сносный
Не вставай. Полежи, полежи тихо, суслик мой. Отдохни. Тебе нравится, да? Когда ты только вошла, а мы сразу раз! – это тебя так заводит? Я почему-то знал, что тебе все понравится. Нет, не устал. Откуда ты ко мне сбежала? С корпоратива? Значит, я все-таки поинтереснее, чем они все? Как это – смотря в чем? Ну ладно, я не обижаюсь, неважно. Хм. Как тебе сказать. Знаешь, подвигами по этой части хвастаются лет в шестнадцать, а мне уже все-таки… Как говорится, женщины вроде не жаловались. Разное было, конечно. Нет, я-то их никогда не считал. Смешно это как-то – считать такие вещи. Да ты полежи, полежи, сусличек, я скоро тебя еще потормошу. Только ты задремлешь, а мы сразу – раз! Да я ж говорю, что не знаю. Почему это тебя так интересует – сколько их было? Я вот считаю, что главное – это искренность, подлинность чувств. Душа. Для меня важна очень глубокая связь с человеком, когда ты смотришь с ним на мир одними глазами. Дышишь с ним вместе, сусленочек. Снова и снова учишься любить жизнь и наслаждаться ею, видя рядом его, самого близкого тебе человечка. Почему ты вздыхаешь, ты разве со мной не согласна? Обычно ведь это мужчины торопятся переспать, а женщины-то как раз хотят понимания, вот и я тоже был таким раньше. Циничным. А теперь почему-то боюсь, что ты ничего, кроме секса, со мной и не хочешь. Знаешь, я теперь чувствую то, что мне до сих пор даже в голову не приходило. Когда женщина с тобой кончает, кажется, что она будет любить тебя вечно и что кроме тебя в ее жизни ничего больше нет и не будет. А потом она встанет и выйдет, и все позабудет. Как это жестоко. Ну, подожди, подожди, мой сусляшечкин, тебе что, прямо совсем неинтересно со мной? Сейчас договорим и тогда сразу – раз! Можешь побыть хоть минутку серьезной? Я давно уже думаю, что женюсь, если всерьез полюблю. И женюсь на всю жизнь. Ну а ты – не хотела бы ты связать свою жизнь с сотоявшейся личностью, обрести вторую половинку? Я серьезно. Ну куда же ты тянешься! Почему ты не слушаешь!
перспективный
Подожди. Прежде чем что-то сказать, научись слышать молчание. Много ли весят все твои слова по сравнению с голосом пустоты? Ты уверена в том, что хочешь ее перекричать? Что ж, раз уверена, то говори. Я не знаю, где лежит та сковородка. Сливочное масло? Разве это так важно? Хорошо, тебе кажется, что ты весь вечер была на корпоративе, задержалась, спешила, но где в это время было твое сознание? Рядом со мной? Не хочу тебя разочаровывать, но все, что ты называешь своей тягой ко мне, близостью, нежностью, сексом, любовью – цепь иллюзий, и только. Фантом, пустота. Не смотри на меня. Посмотри на себя. Вглубь себя. Нет, я не хочу макароны. Нет, кетчуп тоже не надо, спасибо. Та жизнь, что проходит в рамках физического тела, – лишь одна миллионная от того, что может почувствовать твое подсознание, стоит только открыть его навстречу мистической энергии, навстречу внутренней и внешней вселенной. Нет, только не соленые огурцы. Помидорчик, конечно. Укропа можно еще немножко. Спасибо. Так вот. Человек должен быть одинок. Его миссия, заложенная в него космосом, не может быть разделена на двоих, как и всякий по-настоящему важный эзотерический опыт непознаваем в словах, непередаваем так называемому ближнему, как говорят в таких случаях ограниченные христиане. Передай мне чеснок, пожалуйста. Что такое вообще это замужество? Это же лишнее слово. И оно тебе уже не понадобится, как только ты до конца вслушаешься в себя, пробудишь свою самость, освободишься от всяких привязанностей. Ну а я от них давно свободен. Да, со сметаной. Посоли еще чуть-чуть. Брак – это абсолютная бессмыслица. Худшая из навязанных мнимым «эго» иллюзий! Откуда в вас, женщинах, жажда умножать пустоту? Пустоту надо слышать. В пустоте нужно жить. Мне заведомо никто не нужен. Положи еще ложечку. Может быть, две?
