что ей очень хорошо с ним. Очень. Ей
хочется еще. Хочется – чего? Она крепко целует его шею, мягким шелковым языком пробует кожу на вкус. И загорается
желанием. Только сейчас загорается. Сильным, бурлящим. До этого оно было не такое. Было приятно и только. Влага между
ног не есть само желание, как полагают мужчины. Это лишь физическая реакция. Просто смазка для предотвращения
дискомфорта при половом акте.
Рада целует его. Прижимается к нему всем телом. Клонит голову на плечо, трется об него щекой и припадает ухом к шее,
среди какофонии их вздохов и стонов различая бешенное биение его пульса. И у самой сердце заходится. Не думала, что так
все будет...
— Ты такой вкусный, Гера, — шепчет ему в ухо, слегка прикусывает мочку. Покачивается. Скользит языком до ключицы.
Влажно и мягко. Чувствительно до дрожи во всем теле.
— Ты еще не пробовала.
— Я потом. А сейчас уже не могу. Я уже не могу, Гера.
Так она шепчет, так говорит... Бархатно. С ума сойти...
Он опрокидывает ее на спину и оказывается сверху. Дружинина обвивает ногами его поясницу, а Артём ухватывает одну
ногу под колено и подтягивает выше. Целует бедро, легонько прикусывает. Размазывает по гладкой коже влажный след,
движется ладонью к ягодице и стонет, касаясь пальцами горячей промежности. Конечно, она уже не может, вся мокрая...
— Я тоже, — хрипло шепчет и врывается в ее тело.
Рада вздрагивает от резкого толчка. Закрывает глаза и замирает без дыхания, чуть-чуть выгибается. Стройное тело
натягивается, как струна.
Как же сладко в ней. Невозможно сладко. Безумно. И нежно. И горячо. Каждое движение — то ли мука, то ли удовольствие.
Хочется быстрее, сильнее. Еще глубже хочется.
Он с животным желанием вонзается в нее, поглощая до темноты в глазах. Она стонет, хватается за его плечи, задыхаясь от
глубоких движений. Пытается оторвать его от себя, чтобы сделать хоть глоток воздуха. Но не получается. Голова кружится, и
всякие звуки исчезают. А Гера... он жадно целует ее плечи, шею, ключицы, доводя до сумасшествия. Уводя в бесконечность.
Там она совсем безвольная. Слабая.
Рада нащупывает руками цепочку, снова тянет за нее, крепко зажимая в руке кулон. И вздыхает, когда Гергердт
приподнимается над ней, замедляя темп. Он останавливается, желая видеть ее лицо. Хочет увидеть это в ее глазах. Как ей
хорошо. У нее уже совершенно другой взгляд. Темный. С поволокой страсти. Она не в себе, как всякая женщина,
находящаяся на грани оргазма. Потрясающее зрелище.
— Гера, ты убьешь меня...
— Подо мной, вроде, никто еще не умирал.
Он забылся. С ней летишь как в пропасть. Да, надо аккуратнее.
Трогает ее лицо. Мягкую щеку, подбородок. Проводит пальцем по губам. Как не целовать такие губы? Мягкий чувственный
рот. Как не целовать? Целует ее. Настойчиво приникает к сладким губам, а она пытается увернуться.
— Я же говорила, Артём...
— Что ты говорила? У нас все будет по-настоящему, по-взрослому. Я тебе не Антошка... мне ты мозги пудрить не будешь. —
Гергердт обхватывает ее шею пальцами. Дружинина сразу перестает уворачиваться и позволяет себя целовать. Сначала не
отвечает, но потом расслабляется.
— Хорошо тебе со мной? Хорошо? — выдыхает ему в щеку, отрываясь от его жаркого рта.
— Я сейчас кончу.
— Давай, — шепчет она. — Я хочу почувствовать это. Только в меня. Пожалуйста.
***
Рада сидит на кровати. Она после душа, волосы уже высохли. На ней черная футболка с распятьем. Нужно же было надеть
что-то на себя, майка залита кофе, вот и схватила, что первое попалось на глаза. А Гергердт все спит.
