— Я так не могу… — легонько бьет его по руке, — при Ольке. А вдруг она меня укусит.
Артём тянется за одеялом и накидывает его на кошку.
— Не укусит. Теперь она будет сидеть тише воды, ниже травы, чтобы ее из кровати не выкинули.
— Ладно тогда. — Рада быстро стаскивает с себя футболку и трусики.
Гера заваливает ее на кровать, прижимается всем телом. Дружинина шире раздвигает ноги под его тяжестью. Рвано
вздыхает. Он припадает губами к бьющейся жилке на ее шее. Втягивает кожу. Не целует — всасывается.
— Гера, это... — впивается ногтями в его спину.
— Что? Плохо? Безвкусно? Грязно? Да, это ужасно пошло — ходить с засосами. Ты будешь вся в засосах. Вся.
— Гера, — чуть слышно говорит она, — ты – животное...
— Тебе это нравится.
— Еще не разобралась.
…Гергердт так и не сказал, чего хочет на завтрак. Ну, ладно. Значит, будет есть то, что нравится Раде. А Рада ужасно
голодна и хочет яичницу с луком.
Пока Гера в душе, она жарит яичницу и варит кофе. Находит в холодильнике творожный сыр, мешает его с зеленью, делает
бутерброды. Черт его знает, будет Гера это есть или нет, но сам виноват. Надо яснее озвучивать свои предпочтения. Ну,
ветчину и колбасу он точно будет. Ни один нормальный мужик от мяса не откажется.
Рада накрывает на стол. В голову лезет шальная мысль, и Дружинина хватает свой мобильный. Пишет Артёму сообщение:
«Понравилось?»
Через несколько минут приходит ответ. Рада улыбается и читает:
«Эпично. Драматично. Почему пришла?»
Она откладывает телефон и орет через всю квартиру, глядя на второй этаж:
— Чё, неужели так хреново было?! Пойдем повторим!!!
Гера хохочет, сбегая по лестнице в гостиную. Быстро идет к барной стойке, за которой они будут завтракать.
— Конечно, повторим. — Достает из заднего кармана презерватив и кидает на стол. — Мы забыли. — Улыбается, но в этой
улыбке нет ничего мягкого или призывного. Она холодная, бесцветная. Его. — Или ты какую-нибудь хрень жрешь?
— Нет, — спокойно отвечает Рада.
— Сделаешь от меня аборт, убью нах*й. Поняла? — ледяным тоном предупреждает он.
Она смотрит на него совершенно ясным взглядом. Не дрогнув, не смутившись.
— Поняла. Тебя сложно не понять.
Они усаживаются за стол, но есть не торопятся. Смотрят друг на друга. Потом Гера опускает взгляд на тарелку и берет
вилку.
— Артём, не знаю, зачем я тебе это говорю, но, кажется, должна. Я не забеременею. Я не могу иметь детей. — Она быстро
говорит и снова соскакивает со стула.
Забыла положить на стол салфетки.
— Тогда можно вообще не предохраняться.
— Да, — подтверждает Рада и садится на место. Кладет салфетки, осторожно берет свою чашку. Не поднимает глаз, но
чувствует, как пристально Гера смотрит на нее. Делает глоток кофе. — Да, я курю с тех пор. Пять лет назад у меня был
выкидыш. Я уже мало курю. Могу сигарет пять в день выкурить, могу три. Могу ни одной. А могу неделю не курить. А поначалу
по пачке в день выкуривала. Ужас. Ненавижу дым, ненавижу сигареты. Ненавижу. Ненавижу.
— А ты Антошке тоже завтраки делала? — спрашивает Гергердт, неожиданно переводя тему. А думала, что он и дальше
будет приставать к ней с вопросами, готовилась оборвать его.
— Нет, — спокойно вздыхает. — У него жена есть, пусть она делает. А у тебя жены нет.
— Логично, — ухмыляется Гера.
У Рады звонит мобильный. Она берет трубку сразу, перекидывается парой равнодушных фраз. Отнекивается от встречи,
находя правдоподобные аргументы. На вопрос, по-видимому, где она находится, говорит: не дома. Лаконично отвечает.
Четко. Коротко. Такими фразами, что и не придраться. Не сказать, что врет. Но ведь врет же.
— Да, это Антошка. Мужик, с которым я сплю, — подтверждает Дружинина, откладывая телефон в сторону. Хотя Артём не
спрашивает.
— Осторожнее со словообразованием. Ты же знаешь, как я уважаю и люблю русский язык.
— Спа-ла? — переспрашивает Рада со смехом.
— Да, — кивает, пережевывая яичницу. — Вот теперь правильно. И не надо впредь позволять себе такой небрежности, а то
я начну страшно нервничать.
— Хорошо, я постараюсь, — продолжает смеяться. — Ревнуешь, Гера? Так быстро?