пленительный
Да, привет. Да, случилось. Нам пора обсудить возникшую проблему. Да, возникшую из-за тебя. Значит, так. Обрисую по пунктам. Дважды не повторяю. Я человек четкий и живу по правилам. Слушай, меня не волнует, где ты там была, какие там нахер корпоративы-хренативы, это не мое дело. Пойми раз и навсегда. Я живу по правилам, и нарушать их не буду, и тебе не дам, а если не хочешь – можешь уходить, никого не держу. Порядок – это порядок. Сказано – сделано. Когда ты говоришь, что придешь в десять ноль-ноль, ты приходишь в десять ноль-ноль. Точка. Если ты собираешься разгуливать по хренативам или что там у тебя еще, мне наплевать… короче, если в десять ноль-ноль тебя нет, я закрываю дверь, выключаю телефон и сплю. Ночуй на лестнице. Дел у меня много. Порядок – это порядок. Так, а ну прекращай быстро эти свои крики. У меня тут не сумасшедший дом, чтоб орать, я дважды не повторяю. Досчитаю до трех, а ты замолчишь за это время. Два, три. Вот и умница. Я человек четкий, мне не нужен дурдом в отношениях, мне его на работе хватает. Значит, так. Правило такое. Если ты задерживаешься, неважно, что там у тебя, какие хренативы, я в это не лезу, ты обязана мне позвонить ровно за полчаса до того, как должна была появиться. Тридцать минут ноль секунд. Я живу по правилам, не нравится – не держу. Сказано – сделано. Порядок – это порядок. Хочешь уйти? Уходи. Верхний замок поверни. Передумала? Вот и умница. Значит, так. Если ты хочешь остаться, то ты хорошо запоминаешь все то, что я тебе сказал. Я человек четкий, дважды не повторяю. Во сколько ты придешь в следующий раз? Если ты задерживаешься, когда ты звонишь? Вот и умница. Мне хренативы твои в отношениях не нужны. Мне их и на работе хватает. Дел у меня много. Еще раз нарушишь правила – пеняй на себя, твои причины меня не волнуют. Сказано – сделано. Да, семью я уважаю. Семья – это самое главное. Но семья – это доверие, а доверие надо заслужить. Ты вот можешь сказать, когда это я пообещал и не сделал? Все четко по правилам. Надо убедиться в надежности человека, это самое главное, я считаю. Тогда и семью можно строить. А с хренативами твоими какая надежность? Вот и посмотрим, как ты все поняла. Порядок – это порядок. Я дважды не повторяю.
неотразимый
Ну и че, милицию будешь вызывать, коза? Словила по морде заслуженно, сука, а теперь в милицию побежишь? Валяй, вызывай, посмотрю на тебя тут. Они приедут, еще добавят тебе. Че ревешь, не реви, хуже не будет уже, чем ты сама себе сделала. Ты где была? Где была, я тебя по-хорошему спрашиваю? Какие корпоративы, че ты мне мелешь, задурить меня хочешь? У кого ты была? Не бойся, я его не убью, я тебя поучу, а его, может, даже и трогать не буду, если ты мне все расскажешь. Хватит уже, хочешь, чтобы я по-серьезному разозлился? Где ты была полночи, сволочь? А ну иди сюда. Я тебя буду наказывать, пока ты не скажешь, где шлялась. Во что поверить? Че мне верить-то тебе, проститутка поганая? Еще хочешь? Ладно, допустим, ты со шлюхами своими болталась. Не знаю, кому они там подруги. Ты думаешь, я буду все это терпеть? Я тебе по-хорошему пока говорю. Да я мозги твои кретинские скоро выбью! Уйдешь? От кого? От меня? Ушла одна такая. Ты уже сколько раз вещи собирала, пятнадцать? И че, далеко ушла-то в итоге? Это я от тебя устал уже, дождешься ты у меня, выгоню скоро, а на прощанье уши тебе отрежу, раз ты все равно глухая и ничего не слышишь, что тебе люди по-хорошему говорят. Пойди лицо себе помой. Физиономию свою глупую, говорю, помой, у тебя еще из носа кровь течет. Тьфу. Черт с тобой, дай я посмотрю. Да иди ты сюда, не бойся. Че ты боишься-то? Дура ты дура, надо ж меня так разозлить. Сама виновата. Так, что там у нас, повернись. Ничего, до свадьбы заживет. Свадьбу-то? Ну а че, можно, если ты хорошо вести себя будешь. Дурить не будешь – может, и женюсь на тебе. Вот, крови уже нет. Тебя ж воспитывать только надо все время, наказывать, ты ж не можешь по-хорошему, а? Тоже мне, блин, невеста. Вот, не можешь. Ничего, научишься ты у меня и слушаться, и правду мне говорить. Тогда точно женюсь. Иди, промой еще раз, там у тебя кровь опять идет. Вот же ж дура. Че я с ней связался?