Пока он спал Рада, наконец, исследовала его квартиру, походила по первому этажу, заглянула в комнаты. Поняла, почему
раньше не видела кошку. Кошка, оказывается, живет в кабинете Геры. Есть у него в квартире что-то вроде рабочей комнаты.
А вообще, жилище Геры похоже на пещеру. Все темное, много отделки из натуральных материалов: камень, дерево. Даже в
спальне черные стены. Умом тронуться... Но планировка такая, что не гнетет этот цвет, успокаивает. Нет двери, нет
закрытого пространства. Как будто стены одной нет.
— Артём, — зовет Рада, касаясь губами его шершавой щеки, — тебе твои шлюшки завтрак делали? Тебе кто-нибудь варил
кофе в турочке с корицей? У тебя есть турочка?
Гера лежит на животе, заложив руки под подушку.
— Нет, — хрипло отвечает, не открывая глаз.
— Надо купить. Нет, я сама куплю. Ты же ничего не понимаешь в турках. У меня есть новая, керамическая. Буду тебе кофе
варить с душой. А кофемашина — это машина.
Он усмехается, шевелится, перемещает руки немного вверх и подтягивается выше на подушке. Рада смотрит на его широкую
спину. Подбирается поближе, проводит ладонью вдоль позвоночника. Задерживает руку на пояснице. И отдергивает ее. У
него там два широких шрама. Только она набирается смелости спросить, откуда они, краем глаза замечает кошку и
отвлекается. На эту кошку невозможно не отвлечься. Она двигается к кровати. Но так странно идет, подтаскивая задние
лапы. Почти их не разгибая.
— Артём, у тебя кошка заболела? Она болеет?
— Если заболела, пусть сдохнет.
— Гера! Как ты можешь? Что с ней?
— Вот ты суетливая с утра. — Он со вздохом переворачивается на спину. — Олька уже здоровая. Она просто хромает. Она
всегда будет хромать.
Рада не отрывает взгляда от Оли. Та, доковыляв до кровати, приседает на месте и щурится. Улыбается.
— Она не хромает. Она еле ходит.
— Ну, вот такая она у меня калека.
— А что с ней случилось? — Протягивает руки и гладит кошку по голове.
— Не знаю. Я ее котенком нашел. Забилась под колесо. То ли лапы перебили, то ли наехали.
— И ты оставил ее себе?
— Хотел Петровне подогнать подарок. Отвез в ветеринарку, потом пока таскался с ней, лечил, привык, не стал отдавать.
Петровне животных опасно доверять, еще молотком огреет. Она бабка темпераментная. Вылечить — вылечили, но вот
лапы Олька все равно таскает и прыгать не умеет. Зато по-пластунски только так. Как она вчера к тебе подкрадывалась, это
надо было видеть, — смеется.
— Хорошая киса, иди ко мне.
— Не тащи ее в кровать, — строго предупреждает Гера.
— Как это не тащи? — улыбаясь, бормочет Радка и берет животное на руки. — Смотри, какая она ласковая. Ей так хочется,
чтобы ее погладили.
— Потом шерсть везде будет. Грязища.
— Ничего страшного, Петровна приберется. Киса, не слушай своего хозяина. Он ничего не понимает. А почему ее Оля зовут?
— Потому что Олимпиада она, потому и Оля.
Рада заливается смехом.
— А почему Олимпиада?
— Ну, не Контрреволюция же. Ты посмотри на нее, она все виды спорта прошла. Как пить дать, с шестом прыгала.
— Артём, ну что тебе приготовить на завтрак? — Рада с наслаждением гладит мягкую шерсть, еще раз отмечая, что кошка у
Геры очень ухоженная, вычесанная. У нее выстрижен животик, и шерсть на лапках. И в районе шеи, где ошейник — тоже.
— Секс у меня обычно на завтрак. — Он откидывает одеяло. Иди ко мне, Рада. Рада слаще мармелада…
Впрочем, он ее не приглашает, а сбрасывает кошку на кровать, подхватывает девушку за талию и усаживает на себя.
Пытается задрать футболку. Помнит, какая Рада была вчера после секса. Смятенная, глубоко ошеломленная. Дрожащая.
Хочет увидеть ее такой снова. Рассмотреть при свете дня. Почувствовать все еще раз.