— Ревную? Нет, ревновать я не буду, сразу убью кого-нибудь, и все.
— Кого? — веселится она.
— Кому как повезет.
Дружинина хохочет.
— Гера, вкусно тебе? Вкусно? Что ты молчишь? Ешь и молчишь. Ничего не говоришь, а я старалась. Что ты любишь Гера?
Скажи! Я что-нибудь приготовлю специально для тебя. Я очень хорошо готовлю.
— Я люблю все, что делается в духовке.
— А творожную запеканку? Любишь? — засыпает его вопросами.
— Наверное, — пожимает плечами.
— Я сделаю. Вкуснейшую. Я умею. — Она улыбается. Смотрит на его обнаженный торс. На мощные плечи и сильные руки с
набухшими венами. Потом берет бутерброд с творожным сыром. Гергердт вдруг крепко хватает ее за левое запястье. Рада
вздрагивает и пытается освободиться. Выдернуть руку. Он сжимает так сильно, что она чувствует боль. Улыбка тут же тает
на ее губах.
— Ты каждый раз нюхаешь еду, перед тем как есть?
Она заливается румянцем. Возвращает хлебец на тарелку и смущается. Не знает, зачем он спрашивает. Не знает, как
ответить.
— Прости, — зачем-то извиняется, — стараюсь себя контролировать, но не всегда получатся. Да, я… такая нюхачка. Очень
реагирую на запахи. От некоторых меня откровенно тошнит. Я потому попросила вчера тебя помыться. Твоя туалетная
вода... меня от нее подташнивало. Пожалуйста, не пользуйся ею. Я странная, да.
— Хорошо, — спокойно соглашается Артём и выпускает ее руку из хватки. Наблюдает за ней. Рада сидит в легкой
растерянности, смотрит на стол, не зная, как теперь притронуться к еде.
— Продолжай, не заморачивайся, — говорит Гера, уводя от нее взгляд. — Можешь прошерстить весь мой парфюм. Вдруг
найдешь еще что-нибудь, от чего тебя тошнит.
— Приятного аппетита. — Она сжимает ладонями свою чашку, стараясь скрыть дрожь в пальцах.
Гера. Зачем он задает столько вопросов?
fima 16.02.2015 00:46 » Глава 6
Пойти, что-ль, пожрать. Ну их в болото.
«Собачье сердце»
— Господи, Рада… — начинает свою отповедь мать, едва переступив порог кухни. Бесспорно, ее шокирует черная футболка
с распятьем, которую она видит на дочери, помнит же, что в пятницу вечером Рада ушла в белой майке и джинсах. А
вернулась в мужской футболке. И следы на шее — их невозможно не заметить.
Может, кто другой и посомневался бы, не стал лезть с вопросами, но мама сразу сделала соответствующие выводы и
высказала все, что думает по этому поводу. Разве может быть по-другому? А Рада ничего не скрывает, вернее, намеренно
не пытается. Ее волосы распущенны; они чуть ниже плеч и лишь немного прикрывают шею. И футболку эту она и не думала
переодевать. Какая разница, что на ней.
Надо обязательно отвезти к Гергердту некоторые свои вещи. На всякий случай. А случаи бывают разные, мало ли что
этому негодяю в голову взбредет. Да, обязательно надо кое-что выбрать из гардероба и оставить у него.
Рада ест бутерброд, торопливо запивает его сладким кофе, листает книгу и что-то слышит о том, как она катится в
пропасть, что опускается на самое дно, раз решилась связаться с «таким человеком». В общем, мама вновь вываливает на
ее голову весь перечень смертных и не очень смертных грехов. Но как ни старается Лариса Григорьевна, из ее бурной
возмущенной речи для себя дочь вычленяет только «господи», потому что там, где есть Гера, Господь уже не поможет.
Ничего не поможет.
После двух дней с ним Рада чувствует себя на грани истерики. Еще не рассыпалась, но винтики ослабли. Когда
разрываешься внутренне, не зная, чего хочешь сильнее: повторить все, что было, или никогда его больше не видеть,
Артёма.
— Мама, хватит, — обрывает Рада, и Лариса Григорьевна, немного ошеломленная резкостью тона дочери, замолкает. — Не
трать свои нервы, мне все равно. Я это уже не раз слышала. Знаю, мама, знаю. Я сама во всем виновата. Каждый получает
то, к чему стремится, то, что заслуживает. Каждый сам кузнец своего счастья. А я кузнец своего несчастья.
— Не разговаривай со мной в таком тоне, не язви. Ты думаешь, я не переживаю? У меня сердце кровью обливается!
Все бы ничего. Говорит мать искренне, она не может говорить не искренне, она же переживает за дочь. Но этот взмах рукой,
которым она сопровождает слова, все портит. Он такой властно-пренебрежительный, что в ответ хочется скривиться.