идеальный
Здравствуй, дорогой мой дружочек. Проходи, проходи, ты мне не помешала. Садись. Ну что ж стоишь, присаживайся на диван. Не страшно, сумку можешь поставить на пол. Да я знаю уже, где ты была. Я – все знаю. У нас с тобой будет сегодня один очень важный, я бы даже сказал, решающий разговор. Ты послушаешь меня внимательно и ответишь на мой вопрос. От того, что я услышу в ответ, многое для нас с тобой будет зависеть. Так что подумай хорошенько, дружочек ты мой хороший. Почему ты дрожишь? Что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь? Принести тебе воды? Хорошо, сходи на кухню сама. Нет, я пока никуда не спешу, я специально выделил время для нашего разговора. Попила? Хорошо. Не волнуйся, я же не съем тебя. Разве я тебя хоть когда-нибудь обижал? Ты уже не боишься? Успокоилась? Вот и хорошо. А теперь посмотри мне в глаза и послушай. Ты ведь догадываешься, где я работаю? Всех подробностей тебе знать не нужно, но ты, я думаю, понимаешь, что это важное, нужное дело, не терпящее болтовни и всяческой бестолковщины. А в скором времени у меня появится новое поручение по работе, говорить о котором я, разумеется, не могу. И поэтому нам с тобой, милый дружочек, не мешало бы подкорректировать наши отношения. Ну, не стоит опять так дрожать. Я же не говорю тебе ничего страшного. Ничего не случилось. Почти ничего. Не отводи от меня глаза и не бойся. Мы уже довольно давно с тобой знакомы, и ты ни разу меня не подводила. Надеюсь, что и не подведешь. Пора принимать решение, ответственное и разумное. Я для себя все обдумал, и хочу предложить тебе руку и сердце. Ответь мне, но не торопясь. Ты согласна? Готова? Так что ты молчишь, мой дружочек?
Расти большой
Величие и падение русского мальчика
Дмитрий Быков
Русский мальчик – редкий литературный тип, который не столько извлечен литераторами из жизни, сколько в нее внедрен. Это облагороженный, модернизированный и подкрашенный тип лишнего человека. Детство способно облагородить все: недаром существует апокриф о Стасове, увидевшем как-то годовалого младенца, ползавшего по полу в задранной рубашонке к умилению родителей и гостей. «Хорошо, – одобрил Стасов, – а вот ежели бы мы все так с задранными рубахами забегали?» Ребенку легко сходит с рук все, что невыносимо во взрослом человеке, – посему один из самых отвратительных и опасных социальных типов в истории решено было назвать «русским мальчиком». Операцию эту над ним совершили два желчных и едких писателя, два сентиментальных садиста – Достоевский и Салтыков-Щедрин. Грубо говоря, РМ в их текстах – трогательный молодой человек, у которого есть совесть; и что самое ужасное – он искренне полагает, что совесть есть только у него. Во взрослом человеке такие взгляды невыносимы, но в мальчике даже милы.
Русский мальчик впервые появился в «Братьях Карамазовых» – это Коля Красоткин и его друзья, в прошлом враги и гонители, а впоследствии друзья и регулярные посетители бедного Илюшечки Снегирева. Правда, чуть ранее (1869) тот же тип – с более размытыми чертами – обозначен в сказке Салтыкова-Щедрина «Пропала совесть»: «Отыскал мещанинишка маленькое русское дитя, растворил его сердце чистое и схоронил в нем совесть. Растет маленькое дитя, а вместе с ним растет в нем и совесть. И будет маленькое дитя большим человеком, и будет в нем большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама».
Правда мелькнула на миг и перед героем другого рассказа Щедрина – «Рождественская сказка»: там десятилетний мальчик Сережа Русланов умирает после проповеди сельского батюшки о Христе и справедливости. Почему умирает – Бог весть. Трудно понять, отчего ядовитый Щедрин написал вдруг такую сентиментальную, истинно рождественскую сказку – однако в душе все они, желчевики, именно таковы. Тип русского мальчика как раз и есть тип вечного ребенка (русский мальчик не вырастает, разве что превращается потом в русского старика), который поражен раз навсегда мелькнувшей перед ним правдой и ничего другого не желает видеть в принципе. Чистота ребенка, простота решений, святая вера в необходимость немедленных действий – все эти нормальные мальчишеские черты сохраняются в таком ребенке навечно. Он узнает правду и немедленно хочет действовать, а мысль о том, что правда не одна, никогда не появляется в его круглой стриженой голове.
Коля Красоткин, правду сказать, не совсем обычный мальчик – так же, как и Лиза Хохлакова не совсем обычная девочка, и вообще всем детям у Достоевского как минимум лет двадцать, особенно если учесть, что большинство девочек несут на себе отпечаток хрупкой виктимной привлекательности. Красоткин мало похож на четырнадцатилетнего, что в свое время прозорливо заметил Горький; однако одна черта русского мальчика – а именно нечеловеческая гордыня – в нем уже заметна невооруженным глазом. Характеризуя тип, Достоевский сам же подметил главную его черту: если русскому мальчику дать карту звездного неба, которую он видит впервые, не имея вдобавок никаких систематических познаний в астрономии, – завтра он вам вернет ее исправленною. «Никаких знаний и беззаветное самомнение», – добавляет Алеша Карамазов, ссылаясь на какого-то ученого немца. Красоткин выслушивает определение с хохотом (не забыв добавить, что «немцев надо душить»), – и добавляет, что в самомнении есть прекрасная, здоровая сторона: иначе, конечно, и пороху не выдумаешь, и дела не сделаешь, и даже совести у тебя не будет, ибо для самомнения ведь необходимо хорошо выглядеть в собственных глазах!
Вот тут у Коли Красоткина – как вообще у русских мальчиков – некоторый просчет: как раз самомнение и есть страшнейший из всех пороков и вдобавок прямой родитель (не знаю уж, отец или мать) такого страшного греха, как пошлость. Пошлость ведь – это когда человек делает что-нибудь ради положительной самооценки, а не потому, что ему так хочется. Отвратительно любое стремление примазаться к делу, имени или направлению ради того, чтобы себя за это уважать и рассказывать друзьям, как вы круты. Отличительная черта русского мальчика – демонстративность всего, что он говорит и делает, позерство, страшная напыщенность – но ведь этим грешил и сам Достоевский: «Достоевский, милый пыщ! На носу литературы рдеешь ты, как новый прыщ!» – измывались молодые Некрасов с Тургеневым; Некрасов свое отношение впоследствии пересмотрел, Тургенев усугубил.