И Рада кривится, совершенно потеряв чувство такта и сдержанность. Нагло перечит матери, не скрывая своего отношения.
Наверное, наглостью она заразилась от Гергердта.
Наверное, наглостью она заразилась от Гергердта.
— Конечно. Я думаю, что ты переживаешь. Я уверена, что ты переживаешь. — А в глазах неверие. Пустота. И в голосе
сарказм. Он неприкрытый, сочный, вымученный годами.
— Рада! — восклицает мать. — Просто надо забыть все, что случилось. Забыть, как страшный сон!
На эти слова Рада сначала мягко смеется и бросает книжку на стол. Потом хохочет, чем еще больше нервирует мать.
Ларисе Григорьевне не нравятся такие резкие всплески. Она очень не любит истерик и любых бурных проявлений эмоций.
Особенно, если они отрицательные, негативные. Надо держать лицо. В любом случае и при любой ситуации, главное,
держать лицо.
— Да, мама, точно. — Дочь успокаивается, но плечи еще вздрагивают. Она давится смешком. — Я и так половину не помню.
Вот когда забуду вторую половину, жизнь наладится. Будет мне счастье. Начну ковать свое счастье.
Мать замолкает, больше не скажет ни слова. Ведь Лариса Григорьевна избегает прямых разговоров о болезненном
прошлом дочери. Сама пытается забыть и никому позволяет вспоминать о том, что произошло. Она считает, что если ты
упал, то должен подняться и идти дальше, должен найти в себе силы, поставить цель и неуклонно двигаться к ней. У мамы бы
непременно получилось все преодолеть, потому что она сильная. Несгибаемая. А у Рады не получается, она слабая.
Слабачка она: так и не научилась с этим жить. Не знает, что делать со своей жизнью. Пять лет не знает, как ей с этим жить.
Вот мама знает, как дочери жить, а у Рады так не получается. Лариса Григорьевна рвала и метала, когда дочь бросила
аспирантуру.
— А у Гергердта кофе вкуснее, — говорит Рада задумчиво и уходит в свою комнату.
Однако один большой плюс от проведенного времени со своим новым любовником Дружинина для себя находит. Артём
так вымотал ее, что сейчас Рада только и думает, как бы поскорее завалиться в кровать и заснуть. А на все остальное
глубоко плевать. Она даже не включит телевизор — обойдется без него. Она ляжет в кровать, поразмыслит о своих
отношениях с Герой — странные они, нерадостные, какие-то неотделимые от боли и печали, — и отключится. А утром
встанет чуть раньше, чем обычно; накрасится чуть ярче, чем привыкла; приедет на работу и скажет Антошке, что больше они
встречаться не будут. Антошка… Надо же, сама ни разу его так не называла ни вслух, ни в мыслях, только Антоном. Но
стоило Гере его так обозвать, прицепилось. Зараза.
Рада садится на кровать и проводит рукой по светлому соболиному меху. Новый любовник — новая шуба. Гера очень
щедрый и память у него отличная. Рада и забыла, что при первой встрече ляпнула ему что-то про шубу.
Странно как-то. Жутковато. Они и сама не знала, что придет, что с ним будет. С первой встречи сомневалась, стоит ли с
ним связываться. Зато он знал. Точно знал и купил для нее шубу. Можно сколько угодно возмущаться такому нахальству и
самоуверенности, но ведь она пришла, а он оказался прав.
***
Рада вдыхает студеный воздух, вычищенный от пыли утренним дождем, и отбрасывает мысль о том, чтобы покурить;
садится в машину, подтягивая полы длинного бежевого пальто. Досадно будет, если испачкается, зря она, конечно, его
сегодня надела, не подумала.
Двадцать минут двенадцатого, а она уже свободна. Совсем свободна. Трудовая книжка в сумке, расчет должен прийти на
карточку.
О, уже пришел. СМС-уведомление сообщило, что ее банковский счет пополнен.
Дружинина уволилась. Без сожаления написала заявление по собственному желанию сразу после разговора с Антоном.
Нет, он на этом не настаивал, даже против был. Но она решила, что так будет лучше. Незачем испытывать его нервы, свои —
тоже. Он привязался к ней, будет дергать ее постоянно, а ей это не нужно.
И что теперь делать? Рада потирает прохладные ладони и кладет их на руль. Не сказать, что такой поворот событий для нее
совсем уж неожиданность, но других планов, кроме работы, на сегодня нет, а теперь их нужно придумать.
— Хм… Все уже придумано до нас, — усмехаясь, отвечает на звонок Гергердта.
Они договариваются о встрече — чего тянуть? — прямо сейчас, в «Эгоисте», в кафе. Гера как раз там, в клубе. Теперь
Рада знает, что этот клуб принадлежит ему. Он не так давно его приобрел. Забавно. Она, бывало, посещала это заведение.