Существеннейшее отличие русского мальчика от русского юноши, от нигилиста Базарова или бурлака Рахметова, от того же Алеши Карамазова или князя Мышкина – в том, что русский мальчик ничего не делает ради дела, а все – ради самоуважения. Вот почему результат его кипучей деятельности, как правило, совершенно ничтожен и зачастую смехотворен. Русский мальчик немедленно скукоживается и тушуется, когда от него требуется нешумный, тихий самоотверженный поступок, о котором никто не узнает. Он не создан для систематической работы. Он презирает человечество и втайне склонен к ницшеанству, хотя именно любовью к человечеству объясняется его исключительная деятельность и высокопарная риторика; и любовь эта бывает даже искренней, но всегда остается теоретической.
При чем же тут Сережа Русланцев, спросите вы? Ни при чем, отвечу я: Сережа Русланцев – скорее символ, маска, идеальный мальчик, которого не бывает. Но русский мальчик позиционирует себя именно как Сережу Русланцева: как существо, неспособное вынести бремя Правды, ослепленное хлынувшим в его душу светом. Русский мальчик не умеет и не любит жить и работать ради своей цели, он готов ради нее болтать и умереть. Умереть, кстати, иногда действительно готов – и даже делает это, в трусости его никак не упрекнешь; однако и здесь он выставляет условие – кругом должно быть много народу, глядящего на него с напряженным вниманием, лучше бы с аплодисментами.
Вообще давно хочется сорвать с русского мальчика этот ореол, нимб святости, благодаря которому он и воротит свои художества: ведь что такое, господа, мальчик? Это инфантильное, воинственное, неряшливое существо, абсолютно убежденное в том, что: 1) правда единственна, и он ее знает. 2) мир можно исправить, и это ему по силам. 3) всякое убеждение должно немедленно претворяться в реальное действие, иначе грош ему цена.
С такой позитивной программой, сами понимаете, русский мальчик давно поджег бы мир и поплясал на его руинах, но, слава Богу, его останавливает еще одна мальчишеская черта – а именно ненависть к рутинной работе. Если он умеет работать – стало быть, он уже не мальчик, но муж. Если же ради торжества его идеи достаточно орать, проповедовать, мечтать, убивать или умирать – это он завсегда пожалуйста; тот же Достоевский примерно показал преображение русского мальчика под действием неожиданной для него идеи. Вот он, студент, лежит в своей каморке, думает-думает и придумывает, что для блага Многих вполне можно убивать Немногих, а делать это могут те Совсем Немногие, которые Право имеют. Что сделал бы из этого сомнительного тезиса другой мальчик – например, немецкий? Он написал бы высокопарную поэму в прозе «Так поступают Заратустры» или что-то в этом роде, а потом вообразил бы себя Дионисом и сошел бы с ума. Что делает русский мальчик? Это мальчик прямого действия, как любит называть свою газету еще один мальчишка; он берет топор и идет убивать несчастную вошь, да заодно уж и сестру ее, кроткую Елизавету. И ведь он хороший, добрый мальчик, ему лошадь жалко и Соню Мармеладову, – просто он убежден, что из всякой теории немедленно следует конкретное решение, и это его убеждение позволило Игорю Губерману назвать русских революционеров с предельной точностью: «Убийцы с душами младенцев и страстью к свету и добру».
Русскому мальчику, вообще говоря, не худо бы помнить, что мир устроен не просто так, а с умыслом, что сдвинуть здесь даже одну шестеренку без серьезнейшего риска обрушить все мироздание нельзя по определению, что несправедливость присуща человеческой природе, что жизнь есть прежде всего внутренняя борьба, а потом уж борьба с обстоятельствами, – но всего этого ему вовремя не объяснили, а сам он уже не дотумкает, потому что перед его мысленным взором сияет Огромная Правда. Этой правдой может оказаться что угодно, оказавшееся перед глазами русского мальчика в начале пубертатного периода, когда местные мальчики особенно внушаемы. Может быть марксизм, а может – идея разведения, я не знаю, баклажанов. И тогда его ничто не остановит – он засадит баклажанами всю лунную поверхность, заставит их разводить на крайнем Севере и Дальнем Востоке, и все потому, что его жажда справедливости не утоляется ничем иным. Правда, сам засевать не будет – русский мальчик предпочитает руководить. Хрущев был безусловно этой породы, со всеми ее плюсами и минусами.