Оно дорогое, но безопасное. И забавно, что там они бы никогда не встретились.
— Я приехала, — позже коротко сообщает Артёму и кладет трубку. Ненадолго застывает в холле перед зеркальной стеной.
Твердой рукой поправляет волосы, смотрит не размазалась ли тушь, хотя знает: тушь и подводка для глаз, которыми она
пользуется, не размажутся, даже если будет идти ливень.
Минуя гардеробную, Рада проходит в кафе. Следовало бы раздеться, но она не делает этого. Игнорируя молчаливые
(пока что молчаливые!) и возмущенные взгляды официанток, окидывает зал уверенным взглядом, выбирая место, чтобы
удобно усесться. Определившись с выбором, она двигается к столику. Бросает сумку на стул и тянет за пояс.
— Вы можете воспользоваться гардеробной, — вежливо подсказывает официантка. Но это, конечно, не подсказка и не
предложение.
— Благодарю, — мягко улыбается Рада и распахивает пальто. Невозмутимо снимает его и аккуратно устраивает на спинке
стула. — Мне кофе, пожалуйста.
Официантка, верно, ошеломленная такой наглостью, придумывает, как еще раз потактичнее намекнуть посетительнице,
что пальто нужно отнести в гардеробную. Не положено у них входить в зал в верхней одежде. Правила такие. Клиентка тем
временем, пренебрегая ее замечанием, переводит взгляд к выходу. Ее улыбка становится шире.
Девушка невольно следит за взглядом шатенки и безмолвно замирает, понимая, кому предназначена эта улыбка. А когда
Гергердт делает шаг в их направлении, она быстро отходит в сторону, растворяясь где-то между столиками.
Дружинина усмехается. Если бы она не знала, что Гергердт владеет этим заведением, она бы сегодня это поняла. И дело
не в том, что вошел Артём по-хозяйски. Гера всегда и везде себя так ведет. В его твердой походке, в каждом жесте, во всем
облике — вызов, а во взгляде уверенность, что все должны ему подчиняться. Он шагнул в зал, и атмосфера неуловимо
изменилась: бармен стал усерднее тереть барную стойку; официантки шире улыбаться, мягче и услужливее разговаривать с
клиентами. Такие изменения происходят только при появлении хозяина.
Рада не садится на стул, так и стоит у столика. Ждет, когда Гергердт приблизится.
Он подходит, роняет хриплое «привет», одной рукой чуть прижимает ее к себе за талию, подхватывает со стула пальто и
увлекает дальше, толкает к зоне с мягкими диванами. Там они и усаживаются, наконец. Рада вздыхает, а дыхание почему-то
дается с трудом, как будто она совершила пробежку.
— А поцеловать любимого? — Глумливо улыбаясь, он рассматривает ее.
— У меня губы накрашены.
— Не смертельно.
На ней белая блузка приталенного силуэта, — передние полочки декорированы планками гофре, а воротник-стойка
скреплен массивной сверкающей брошью.
Но не брошь и не эти мелкие складки главное украшение блузки — сама Дружинина. Она — главное украшение.
Великолепная. Идеальная. Чтобы завести мужика, Дружининой надо не раздеться, а одеться. Одеться и застегнуться на все
пуговицы.
Рада слегка хмурится. Взгляд приобретает остроту и напряженность. Но все же она касается небритой щеки. Подбородка.
Как будто думает, как поудобнее за него взяться. Наконец, целует, чуть сжав пальцами его челюсть. Целует осторожно,
мягко. Скромно. Гере больше и не надо сейчас, просто почувствовать ее губы.
Со вздохом она отстраняется.
— Все? — спрашивает Артём, стерев следы ее помады со своих губ.
— М-м-м… Нет.
— Сотри сама, — просит он и смотрит ей в глаза.
А Рада, стараясь не смотреть на него, берет чистую салфетку, но тут же откидывает ее. Подносит руку лицу, замирает на
секунду нерешительно и стирает с его губ остатки помады.
— А пообниматься? — усмехаясь говорит он. — Не соскучилась? Я – уже. Хочу тебя потрогать. Я тебя вообще хочу. —
Ничуть не заботясь, что они на людях, он жадно припадает к ее шее. Целует, вдыхает островатый будоражащий запах.
— Может, мы все же сначала хоть кофе попьем? — шепчет она, даже не пытаясь сопротивляться натиску Гергердта.
Бесполезно. Далеко он все равно не зайдет, не завалит же ее на диван прямо тут. — Вон, уже несут.
— Кофе, кофе… — вздыхает Гергердт и задерживает ладонь у нее на бедре. — Много кофе пить вредно.
— Жить на свете тоже вредно, Гера. — Кладет ногу на ногу и зажимает его ладонь между бедер. Улыбается. Берет свою